Вернувшись из плена, я нашел супругу мою беременной от другого мужчины. Моего лучшего друга! Сие было громом среди ясного неба и сильно ускорило течение моей болезни. Приехав в наше имение Рассказово, я нашел его разворованным. Всего лишь за год нанятый вашей матерью управляющий, его фамилия Попридухин, умудрился продать половину земли с крепостными, винокурню, маслобойню и все остальные производства, обеспечивавшее доход нашей семьи. Свои поступки этот негодяй объяснил тем, что ваша мать постоянно требовала от него денег. Не сомневаюсь, что так оно и было, потому что их с Корнильевым житиё в столице было поставлено на широкую ногу. Однако не сомневаюсь, что половину вырученных денег Попридухин попросту присвоил. В куче нераспечатанных писем, сваленных на полу в кабинете моей матери, я обнаружил и свое письмо, посланное с Кавказа, с нижайшей просьбой к Марфе Трофимовне выкупить меня из плена. На вопрос, почему это письмо не было вскрыто, Попридухин ничтоже сумняшеся ответствовал, что Ольга Аркадьевна велела почту, поступившую на имя прежней хозяйки, ей в Петербург не пересылать, а сам он-де чужие письма не читает, мол, воспитание не позволяет.
Я приказал дворне запереть этого чересчур воспитанного негодяя в свиной хлев, а сам отправился в Курск с намерением подать иск против него в суд и опекунский совет. Однако в столице губернии неожиданно выяснил, что отец Попридухина председательствует в Уголовной палате, а дядя – в дворянской опеке. И понял, что правды мне тут не сыскать, и с учетом состояния моего здоровья принял решение продать имение, а вырученные деньги каким-то образом передать напрямую вам, моим наследникам.
Вступление в наследство, поиск покупателя, оформление сделки заняло без малого четыре месяца. Из всех крепостных я не продал лишь преданного мне слугу Ваську и кухарку Нинку. С ними я отправился назад в Петербург – доктора обещали мне полгода жизни, за это время я собирался приобрести место на кладбище, соорудить для нас для всех семейный склеп и найти способ передать вам деньги.
Увы, после предательства со стороны жены и лучшего друга никому из людей я довериться не мог, а средства со счета в банке неминуемо бы попали в руки Опекунского совета Курской губернии, в котором всеми делами заправляет дядя Попридухина. Я не сомневался, что разными правдами и неправдами за те десять лет, что оставались до вашего совершеннолетия, ваша мать, Корнильев и семейство Попридухиных неминуемо окоротили бы сумму в разы, если не на порядок. Самым надежным способом мне представлялась покупка бриллиантов. Но как и где их спрятать, чтобы кто-то случайно камушки эти не нашел? Заложить под паркет в квартире, которую я снял? Но сие станет известным Ваське и Нинке. Замуровать в дымоходах на чердаке? А вдруг дом перестроят или трубочист, проверяя прочность кладки молоточком, случайно обнаружит пустоту за кирпичом?
И тут я вдруг вспомнил про дорожные чеки. Они действуют бессрочно. Я отправился к барону Ш. и их оформил.
Две бумажки спрятать легче, чем мешочки с бриллиантами. Но где, где их спрятать? Идея пришла ко мне однажды вечером, когда я открыл семейную реликвию, матушкин Псалтырь, красиво переплетенный в синюю кожу по её заказу. Я обратил внимание, что листы книги, скрепленные меж собой нитками и клеем, соединены с переплетом посредством двух очень плотных листов бумаги. Позднее я узнал их название, форзац и нахзац. И если на них прилепить ещё по одному листу подобной бумаги, проклеив его только по периметру, сие будет совершенно незаметно. А внутрь получившегося таким образом конверта можно преспокойно вложить и чек, и данное письмо.
Сперва я хотел оба чека спрятать в Псалтырь. Но из-за опасения, что тайник найдут ваша мать или Корнильев, отказался от этой идеи.
А в том, что они будут искать эти деньги, я не сомневался. Целый год они роскошествовали за мой счет и вдруг оказались на бобах. Нет, нужно было придумать что-то другое, неподвластное их пониманию. И я вдруг вспомнил, что ни тот, ни другой чтение не любили. Я-то в кадетские времена не вылезал из Публичной библиотеки, а вот мой закадычный дружок Корнильев ни разу там не был. Оленька тоже не была охотницей до книг. Зато я помню, с каким восторгом вы оба читали Фенимора Купера и Вальтера Скотта. Я был уверен, что вы оба пошли в мою породу и кадетские свои годы тоже будете просиживать в Публичке.
На другой день я отправился туда, чтобы подобрать пару книг, напечатанных ещё в прошлом веке – за такими ценными экземплярами библиотекари всегда зорко следят в читальном зале, и значит, они никуда не пропадут. Однако выяснилось, что выдача книг в настоящее время затруднена из-за проблем с их поиском – недавно назначенный директор библиотеки ввел новую систему расположения книг. И если раньше их ставили согласно алфавиту, по первой букве фамилии автора или названия, то теперь вне зависимости от автора, содержания и года издания – строго по высоте корешка. То есть на каждой полке стояли теперь книги одинаковой высоты, что позволило в разы увеличить число полок. Одновременно была введена новая система шифров – у каждого экземпляра теперь был четкий и уникальный набор цифр, состоящий из номера залы, шкапа, полки и места на ней.
