очного расчета, а потом убийца сам при отпевании покаялся.
– Назвал, – согласился Архаров. – И ошибся. И хотел бы я знать, чего на самом деле он натворил и для чего берет на себя чужой грех.
Шварц задумался.
– Вы задали хороший вопрос, сударь, – сказал он. – Будь у меня поболее людей, я бы довольно скоро раскопал это дело. Но я один.
– Люди-то у меня есть и трудиться готовы. Да только чем расплачиваться – не ведаю.
– Мортусы? – догадался Шварц.
– Они самые.
– Эти господа весьма сообразительны.
– Сообразительны, да только что проку? Без них бы мы мародеров коли и взяли – то с большими потерями и с великим шумом. Они полагали выслужиться перед его сиятельством – так не получилось. Все равно им после чумы в тюрьмы возвращаться.
Архаров и не знал, что способен выразить голосом такую обиду.
– Почему же мортусы непременно должны вернуться в тюрьму?
– А куды их еще девать? – со злостью, которой Шварц вовсе не заслужил, отвечал Архаров. – Конечно, будут им там какие-то послабления! Но теперешней службы в зачет всех былых грехов им никто не поставит. Юшкова – простят, а их не простят!
Немец склонил голову (в новом дешевом нитяном паричке, отметил Архаров) и посмотрел, прищурясь и искоса. Словно бы производил оценку собеседника по всем статьям: руки-ноги, тулово, голова с содержимым…
– Вот ты, Карл Иванович, умный человек, опытный, много знаешь, – несколько остынув, сказал Архаров. – Скажи – было такое, чтобы каторжников возвращали в общество со всеми правами? Коли они свой грех искупили? Нет, не знатных! А таких, за кого попросить некому?
– Николай Петрович, вы человек еще молодой и истории не обучены, – сказал Шварц. – А я, поступив на службу в полицию, прежде всего хотел знать, каковы мои права в действительности, дабы впоследствии не ссылаться на незнание. Я служу уже двадцать пять лет, я был среди тех, кого Татищев привез раскрывать и расследовать злодеяния Ваньки Каина…
Архаров вспомнил было Марфу – но промолчал.
– И я вам, сударь, скажу, что из ставленников Ваньки Каина, который подбирал людей, поверьте мне, не из числа праведников, какое-то количество бывших воров и каторжников осталось на своих местах в полиции. И они честно служили. Они меня многому научили. Одно понимание мне далось с трудом, ибо противоречит здравому смыслу. Коли угодно, могу поделиться. Полагаю, вам сие будет полезно.
– Поделись, Карл Иванович.
– Я понял, что есть люди, не разумеющие слов. Ни на одном языке, сударь. Сии изверги полагают, будто человек, говорящий с ними любезно, уже по одному этому слабее и глупее их. И впоследствии их весьма трудно переубедить. Но мы говорили о возвращении каторжников… То ли при царе Петре, то ли чуть попозже, господа Сенат приняли постановление: поскольку следить за порядком некому, направить в петербургскую полицию для различных полицейских работ чуть ли не сотню рекрутов из каторжных невольщиков. Господа Сенат отчетливо представляли себе, каковы эти рекруты и каких от них ждать дурачеств. Потому связали их круговою порукой. А ежели учесть, что в то время штат петербургской полиции составлял восемьдесят восемь человек, то получается – половина из тех, кто следил за порядком, были каторжники. И они служили, и они делали карьеру. Коли вы предложите господину графу взять ваших любезных мортусов в московскую полицию, это отнюдь не будет нововведением.
– В полицию?! Ты полагаешь?
– Попробуйте, сударь.
– По-твоему, граф тоже знает полицейскую историю? – усомнился Архаров. Он справедливо полагал, что для Григория Орлова, как и для него самого, события, начиная с двадцатилетней давности, уже были древней историей, а значит – необязательны для запоминания.
– А вы ему расскажите.
– Как – рассказать?
– Да примерно так же, как я вам, а вы ее выслушать изволили, – преспокойно отвечал Шварц.
– Воображаю графскую рожу… – совсем невнятно буркнул Архаров. – Круговая порука… Не так уж глупо. Ну, благодарствую, Карл Иванович, много нового я сегодня узнал…
– Смею надеяться, что сведения пригодятся, – любезно отвечал Шварц. С тем и отбыл выполнять приказание.
Архаров представил себе, как излагает предложение Шварца сенатору Волкову, и невольно усмехнулся. На карьере можно будет ставить крест – кому нужен спятивший гвардейский капитан-поручик?
Но на сердце скребли кошки.
Доскреблись они до самого нутра – того, в котором зарождаются неожиданные решения.
Архаров велел оседлять себе коня и поскакал в ховринский особняк.
Он всегда удивлялся, как люди умеют занимать столько места и находить каждому помещению свое употребление. Здоровенный домище, возможно, даже был мал графскому семейству – графу с графиней, молодому наследнику и двум младшим дочкам, так, кажется, счел их всех Шварц. Ну, разумеется, была дивизия приживалок, но все-таки… два этажа, флигеля и еще всякие антресоли…
Вошел Архаров с черного хода и, чтобы Клаварош, если только он не сбежал, не рухнул на него откуда-нибудь с обнаженным клинком или, того хуже, не ошарашил пистолетным выстрелом, шел по дому, громко призывая французского мусью.
Француз встретил его на лестнице и с пистолетом.
