– Это у них что-то новенькое, Архаров. Мы тоже всякую дрянь в костры сыплем, но чтобы столь свирепо…
В особняке Еропкина Архаров появился уже почти на рассвете. Было зябко, он сдуру умчался без епанчи и теперь желал лишь одного – водки! Сразу! Целую стопку, чтобы обожгло и согрело!
Во дворе и на улице уже суетились люди, среди них Архаров издали увидел долговязую фигуру Левушки. Рядом находился Артамон Медведев, что несколько удивило Архарова – он полагал, что сослуживец был вместе с Бредихиным. Но распоряжения графа Орлова были непредсказуемы, и Архарову вдруг пришло в голову, что новоприобретенный секретарь пригодится для того, чтобы их записывать, особливо устные, которые вполне могли одно другому противоречить.
Левушка устремился к приятелю.
– Архаров! Жив, цел!
– Кыш, кыш, – ворчал Архаров, слезая с коня. – Чума только на третий день сказывается, а бывает, и на шестой. Коробов, не отставай.
Ссаженный наземь секретарь чувствовал себя среди рослых и шумных мужчин страх как неловко.
– Да ладно тебе! – Левушка принюхался. – Это Самойлович, что ли, тебя так обкурил? Клянусь чем хошь – хуже всякого уксуса!
– Архаров, да ты в пекле, что ли, побывал? – изумленно спросил подошедший Артамон. – Какой это дрянью от тебя разит?
– В пекле, – согласился Архаров. – Теперь мундир и за три дня не отскрести. Прокоптили на славу. Послушайте, господа, где бы нам раздобыть курильницу? Не костер же в гостиной разводить.
– На что тебе?
– Вот, извольте – от заразы… – он предъявил мешочек. – Пойдем, хоть прилягу…
Он взошел на крыльцо, гвардейцы – следом.
– Тебе мало? – спросил Медведев.
Левушка хотел было объяснить причину, но Архаров исподтишка показал ему кулак. Вовсе не обязательно было тут же узнавать всему гарнизону еропкинского особняка, что капитан-поручик Архаров в помутнении рассудка ночью лазил в чумной бабий барак.
– Береженого Бог бережет, – сказал Архаров.
Случившийся тут же, в больший сенях особняка, Фомин присоединился к беседе и почесал в затылке.
– Теперь ведь нигде ничего не купишь…
– Кадило разве в церкви выпросить, – предложил вольнодумец Медведев. – Коли у какого попа есть запасное.
– Может, у господина Еропкина в хозяйстве сыщется? – предположил Левушка. И сам даже вызвался пойти депутатом к еропкинскому мажордому.
Архаров остановил лакея и велел ему пристроить новоявленного секретаря хоть на антресолях, хоть на чердаке. Фомин высказал предположение, что такого ангелочка можно уложить и в девичьей – большого урона хозяйству он не нанесет. Тем более, что разит от него примерно так же, как от Архарова: отпуская Сашу Коробова из Данилова монастыря, его на всякий случай окурили на совесть; если на нем и сидели микроскопические создания, изобретенные Данилой Самойловичем, то все, поди, передохли.
Очевидно, Левушка сильно перепугал мажордома своим юношеским азартом и натиском. Когда он явился в гостиную, всем лицом излучая радость победы, двое лакеев внесли за ним преогромное бронзовое художество, изображавшее гору – то ли Олимп, то ли Парнас, судя по женским фигуркам, лишенным всяких покровов, и мужским – ниже пояса в волнистой шерсти, при свирелках и козлиных копытах.
Это была одна из тех настольных курильниц, что достают и водружают посреди хрусталя и фарфора только при званых обедах на сотню и более человек.
Медведев вытаращился на нее и захохотал.
Самая была подходящая вещица для офицерского бивака и прелесть как соответствовала валявшимся на полу сапогам, неубранным постелям и, главное, пустым бутылкам, что уже успели выстроиться вдоль стены.
– Для полноты блаженства нам только сей дуры недоставало, – сказал Фомин. – Ну, Архаров, разводи костер. Поглядим, каковы твои куренья.
– Отвратительны, – честно отвечал Архаров. – Полагаешь, в чумном бараке пахнет лучше?
– Господи оборони, – Фомин перекрестился. Левушка опять открыл было рот – и опять натолкнулся взглядом на архаровский кулак.
Знать про ночную вылазку посторонним было незачем.
Поспав часа три, Архаров поднялся и пошел отыскивать дармоеда Никодимку.
Дармоед сидел в пустом каретном сарае с унылой рожей – видать, потерпел какое-то крушение надежд.
– Поди сюда, – велел ему Архаров. – Ну-ка, что сие значит?
Он задумался, вспоминая Марфины слова, но они в силу внешней бессмыслицы пропали из памяти. Пришлось искать Сашу Коробова, который записал их на бумажке.
Когда нашли, выяснилось – бумажек у него много, архаровскую он положил в общую стопочку сверху, но она непостижимым образом пропала.
Левушка, будучи послан его сиятельством с поручением, вернулся вовремя – Архаров уже собирался убивать растяпу секретаря.
Узнав про странное Марфино заявление, Левушка тут же кинулся разгребать бумажки (там много чего попадалось, и формулы, и французские вокабулы, и письма), одновременно он успокаивал Архарова тем, что нужный листок где-то поблизости, а Саша стоял рядом, опустив руки, с жалким видом.
