Две столицыЯнварь — февраль 1907 года
1
— Ну как?
— Прекрасно, Лазарь Моисеевич. Сюртук просто великолепен.
— Всегда рад услужить.
— Сколько я вам должен?
— Вы знаете, меньше чем за тридцать пять рублей ну никак не могу уступить. Уж я за работу с вас не беру, мне бы за материал свои вернуть.
— Позвольте! А почему вы не берете за работу?
— Это подарок. Что работа! Поработаю я лишний час-другой, от меня не убудет. А вот материал приходится покупать за свои…
Тараканов внимательно посмотрел на еврея-портного.
— А сколько же стоил материал на ту форму, которую вы делали для меня раньше?
— Шестьдесят пять рублей…
— Лазарь Моисеевич, тридцать пять на сюртук я приготовил, приготовил даже сорок. Вот-с, потрудитесь получить. Пятнадцать — остаток за материал, что пошел на кафтан и шинель, я пришлю сегодня же, с кухаркой. А вы составьте счет на работу. Сразу, конечно, я весь долг погасить не смогу, но в два месяца непременно отдам. Договорились?
— Не надо, не надо! Господи, язык мой — враг мой. Я ничего такого не имел в виду… Витольд Константинович…
— Ваши отношения с Витольдом Константиновичем меня не касаются. А по своим счетам я привык платить. Так что присылайте счет сегодня же, с моей кухаркой. Сюртук упакуйте, я его заберу.
Жалование полицейского надзирателя позволяло им с матерью, привыкшим жить на куда меньшие деньги, делать сбережения. После Нового года они наняли прислугу. Тараканов перестал лично колоть дрова и носить домой воду, перепоручив это за небольшую мзду соседскому дворнику. Мясо на столе появлялось теперь не только в праздники, но и всякий скоромный день. И не только во щах, кухарка превосходно жарила «коклекты». Лавочники перестали обсчитывать мать, и при заказе ею фунта чего-либо клали в корзинку полтора за те же деньги. В общем, жили теперь Таракановы припеваючи.
Каждый вторник и четверг в городе в конце Московской, напротив тюрьмы, устраивался базар. Тараканов обязан был посещать его по долгу службы. Ходил он туда с кем-то из городовых, обычно с Гладышевым. Еще летом, сразу после того, как его назначили исправлять должность, во время первого посещения базара в новом качестве к нему подошел солидного вида мужик с окладистой седой бородой — базарный староста Нил Сафронов.
— Здравию желаю, ваше благородие!
— Здравствуйте, Нил Поликарпович.
— Торговлишку пришли проверить?
— Долг службы требует.
— С торговлей у нас все в порядке, ваше благородие. Товар доброкачественный, гирьки клейменые.
— Это очень хорошо, но я все же посмотрю для порядку.
— Перед осмотром не изволите ли зайти в мой лабаз, кваску холодненького испить?
На улице было жарко, и после упоминания о квасе Тараканов сразу почувствовал жажду.
— Отчего же не зайти.
Они зашли в крошечную лавку старосты, тот замкнул дверь.
— Осип Григорьевич, вы как предпочитаете? Как предместник ваш — деньгами или товаром прикажете?
Тараканов насупился:
— А никак. Я никаких поборов устраивать не буду.
Если на торговцах никакой вины нет, то и деньги брать не за что, ну а если провинились в чем, то буду составлять протокол и виновный будет платить штраф.
— Как же это так, Осип Григорьич? Зачем нам протокол, мы люди безграмотные, на медные деньги ученые, мы и не понимаем, что в ентих протоколах написано. Нам читать труд, а вам — писать труд. А штраф мы платить не отказываемся, я поэтому и спрашиваю как — натурой или бумажками?
— Позвольте, как же я с вас могу взять штраф, если не нашел нарушений?
— А зачем их искать? Жарко нонче, упаритесь, пока рынок обойдете.
— За квас спасибо, и считаю наш разговор оконченным. Еще раз его заведете — каждый базарный день буду проводить самую тщательную проверку. Сколько я вам должен?
— Копеечку.
— Вот получите.
Выйдя на улицу, Тараканов надел фуражку, обернулся к старосте и сказал:
— Я, Нил Поликарпович, здесь родился и вырос и вас знаю с самых моих младых ногтей. Не обижайте меня, а я вас обижать не буду. И жизнь торговую я самую малость понимаю, мамаша моя молоком уж двадцать лет торгует. Поэтому на мелочь всякую глаза закрою. Но если будете гнилятину продавать или с фунта полфунта недовешивать, без протокола, при всем моем к вам уважении, не обойдемся.
Когда Сафронов передал слова надзирателя собравшимся на экстренное совещание торговцам, те подумали и решили пока к Тараканову с этим вопросом не приставать — его еще могут и не утвердить в должности. А там видно будет.