– Никто не наведывался? – спросил Архаров.
– Нет еще.
– Провианта себе сыскал?
– Принес наверх.
– Прелестно. Пошли.
Француз, невзирая на годы, легкий и гибкий, взбежал по лестнице, Архаров тяжко протопал следом.
В спальне графини Клаварош по просьбе Архарова выдвинул сундук из-под кровати и откинул крышку.
Много там было всякого добра – и медяки, и серебро, и даже золото, и запястья, и сережки, и колечки, и образки, что носят на шее, и низки жемчуга. Даже если набить полный карман – никто не заметит пропажи.
И очень даже хорошо, что сундук так тут и остался… проверять – некому… Это уже потом, когда его содержимое будет описано и сдано, всякое колечко окажется на счету.
Архаров в последний раз задал себе вопрос – верно ли он поступает. И окончательно определил – да, верно.
Воровать он не был приучен, и мысль, пришедшая в голову, не была им самим определена как мысль о краже. Архаров решил, что немного этих денег надо бы взять для доброго дела. А именно – при расставании с мортусами хоть как-то наградить их. Деньги им в тюрьме очень пригодятся. За деньги можно купить всякие послабления. Хорошую еду, к примеру (тут вспомнилось слово «бряйка»). А даже если побег?
Ну так пусть за этот побег перед Господом Богом сенатор Волков отвечает. От него зависело, вернутся ли эти люди в общество для правильной жизни, или будут возвращены туда, где приходится действовать воровскими способами.
Архаров знал, что имеет право на такой поступок. Откуда – неизвестно, а только знал.
К счастью, у него был при себе влажный от уксуса платок. Обернув руку, он стал вытаскивать то, что казалось более ценным, – золотые монеты и безделушки. Нагреб немалую кучку, увязал ее в тот же платок и, держа за хвостик обеими руками, выложил на постель.
Клаварош молча глядел на эту деятельность.
– Никому ни слова, – велел Архаров. – Я потом пришлю тебе еще провианта.
И подумал, что надо же как-то и Клаварошеву судьбу решать. Коли мародер не сбежал, а продолжает стеречь свою Жанетку и караулить того, кто явится ли, нет ли, за сундуком – Бог весть, то ведь и он еще не совсем потерянная душа.
Но сейчас решительно ничего на ум не шло.
Сунув узелок в карман, от чего мундир сразу же несколько перекосило, Архаров пошел прочь.
Когда возвращался на Остоженку, ему попалась по дороге фура мортусов, поди знай – с чумного бастиона, или каких-то иных. Архаров поднял руку – словно бы приветствуя. Мортусы отсалютовали крюками и проехали к наплавному мосту, а он, придержав коня, некоторое время глядел им вслед. Выходит, свои?
На Остоженке он отыскал Никодимку и велел раздобыть лоханку с уксусом. Поставил ее у своего изголовья, высыпал содержимое узелка, попробовал накрыть сверху тряпицей. Тряпица провисала. Показывать же товарищам, что там у него мокнет, избавляясь от заразы, Архаров не желал. И так на него из-за орловского поручения многие смотрели косо. Он опять кликнул Никодимку, велел ему взять лохань и следовать за собой.
Пришел Архаров к чулану, где все еще держали Устина Петрова.
Похоже, ни граф, ни Волков, ни умница Еропкин так до конца и не поверили Архарову в том, что Устин в смерти митрополита невиновен. У двери чулана обнаружился часовой. Архаров рявкнул на него посвирепее и получил доступ к узнику. Приняв у Никодимки лоханку, он вошел.
Устин стоял на коленях, глядя в темный угол. Очевидно, видел внутренним взором образа, к которым обращался с молитвой. Повернул голову он не сразу.
– Принес я тебе кое-что, – сказал Архаров. – Глянь-ка. Не узнаешь?
Дверь чулана он притворил лишь, и в полоске света Устин увидел лоханку и блестящие вещицы на дне, под уксусом.
– Неужто? – растерянно спросил он.
– Да, Устин Петров, сундук ваш с Митькой сыскался. Хочешь ли знать, где?
По лицу Устина Архаров понял – очень хочет, да как-то неловко ради мирского дела отвлекаться от молитвы.
– Пусть у тебя побудут, погляди, поразмысли, – с тем Архаров поставил лоханку на пол и вышел из чулана.
– Запри, – велел он часовому.
И тогда лишь стал искать смысла в своем поступке.
Несомненно, Устин очень желал знать, был ли сундук арестован сам по себе, или же в доме человека, который охотился за ним. То есть – найден ли подлинный убийца митрополита. А коли найден, и вина его доказана, то выглядит он со своим поканием у гроба и желанием пострадать – дурак дураком…
Нет, сказал себе Архаров, этот смешной дьячок – дурачок, дурачок восторженный, но не дурак. Пострадать ему захотелось еще и потому, что он полагает себя виновником гибели дружка Митьки. Он не знает, где найден сундук, он не сопоставил его с тем угловатым мешком, который мародеры заставили тащить в ховринский особняк. Так что пусть поглядит, подумает, пораскинет мозгами. Пусть сведет вместе все, что накопилось у него в голове по этому делу, как известное Архарову, так и неизвестное. Он еще не готов к подлинному покаянию – при котором прозвучало бы имя убийцы. Так пусть понемногу дозревает. Да и лоханка в темном чулане целее будет.