– Отец твой обещал мне денег дать на дорогу, – напомнил Чванов.
Сенька протянул ему пятнадцать рублей. На самом деле, отец велел дать Чванову «катеньку», но паренёк решил словчить. Ведь Чванов с Василием вряд ли в жизни ещё раз пересекутся. А значит, обман не вскроется. А деньги Сеньке были нужны самому, на свадьбу – давно уже он на Катерину с соседнего хутора засматривался. А на восемьдесят пять рублей таких подарков можно привезти, что точно не откажет.
Чванов вздохнул. Он рассчитывал на большее. Ну и на том спасибо. На покупку фальшивого вида и на дорогу в Петербург ему хватит. А там уж как-нибудь… Конечно, без револьвера к брату идти опасно. Но что поделать. Придется обойтись ножом.
– Может, кинжал мне на память подаришь? – вдруг спросил Чванов.
– А что? Подарю, – согласился Сенька, которого терзали муки совести.
За долгие месяцы, проведенные с Курносым и остальными этапниками, Дерзкий, внимательно слушая, их рассказы про воровскую жизнь, знал адреса трактиров, где собираются преступники, имена и клички «иванов» – самых авторитетных воров. В Нижнем он наведался в трактир Кузнецова, где ему быстро подобрали подходящий документ. Сойдя с поезда в Петербурге, он отправился в Вяземскую лавру, где спросил Тимофея Стреляного.
Тот о неудачном побеге сорока двух каторжников уже слышал и очень удивился, когда узнал, что один из них все-таки выжил.
– И чем собираешься заняться? – спросил он Дерзкого. – Али обратно в полк поступишь?
– Хочу одного ростовщика пощипать. Только мне стрёмщик[36] нужен.
– Бери Оську Хвастуна. В деле-то он бесполезен, а на воротах вполне может постоять.
Во время праздничного ужина в честь крестин младенца Константина Федя Липов в сыскное отделение не поднимался и где расположен кабинет Крутилина, не знал. Открыв массивную дверь на третьем этаже здания на Большой Морской, 24, он сперва растерялся. А потом увидел Яблочкова и ринулся к нему:
– Арсений Иванович, Арсений Иванович!
– А, господин будущий начальник? Добро пожаловать. Чего прикажете?
– Где Иван Дмитриевич?
– У себя в кабинете, принимает посетителей.
– Мне надо срочно к нему. Чванов и Кешка на кладбище…
Крутилин тем временем пытался спровадить пожилого отставного полковника, пришедшего с жалобой на потерю шейного ордена. Появление в кабинете Яблочкова оказалось для него весьма кстати.
– А вот и тот чиновник, которому я поручу розыски в вашем деле, ваше высокоблагородие, – сказал подслеповатому обер-офицеру Иван Дмитриевич, указав на вошедшего вместе с Федей Арсения Ивановича.
– Этому юнцу? Да что он может смыслить? – Посетитель, опираясь на палочку, возмущенно встал. Но никто его уже не слушал.
– Иван Дмитриевич, в деле Чванова неожиданный поворот, – скороговоркой доложил Яблочков. – Оказывается, Толик Дерзкий заодно с Кешкой Соловьевым.
– Не может этого быть! – не поверил Иван Дмитриевич.
– Ещё как может.
– Мы с Володей видели их вместе на Смоленском кладбище, – подтвердил Федя. – Я поехал к вам, Володя следит за ними…
– Так, Арсений, отправь кого-нибудь на телеграф, пусть пришлют на кладбище полсотни, нет, сотню городовых из резерва. Я еду туда, а ты вместо меня закончишь прием посетителей, – отдал на ходу распоряжение Крутилин.
– А я? – спросил Федя.
– Ты сидишь здесь, – хором крикнули ему сыщики, выскакивая из кабинета.
Иван Дмитриевич, пересекая приемную, скомандовал агентам:
– Все за мной.
– Вы нас примете? – вскочили ожидавшие аудиенции посетители.
– Яблочков за меня, – буркнул на ходу начальник сыскной.
– Ну-с, юноша, приступайте, – скомандовал полковник.
Федя опешил:
– К чему?
– Как к чему? К поиску моего ордена.
– Какого ордена?
– Владимира третьей степени.
– А когда вы его видели в последний раз? – спросил Федя, не зная, что ему делать.
– Утром, в зеркале, перед отъездом.
– А куда вы ехали? Сюда?
– Вот болван, конечно же, нет, я ехал в магазин гвардейского сообщества.
– На конке?
– На какой ещё конке? На извозчике. «Ванька» помог мне спуститься с дрожек, я зашел в магазин, а там встретил знакомца, генерал-лейтенанта Лазеева. И он мне сходу замечание сделал, мол, орден Святого Владимира следует носить всегда и везде. Да я и сам это прекрасно знаю. Но его на мундире не было. Видимо, в пролетке обронил. Или у магазина. Или уже в магазине. Я бы и сам поискал, но у меня катаракта. Говорил я Прошке, поменяй ленту, а он всё завтраками меня кормил. А лента старая была, видимо, разорвалась. Ну и задам я Прошке жару.
– Погодите, погодите. Присядьте, пожалуйста.
Полковник, опираясь на палку, снова уселся на стул.
Федя подошел к нему, протянул палец к самой верхней пуговице мундира, аккуратно подцепил сильно истрепанную и потемневшую от времени шейную ленту, потянул за неё и вытащил из-под воротника владимирский крестик.
– Да вот же он, ваш орден.