Тараканов все делал так, как и сказал старосте: на мелкие грехи закрывал глаза, а крупные никому не прощал. Постепенно с рынка исчезла тухлятина, гири стали практически соответствовать тому весу, который был указан на их клеймах, деревянные аршины были заменены на железные. Торговцы прикинули расходы и доходы и поняли, что при новом надзирателе они, пожалуй, и в барыше остались, ну а если в убытке, так в небольшом. А матушку Осипа Григорьевича стали уважать еще больше.
Войдя в избу, Тараканов отряхнул с сапог снег и прошел на кухню. Несмотря на наличие в доме прислуги, мать иногда сама готовила, любила она это дело.
— Мамаша, здравствуйте. Дайте пятнадцать рублей.
— Ты обедать пришел, сынок? Садись за стол, все уже готово.
— Мне пятнадцать рублей требуется.
— На кой ляд? Зазнобе своей чего купить? Так больно много просишь. Или ангел у нее?
— Нет. Мне надо долг отдать.
Мать опустилась на лавку.
— В карты начал играть! Ох, ирод! Ну да, как же, мы теперь чиновники! Коллежский лихистратор! Нам в карты играть и кутить положено! Ты что же, нас хочешь по миру пустить? Только жить начали…
Мать заплакала.
— Успокойтесь, мамаша, не плачьте. Карт я в руки не беру.
— Так откуда же у тебя долги?
Тараканов рассказал про портного.
Мать помолчала, а потом, встав, пошла к плите.
— Садись за стол. Дам я тебе денег. Всякий рабочий человек за свой труд получать должен. В том числе и Лазарь этот, хоть он и жидовского племени.
— Он крещеный.
— Жид крещеный — что вор прощеный. Но денег я тебе дам.
А зазноба у Тараканова появилась так: в середине января вызвал его к себе Кудревич.
— Осип Григорьевич, мне от Кожина телеграмма пришла. Просит допросить купеческую дочь Подпругину. Видать, он дознание по нашему эксу оканчивает и дело прокурору передает, а про Подпругину забыл. Торопит нас, господин ротмистр, не ранее как послезавтра просит протокол допроса Подпругиной ему представить. Сходите, не сочтите за труд, к Подпругину, допросите эту, как бишь ее… — Кудревич порылся в записях. — Надо же, а у меня и имя ее нигде не записано. Впрочем, это неудивительно, не до этого мне тогда было.
— Слушаюсь, господин исправник.
Имя барышни он знал — Варвара, Варенька. Дочку владельца лесного склада купца второй гильдии Антона Вавиловича Подпругина он часто видел в городе. Батюшка у нее был взглядов прогрессивных, взаперти дочь не держал — барышня заканчивала гимназию. Встречал ее Тараканов и когда она шла на занятия вместе с подругами, и во время гуляний по Большой Московской с родителями, и на базаре с горничной. А вот заговорить никогда и не пытался. Дело в том, что девушка была не обыкновенно хороша. Льняная коса до пят, васильковые глаза, румяное, всегда смеющееся личико, курносый носик. Разве такая станет смотреть на какого-то коллежского регистратора? «Он был титулярный советник, она — генеральская дочь!» Папаша у Вареньки, конечно, не был генералом, но и он — даже не титулярный советник.
А тут такая оказия! Познакомиться с барышней он теперь не только имел право, но и был обязан. Выйдя из управления, Тараканов кликнул извозчика. До дома Подпругиных было бегом под горку не более десяти минут, но, во-первых, начальнику городской полиции бегать по городу не пристало, а во-вторых, уж очень ему не терпелось исполнить поручение.
Лесной склад находился на берегу реки, у пристани, а дом его хозяина — неподалеку. Разбогатев на торговле лесом, Подпругин сломал старую избу и на ее месте возвел великолепные хоромы — подклет каменный, второй этаж — деревянный, окна украшены резными наличниками, крыша крыта железом. Дом купца был обнесен забором в сажень вышиной, из-за забора раздавалось злобное рычание огромной, судя по голосу, собаки.
Тараканов подошел к воротам и позвонил. Калитка открылась минут через пять. На пороге стоял детина в грязном дворницком переднике. Он молча уставился на Тараканова.
— Доложи хозяину: полицейский надзиратель Тараканов, по казенной надобности.
Ни слова не говоря, детина развернулся и пошел в глубь двора. Надзиратель стоял у открытой калитки, не решаясь войти — уж очень была здорова бегавшая по двору на длинной цепи собака.
Возвращался дворник бегом.
— Прощения просим, ждут-с вас хозяин. Цыц, Полкан!
Дворник провел гостя по крутой наружной лестнице на второй этаж, открыл дверь и почтительно отошел в сторону. Тараканов перешагнул через порог и очутился в темной прихожей, в конце которой была видна большая двустворчатая дверь, ведущая в залу. Обе створки двери были отворены, на пороге залы стоял хозяин.
— Милости просим, господин коллежский регистратор! Ноги об половик оботрите и проходите в светелочку. Вот на кушеточку извольте присесть. Чайку-с? Самовар только поспел.
— Благодарю.
— Благодарю — значит да? Акулина, — крикнул купец в глубь помещения, — тащи самовар. Да вареньица принеси, вишневого. — Подпругин повернулся к гостю. — Чем могу служить?
— Да я, собственно говоря, к вашей дочери.
— К Варваре? Это какая такая казенная к ней у вас надобность?
Тараканов рассказал суть дела.
— Не дам! Не дам я Варьку беспокоить! Она после этого случая неделю болела. Только успокаиваться начала, а вы опять у ней в душе все разбередите. Не дам!
— Мое дело маленькое, Антон Вавилович. А только допросить дочь вашу придется.
— Как же вы ее допросите без моего благословения? Она у меня несовершеннолетняя.
— Я ее допрашиваю по поручению жандармского ротмистра Кожина из Тульского жандармского управления, и если сейчас вы согласия на допрос дочери не дадите, то вас с ней пригласят в Тулу, на Николаевскую. Не поедете — на первый раз штраф 50 рублей, а на второй — жандармов за вами пошлют. Это вам надо?
Купец встал и повысил голос:
— А вот пугать меня, молодой человек, не следует!
Тараканов тоже поднялся:
— Я вас, уважаемый Антон Вавилович, пугать ни в коем случае не собирался. Я вам только закон разъяснил.
В это время в комнату зашла Варенька. С любопытством поглядев на полицейского, она обратилась к отцу:
— Что за шум, папенька?
— Вот, явился господин полицейский тебя допрашивать. Жандармами грозится!
— Меня допрашивать? Как интересно! Ну что ж. — Барышня села рядом с отцом. — Допрашивайте!
Тараканов вытащил из портфеля бланк протокола допроса и карандаш.
— Вначале мне необходимо записать сведения о вашей личности. Фамилию изволите носить папенькину?
— Я девица, — не смутившись, ответила Варвара.
— Так-с, Подпругина Варвара Антоновна.
— Не правда ли, не совсем благозвучная для дамы фамилия?
— Ты что же, дочка, отца позоришь! — взъерепенился купец. — Когда же ты это прекратишь? Фамилия ей моя не нравится! А приданое твое тебе нравится? Или нет? Может, и папка тебе не мил?
— Ну что вы, батюшка. Я за вас Бога молю каждый день. Я не про вас, а про себя — Варвара Подпругина. Ну как с такой фамилией в благородном обществе?
— А по-моему, вполне себе фамилия, — сказал надзиратель. — Не хуже, чем другие. Вот у меня, например, Тараканов.
— Как? Тараканов? — Девушка громко засмеялась. И хотя смеялись над его фамилией, Тараканов наслаждался этим смехом, похожим на звон серебряного колокольчика. — Ну, тогда я за вас замуж не пойду.
— Почему?
— Вы, молодой человек, забываетесь! — крикнул купец.
— Прошу прощения, это я так…
— А вы сами подумайте. — Варя вновь засмеялась. — Была Подпругина, а стала Тараканова!
— Молодой человек! Вы не на вечере барышень развлекаете! Допрашивайте ее поскорее, коль она согласилась, и милости прошу. У меня еще много дел.
— Да, да. Еще раз прошу простить. Лета ваши, Варвара Антоновна?
— Семнадцать ей, — ответил за дочь купец. — Вот поэтому мозгов в голове еще мало.
— Papa! — теперь вспыхнула барышня. — Разве можно так при молодом человеке?
Допрос занял не более получаса. Варвара Антоновна поведала следствию, что 19-го минувшего декабря она после занятий в гимназии зашла на почту, чтобы отправить поздравительную открытку любимой тетушке. Как-то так получилось, что дверь громко хлопнула, она немножко испугалась, а почтовые служащие, так те и вовсе попадали на пол. Сейчас-то она понимает, что это они из-за бомбы, а тогда ей такое поведение взрослых мужчин показалось смешным. И когда кто-то из них предложил и ей упасть, она смеха сдержать не смогла. Разумеется, падать она не стала: во-первых, не считала нужным, а во-вторых, — пол на почте давно не метен был, а на ней новая шубка. И тут она увидела на этом самом полу стражника, лужу крови, вытекшей из его головы, и лишилась чувств. Очнулась от запаха какой-то дряни и обнаружила, что сидит на стуле, а новая шубка — вся в грязи. Потом городовой довел ее до извозчика, и она поехала домой. Шубу стараниями горничной удалось спасти.