Я, конечно, был восхищен столь важными и нужными изменениями в работе библиотеки, но на моих планах они ставили жирный крест. Из-за чрезмерной занятости библиотекарей выдавались только книги, стоявшие в самом читальном зале. Раритетов прошлого века среди них не было, лишь модные романы и учебники. Запрятать чеки в них было бы безумием. Как правило, подобные книги поступают в библиотеку в нескольких экземплярах, один из которых попадает в читальный зал. Через несколько лет, сильно обтрепавшись после сотен читательских рук, он будет безжалостно списан, потому что в фонде прекрасно сохранился его дублет.
В расстроенных чувствах я отправился к выходу, но меня окликнули. Повернувшись, я узнал старика-библиотекаря, который помнил меня с кадетских лет. Мы разговорились. Я посетовал, что не могу заказать нужных книг. И он подсказал способ, как их получить – стать на время вольнотрудящимся сотрудником библиотеки. Я с радостью ухватился за эту идейку и с этого дня три-четыре раза в неделю трудился в Публичке: выдавал книги в читальном зале, составлял карточки для алфавитного, инвентарного и систематического каталогов, расставлял книги на полках, присваивая им в соответствии с утвержденными правилами шифры. В течение первого месяца я подобрал для своих целей два фолианта: «Историю града Константинополя с начала построения его до нынешних времен», изданную в 1791 году, и «Оценка лекарствам», напечатанную в 1789 году. Исходя из их высоты, обе они должны были занять место в восемнадцатом зале. «Константинополь» на пятой полке двадцать восьмого шкафа, а «Лекарства» – на первой полке четырнадцатого. Какое же займут они место, зависело исключительно от меня. К тому моменту я уже придумал способ сообщить вам, мои дорогие, местонахождение чеков. Я нанял художника Б-ва, который немного подправил мой портрет, написанный им после выпуска из кадетского корпуса в подарок матери. Тогда Б-ов приезжал к нам в имение, я позировал ему в кабинете отца. Вы, конечно же, помните, что там на стене висела его сабля? Он попала и на картину, я сидел к ней правым боком. Теперь же я попросил Б-ва вместо сабли нарисовать там гравюру с изображением петербургского Гостиного Двора. Думаю, вы без труда догадались, что это подсказка и что она указывает на Публичную библиотеку, которая выстроена строго напротив этого здания. Вторая подсказка была спрятана в медальоны – вместо леса и церкви за окном, которые были с натуры нарисованы на портрете, другой художник П. на обоих медальонах изобразил осеннюю облетевшую березу. Сосчитав листики на веточках, вы должны были узнать шифры нужных вам книг.
Место же книг на полках было выбрано мной с подвохом. Ведь я очень боялся, что ваша мать и майор Корнильев перед тем, как отдать медальоны вам, внимательно их изучат и непременно обратят внимание на листики. Как они их расшифруют? Я вспомнил наши детские годы, вечера в казарме, когда уже потушен керосин в лампах, но никто из кадетов ещё не спит. Мы рассказываем друг другу страшные истории про черную комнату в черном доме или про зачарованные клады, зарытые на старых кладбищах. Корнильев в эти клады очень верил и однажды с вакаций приехал с картой, которую купил за три рубля у какого-то бродячего торговца. На ней был нарисован план Смоленского кладбища в Петербурге, посередине которого красным карандашом был нарисован жирный крест.
– Здесь зарыт клад, ей-богу, зарыт, – уверял меня Корнильев.
По его настоятельному требованию в одно из воскресений мы отправились туда. Каково же было его разочарование, когда выяснилось, что не ему одному была продана эта карта и несчастная могилка была уже восемь раз перекопана.
Последнее лето моей жизни я часто посещал Смоленское кладбище – нанятая мной бригада каменщиков возводила наш склеп, и я приезжал контролировать выполнение работ. В одну из поездок я вдруг приметил могилку в виде маленького гробика, на которой прочел «Здесь покоится младенец Воронин, родившийся и скончавшийся в 1828 году мая четвертого дня».
18.28.5.4!!!
А потом на соседнем участке точно такую же могилку младенца Сидорова, родившегося мертвым 14 января 1813 года.
Эх, жаль, я не увижу лица Корнильева, когда он раскопает эти могилы. Очень надеюсь, что его задержат сторожа и посадят в тюрьму за осквернение могил.
Прямо с кладбища я отправился в мастерскую ювелира Брандта, где служил художник П., и сообщил ему количество листочков на березах, а вечером написал вам эти письма. Завтра я пойду в библиотеку и спрячу их вместе с чеками, наклею этикетки, напишу шифр и поставлю книги на полки.
Мне предстоят последние месяцы жизни. Я проведу их с Василием и Ниной. Обоих, как вы знаете, я щедро отблагодарил, отпустив на волю и подарив по крупной сумме денег.
Вас, наверно, мучает вопрос, почему я ни разу после возвращения из плена с вами не встретился? Ответ прост. Я боюсь вас заразить. Но думаю, что все же придется встретиться, чтобы намекнуть вам, что сокровища следует искать в книгах.