Архаров же грозился пустить все это хозяйство на папильоты – букли закручивать. По условиям походного быта он за волосами не слишком следил, просто собирал сзади и прихватывал лентой. Хотя денщик Фомка и умолял позволить ему закрутить тугими буклями хозяйские волосья по обе стороны лица, как оно полагалось военному человеку.
Наконец запись отыскалась. Левушка прочитал слова байковского языка вслух и засмеялся. Потом стал строить домыслы. Он полагал, что рябая оклюга – непременно девка, а «дером» – возможно, бегом, рысью, галопом.
Архаров потребовал разъяснений от Никодимки.
Тот подтвердил, что хозяйка по-байковски разумеет – от Ивана Ивановича нахваталась, он со своими людьми только так и разговаривал, хотя обычной речью тоже мастерски владел и даже, сказывали, сочинял песни. То, что Марфа в бреду заговорила на языке воров и мазуриков, означало, что ее сведения имели секретный характер. Герасим, очевидно, был человеком, от коего получены три меченых рубля. А вот «негасим» – это, скорее всего, было еще одним байковским словечком.
– Так ты ни единого словечка не знаешь? – спросил Левушка дармоеда.
– А откуда бы мне знать, когда хозяйка, царствие ей небесное, меня уж много спустя после Ивана Ивановича в сожители взяла?
Архаров дал Никодимке хороший подзатыьник, добавив:
– Не каркай, дурак. На свою голову накаркаешь.
– А вдруг не «искомай», а «искомый»? – предположил Левушка. – То есть, подлежащий отысканию?
– Уймись, – велел Архаров.
Оставив домыслы и отправив Никодимку обратно тосковать в каретный сарай, Левушка заговорил уже серьезнее и подтвердил догадку Архарова, что лишь мортусы с чумного бастиона могут тут что-либо разобрать. Хотя и усомнился в их правдивости: святое ж дело – обмануть барина, да еще офицера, да еще гвардейца.
Тем не менее решили ехать к этим толмачам и добиваться от них толку.
Именно ехать – к большому удивлению Левушки, знавшего сомнительную любовь приятеля к лошадям. Но Архаров за две недели, прошедшие с достопамятного орловского решения взять в Москву гвардию, наездил верст больше, чем за всю полковую жизнь в манеже, и смирился с верховой ездой – не карету же было требовать у Еропкина.
Когда выезжали, догнал Никодимка.
– Вспомнил, ваши милости, вспомнил! – вопил он.
– И что ты такое вспомнил? – спросил с высоты седла Архаров.
– Чунаться – значит Богу молиться!
Архаров и Левушка переглянулись.
– Сдается, Марфа либо бредила, либо просила тебя по ней панихиду отслужить, – сказал Левушка.
– Ага, панихиду за рябой оклюгой.
– Доподлинно, Стоду чунаться значит Богу молиться! – настаивал Никодимка, рысцой сопровождая всадников. – Хозяйка так шутить изволила, царствие небесное ее непорочной душеньке!
– Аминь, и убирайся с глаз моих, пока я тебя не зашиб! – прикрикнул на него Архаров. Левушка же фыркнул – Марфина непорочность показалась ему несколько преувеличенной.
К Зарядью ехали знакомой дорогой – по набережной, под Кремлем. По пути Левушка предавался толмаческим домыслам.
– Не масы, а мазы, то бишь мазурики, – рассуждал он. – Может, оберегаться от кого-то надобно?
Архаров же молчал. Он внутренне готовился к беседе с мортусами. Нужно было так повернуть дело, чтобы у них не возникло соблазна соврать. Для оплаты их услуг деньги имелись – но кто поручится, что мортусы, закоренелые злодеи, скажут правду? Один только Федька, по мнению Архарова, злодеем не было – так поди его укарауль!
На бастионе обнаружились лишь гарнизонные караульные – фуры с раннего утра были отправлены за мрачной добычей.
Архаров, воспользовавшись случаем, принялся расспрашивать о Федьке. Догадка подтвердилась – парень угодил в застенок, убив в пьяной драке дальнего родственника.
– На свадьбе, что ли? – догадался Архаров.
Сержант уж собрался ему ответить, но тут с валганга спустился однорукий инвалид.
– Иван Андреевич, опять он тут крутится! И чего позабыл?
– Простите, господин капитан-поручик, – сказал Архарову сержант и принял позу бравого вояки, собравшегося звать противника на поединок. – Вот я его, негодника! Надоел уже – сил нет! Два только дня не видали – заявился! Все высматривает, вынюхивает! Гнали – отходит, да недалеко.
– А кто таков?
– А знать бы! Кабы на войне, так ясное дело – лазутчик. Свои себя так не ведут. Может, кому из моих злодеев весточку принес. Пойти, обложить его…
– Постойте, господин сержант, дозвольте нам, – предложил Архаров, но это скорее было приказанием.
Левушка удивился, но промолчал.
– Нет, ваша милость, сейчас же я к нему с бастиона выйду…
– Выйду к нему я. Будьте, сударь, тут, не оставляйте поста! Где он замечен?
– А, надо полагать, от Певчих улиц подходит. Антипов, поди, покажи господину капитан-поручику.
Выехав с бастиона, Архаров получил более точные указания. Тот, кого он собирался как можно строже отогнать, временно спрятался.