Старик нащупал его у себя на груди.
– Крутилин не обманул, ты действительно хороший сыщик, – прочувствованно похвалил Федю полковник. – Я слышал, у вас благодарить за находки положено. – Он достал из кармана потертое портмоне и вытащил оттуда пятерку. – На, держи, заслужил!
Федор с достоинством поклонился.
Старик поковылял к выходу. В дверях он столкнулся с Яблочковым.
– Уже уходите? – радостно спросил тот.
От таких выживших из ума старичков он не ждал ничего хорошего. Проблема у них обычно на грош, но крови выпьют на тысячу.
– Да, какой замечательный у вас сыщик, – указал полковник на Федю. – Вам есть чему у него поучиться.
На Малом проспекте Володе пришлось тяжко. Чванов то и дело оглядывался в надежде поймать извозчика. Если бы это ему удалось, Чингачгук из Терийоки сразу бы потерял след – движение в этой части Васильевского острова было крайне редким, и надежда, что следом за первой тут же поедет вторая пролетка, нулевая. Прятаться Володе приходилось за фонарями и деревьями. Повезло ещё, что Кешка шел, не оборачиваясь, потому что Чванов если и замечал на другой стороне проспекта гимназиста, не обращал на него внимания.
Мучения Володи закончились, когда Кешка с беглым каторжником дошли до 4-й – 5-й линий. Свернув туда, Чванов перестал оглядываться, и Володя понял, что их конечная точка где-то рядом. Однако на всякий случай, чтобы не бросаться в глаза, шел за ними опять же по противоположной стороне улицы. На углу с Большим проспектом Чванов с Кешкой зашли в кухмистерскую. Володя приуныл. Вероятно, обедать они там будут полчаса, а то и больше, а вокруг, как назло, ни одной скамейки. Придется стоять, спрятавшись за дерево. Но не прошло и пяти минут, как Кешка с каторжником оттуда вышли. Значит, еду они заказали с доставкой на дом. Следовательно, живут где-то в двух шагах.
Возле дома под нумером десять Чванов с Кешкой остановились, о чем-то переговорив с дворником.
– Здорово! – протянул руку Африканычу Чванов.
– Да вроде уже видались, – напомнил старший дворник, но руку пожал.
– Я вечерком знакомой майорше сирень пообещал пересадить. Лопата нужна. А ещё ломик. Не одолжишь ли? – Дерзкий достал целковый.
– О чем разговор? Одолжу, конечно, – сказал Африканыч, пряча в фартук рублишко. – А вы что, опять собираетесь у нас ночевать, господин, не знаю, как вас звать-величать?
– А что? Ты что-то имеешь против? – задушевно-угрожающе, как умеют говорить с окружающими только бывшие заключенные, спросил Дерзкий.
– Конечно, нет. Но нам бы паспорт ваш на прописку, – широко улыбнулся Африканыч.
На душе его со вчерашнего вечера свербело. Пятерка, конечно, большая сумма, но ежели околоточный узнает про жильцов без прописки, башку снесет с плеч долой.
– На, держи, – достал документ Дерзкий. – И мальчонка сюда тоже вписан.
– Неведров Федор Иоаннович. И сын его Яков… – прочитал по слогам дворник. – Но его же, – указал он на крючочника, – Кешкой звать?
– Мы с матерью хотели ему дать имя Иннокентий. Но наш поп заупрямился, мол, по святцам Яков. Так и окрестил.
– Понятно, – ещё раз улыбнулся Африканыч.
– Барышня дома? – уточнил Дерзкий.
– Дома, дома, никуда не выходила.
Чванов с Кешкой поднялись на второй этаж, позвонили в звонок. Соня бросилась Дерзкому на шею.
– Я так… так за вас волновалась, – призналась она.
Он нежно ей улыбнулся:
– А мы обед в кухмистерской заказали. Скоро принесут.
– Тогда идите, мойте руки, а я накрою на стол, – сказала Соня.
Первым ополоснув руки, Чванов, оставив Кешку в ванной комнате, прошел в столовую и подошел к барышне:
– У вас заграничный паспорт имеется?
– Да. А что?
– Возможно, завтра мне придется уехать из России.
– А как же ваша… мать Кешки?
– Бюро нашей партии запретило мне рисковать жизнью ради неё. Мне, увы, пришлось, согласиться, что это действительно неразумно. За прошедшие с моего ареста десять лет она опустилась и спилась.
– А как же Кешка?
– Товарищи о нём позаботятся. Обучат грамоте и ремеслу. Со временем он станет агитатором на фабриках и заводах.
– Здорово.
– Так вы поедете со мной за границу?
– Да. Но я даже не знаю, как вас зовут.
– Теперь я Иван Добромыслов. – Дерзкий достал купленный паспорт.
– А по-настоящему?
– Давайте сперва выберемся из России. Не дай Бог в самый ответственный момент вы назовете меня не Ваней, а настоящим именем…
– Тогда поцелуй меня, Иван-царевич!
И Дерзкий прильнул к её сладким спелым губам.
Когда Дерзкий с Кешкой зашли в парадную, Володя подошел к дворнику:
– Простите, а этот господин в картузе, он здесь живет?
Африканыч посмотрел сверху вниз на гимназиста. Был бы Володя обыкновенным мальчишкой, сыном фабричного или приказчика, тотчас шуганул бы метлой. Но гимназическая форма была оберегом. Мальчишка мог оказаться сыном какого-то важного чиновника, банкира, домовладельца. Поэтому Африканыч ответил учтиво: