И он чувствительно – и уже привычно – подтолкнул меня в бок. Я полетела стремительно, словно тополиная пушинка, подхваченная ветром, и такая же послушная, решив приберечь возмущение бесцеремонностью и вопиющей фамильярностью товарища прокурора на потом. Сейчас он совершенно прав: времени терять нельзя!
Из холла неслось тягучее:
Так сердца моего коснулась ты рукой —
Рукою нежной и любимой, —
И с той поры на нем, как от обиды злой,
Остался след неизгладимый.
Я сразу нашла дверку и проскользнула в узкий темный коридорчик. Резкий запах ожег мне ноздри.
Оно, как прежде, бьется и живет,
От всех его страданье скрыто,
Но рана глубока и каждый день растет…
Не тронь его: оно разбито!
Я закрыла за собой дверь, и голос Лаллы словно отрезало. Впрочем, знаменитый романс уже допет. Сердце разбито, а вокруг меня зверски пахнет карболкой. Ничего себе, прямо будто в госпитале после плановой дезинфекции! Неужели Вильбушевич ведет прием на дому? Вроде бы всезнайка Рублев говорил, что доктор арендует кабинет на многолюдной Покровской улице, в доме Хромова… Но тогда почему запах карболки царит в доме, где он не практикует, а просто живет? Или Вильбушевич такой уж маньяк дезинфекции и чистоты? Но ведь невозможно жить, беспрестанно дыша таким воздухом! Или он сам и его прислуга уже ко всему привыкли? А может быть… может быть, здесь все мыли карболовой кислотой для того, чтобы уничтожить другой запах – запах крови?..
У меня мороз по коже прошел. Наверное, это очень страшно – жить с сознанием, что ты убил человека. Причем зверски убил… Леди Макбет, помнится, все пыталась отмыть руки, которые чудились ей окровавленными. А Вильбушевича, может статься, преследует запах крови.
И вдруг у меня в памяти воскресло описание того мужчины, которого истопник Олешкин видел в вагоне с окровавленными рогожными кулями. Худощавый, на учителя похож… Вильбушевич мог быть похож на кого угодно, но худощавым его не назовешь, даже зажмурясь. Значит, это не он был там, в вагоне? То есть в убийстве Сергиенко замешан еще какой-то человек, кроме доктора? Или вовсе убийца – кто-то другой, а доктор даже не участвовал в сем?
А, что проку гадать. Надо осмотреться, да поскорей. Времени у меня не больно-то много.
За окном уже давно смерклось. Я в задумчивости оглядывалась. Дом Марковой, как я давно заметила, был электрифицирован, вполне можно щелкнуть выключателем – и комнаты зальет свет. Видно будет, конечно, лучше, но тогда уж точно не удастся в случае чего сделать вид, будто я заблудилась.
Я постояла, зажмурясь. Это всегда помогало мне сосредоточиться.
Предположим, Вильбушевич все-таки заманил Сергиенко в дом и убил его. И расчленил тело. Вряд ли он делал это в гостиной или спальне, где полы устланы коврами. Для такого жуткого дела больше всего подошла бы кухня с деревянным полом, который легко отмыть, если он крашеный, или отскоблить ножом, если там голые доски. Значит, мне нужно поскорей отыскать кухню. Как?
Я принюхалась – и вскоре уловила среди унылого запаха карболки другой: живой, жирный, масляный. Кажется, у доктора нынче на ужин были жареные котлеты. Ну что ж, тогда, значит, он не упадет в голодный обморок после застолья у Евлалии. Может быть, предусмотрительный Смольников наелся на дорожку, и я одна страдаю от голода?
Нет, сейчас мне отнюдь не до чревоугодия!
Кухню я нашла быстро – все-таки дом был невелик. Здесь пахло не только котлетами, но еще и яблочным пирогом, а также какой-то мануфактурой, что ли? Я никак не могла определить этого запаха. Кажется, здесь мне без света не обойтись. Нашарила выключатель, но все же что-то меня сдерживало.
Подошла к топившейся печке, приоткрыла дверцу. Стало светлее, но ненамного: дрова уже догорали. Во всяком случае, я смогла разглядеть, что кухня аккуратна просто редкостно: новая блестящая клеенка на столе, цветочные горшки на окнах, медная посуда сверкает, на полу ни соринки.
Сейчас все-таки включу свет и хорошенько осмотрю стены. Брызги крови находят чаще всего на стенах, примерно на полметра повыше пола. Сюда отчего-то забывают взглянуть, когда торопливо замывают следы преступления. Длинные занавески – тоже отличное место для поиска улик…
Только я протянула руку к выключателю, как под окном послышались голоса: мужской и женский.
– Скорей, ой, скорей, – взволнованно говорила женщина, а мужчина ответил:
– Да тише ты, не шуми, Дарьюшка!
Дарьюшка? Пропавшая кухарка Вильбушевича? С кем это она там? Может быть, в ее исчезновении не было ничего зловещего? Поняла, что Евлалия не слишком-то нуждается в ее услугах, – вот и выскочила перемолвиться словечком с каким-нибудь своим кавалером, соседским лакеем или кучером.
Оно бы на здоровье, конечно, но, не дай бог, Дарьюшка сейчас решит войти в дом. Какое счастье, что я не успела зажечь свет!
Однако диспозиция моя не самая удобная. Входная уличная дверь почти рядом с кухонной. Если Дарья вдруг заявится, кухни ей не миновать. И как мне быть тогда? Схорониться бы куда-нибудь, в кладовке или боковушке! Дарьюшка убежит на половину Евлалии, и тогда я отсюда выберусь.
Я осторожно двинулась к выходу из кухни и уже почти достигла двери, как на крыльце заскрипели ступеньки. Кто-то поспешно поднимался.
Кто? Дарья, кто еще!
Я ненароком споткнулась. Желая удержаться, оперлась ладонью о стену и чуть не упала: она подалась под ладонью. Да это не стена, а дверь!
Между тем я услышала, как входная дверь начала отворяться, – и канула в открывшийся спасительный провал в стене.
Запах карболки от меня словно отрезало. Здесь пахло сладко и приторно, какими-то очень дешевым и резким одеколоном. Гвоздичным, что ли? В углу под иконами ярко горела лампадка, в ее свете я разглядела кровать с металлическими шарами и пирамидой из шести подушек, прикрытую кружевной салфеткой швейную машинку на столе, покрытом большой, до пола свесившейся скатертью, табуретку, покосившийся шкафчик… Точная копия комнаты моей Павлы! Обиталище прислуги – кухарки (по надобности – горничной) Дарьюшки!
Да, нашла я себе убежище, нечего сказать. Я невольно сделала шаг назад и обмерла: каблучки моих туфель громко цокнули по крашеным доскам.
Странно… А почему полы голые? Ведь вся прислуга на свете обожает половики: домотканые или лоскутные. Порой комнаты служанок устланы фабричными старыми ковриками, которые надоели хозяевам, но это уж в самых зажиточных домах. Как же Дарьюшка так оплошала, что же это пол у нее голый?
А может быть, каким-нибудь из ее половиков пришлось затирать кровь, обильно брызнувшую из тела человека? Потом его выстирали, промыли со щелоком, избавили от малого пятнышка крови, но высохнуть и быть положенным на место плотный половичок просто не успел? Его не стали засовывать в мешок с частями трупа – возможно, половичок был очень приметным, по нему могли каким-то образом определить хозяина? То ли дело какая-то старая, в нескольких местах прожженная кухонная клеенка, которую подложили под останки Сергиенко, чтобы кровь…
Я так и ахнула, но тотчас зажала себе рот руками.
Клеенка! Клеенка на кухонном столе! Новехонькая, еще со следами сгибов, еще пахнущая клеем!
Я прижала руки к груди – казалось, взволнованное сердце застучало так громко, что его надо укротить.
Понятно, почему Вильбушевичу пришлось сменить клеенку. Старая-то в дело пошла! Если удастся найти человека, который раньше видел на его столе ту клеенку, которую мы нашли в мешке… Вообще-то таким человеком могла стать Евлалия, но разве эта птичка-бабочка что-нибудь видит вокруг себя? Нет, лучше отыскать ее заболевшую горничную и спросить у нее. Прислуга на такие дела очень приметлива.
И тут раздается звук, от которого все мысли вылетают у меня из головы.
Открылась дверь кухни! Я слышу торопливую, легкую поступь.
Дарьюшка идет сюда! Что делать?!
Ну что, прятаться, конечно. Под кровать? В шкаф? Под стол?
Стол ближе всего – под него я и ныряю с проворством, коего от себя не ожидала. Какое счастье, что он накрыт такой длинной скатертью! Какая жалость, что он столь маленький! Да еще под него наставлены какие-то корзины. Когда я их задела, они заскрипели одна о другую – невыносимо, как мне показалось, громко.
И тут же я перестала дышать и забыла обо всем на свете – шаги Дарьюшки застучали совсем рядом. Она в комнате!
Кухарка подбежала к кровати, чем-то прошуршала – и немедленно выскочила вон. Однако я не позволяла себе облегченно перевести дух до тех пор, пока не начала натурально задыхаться.
Приподняла скатерть, вслушалась. Полная тишина. Дарьюшка, видимо, убежала к Евлалии. Мне повезло. Мне просто невероятно повезло.
А сейчас надо как можно скорей выбираться отсюда. Только следует проверить, что она там делала, около кровати. Похоже, она спрятала под подушками какую-то вещь.
Я начала выползать из-под стола, диву даваясь, что влетела под него так проворно. А теперь к моей юбке прицепились эти злополучные корзины и влачились за мной, словно консервные жестянки, привязанные жестокими мальчишками к хвосту какой-нибудь несчастной кошки. Я раздраженно отпихнула их, и в то же мгновение из одной из них вывалился какой-то узелок. Изысканный аромат пармских фиалок коснулся моих ноздрей. В удивлении я протянула руку и ощупала узелок. Мягкий бархат? Странно…
Я наконец вылезла из-под стола и, сидя на полу, развернула узел. Жакет, блузка, юбка. Тонкий шелк, тонкий бархат, дивный аромат духов… А это что? Сорочка, панталоны, корсет, чулки. Кружево, батист, шелковые ленты… Никогда я и в руках не держала столь роскошного белья, видела только на картинках в модных журналах. А туфли, легонькие какие! Это ведь наверняка парижская модель!
Спазм подкатил к моему горлу. Стало невыносимо жутко сидеть здесь и ощупывать вещи, снятые с мертвого тела!..
Я прижала руки в горлу, почти уверенная, что меня сейчас вырвет прямо на эти одежки, которые еще недавно принадлежали – я ни на миг не усомнилась в правильности своей догадки! – принадлежали Наталье Самойловой.