— Вот здесь извольте расписаться.
— Скажите, — расписываясь, спросила Варя, — а правда, народ говорит, что среди экспроприаторов были дамы?
— Нет-с. Дам не было.
— Жаль. А я хотела ехать на суд, посмотреть на этих женщин.
— Какой суд! И не мечтай! — Подпругин демонстративно достал из жилетного кармана золотые часы и посмотрел на них.
О том, что Подпругину, возможно, на суд вызовут, надзиратель говорить не стал, опасался.
— Не смею больше отнимать вашего времени, честь имею откланяться.
— А вас как зовут? Я так и не узнала! Что за моветон спрашивать у дамы имя, самому не представившись?
— Пардон. Осип. Осип Григорьевич.
— Осип Григорьевич, прощайте!
В управление Тараканов брел пешком, хотя идти надо было в крутую горку, а привезший его извозчик дожидал пассажира у самого дома купца, рассчитывая получить с надзирателя и за обратный конец.
«Это ж надо так! Служба проклятая! Подпругин меня сразу невзлюбил! Да и я хорош. А она? Фамилия ей моя не нравится! При чем здесь фамилия? Замуж не пойдет!» — В его голове блуждали только какие-то обрывки мыслей.
Вернувшись на службу и доложив исправнику об исполненном поручении, Тараканов взялся было за бумаги, но не мог исполнить ни одной, читал одни и те же строки по нескольку раз и никак не мог понять их смысл. Около девяти вечера, когда все уже собирались по домам, в полицейское управление зашел мальчишка лет десяти.
Он снял шапку, поклонился и спросил:
— А который из вас будет Жуков?
— Тебе чего? — Тараканов смотрел на мальчика.
— Жуков мне нужен, погон с одной звездочкой.
Полицейский надзиратель сообразил.
— Может, Тараканов?
— Точно, Тараканов! Вы будете Тараканов?
— Я.
— Давай, барин, двугривенный, тебе письмо.
— Я тебе дам сейчас двугривенный! — Подошедший во время разговора к пареньку Гладышев схватил его за ухо.
— Гладышев! Отпусти. — Тараканов порылся в кармане и протянул мальчишке пятиалтынный. — Вот, больше нету.
— Ну и это сойдет. — Парень схватил монетку и, вытащив из-за пазухи конверт, передал Тараканову.
Надзиратель развернул письмо. На розовой бумаге округлым каллиграфическим почерком было написано: «Приходите в воскресенье к поздней обедне к Николе Ратному. Я там буду без папеньки. Ваша В.». В самом низу листа бумаги было нарисовано сердечко.
— А кто?.. — Тараканов оторвался от письма, ища глазами мальчишку. Но того и след простыл.
Гладышев улыбался в усы.
2
Пару недель встречались тайком. Да и что это были за встречи! Ну постоят рядышком в церкви, ну перекинутся парой фраз, и все! Наконец Тараканов решился и встретил Вареньку, когда она возвращалась из гимназии. Поняв интимность момента, подружки распрощались и убежали, а Тараканов с Варварой пошли к ее дому, который располагался не далее как в 150 саженях. Благо улица здесь делала крутой поворот и из окон дома Подпругиных парочку не было видно. Но каждую минуту можно было наткнуться либо на самого купца, либо на кого-нибудь из знакомых. Тараканов решил, что в этом случае соврет, будто бы у следствия появились новые вопросы к свидетельнице.
— Вот-с, презент. — Он вытащил из кармана шинели небольшую бонбоньерку шоколадных конфет и протянул Варе.
— Господи! «Ризе и Пиотровский», мои любимые! Откуда вы узнали?
— Сердце подсказало, Варвара Антоновна!
— Ах, не врите! Наверное, у горничной спросили. Только домой мне их нести нельзя. Что я отцу скажу? Придется все съесть на улице. Вы мне обязаны помочь, я одна не управлюсь.
15 февраля Подпругин прислал полицейскому надзирателю приглашение на субботний обед, в восемь часов вечера. Тараканов всю голову изломал, по какой причине Антон Вавилович сменил гнев на милость, но так и не смог догадаться.
В пятницу он отпросился у Кудревича с вечерних субботних занятий, в субботу ушел со службы в час дня и стал готовиться к званому обеду. Он побрился, надел новое белье, начистил сапоги до зеркального блеска, попросил кухарку нагреть утюг и лично принялся гладить сюртук. На подкладке сюртука он обнаружил бирку, на которую раньше не обращал внимания. На бирке была выштампована надпись «Мастерская мужских вещей Л. М. Абрамсона. Существуем с 1870-го года. Заказы выполняем скоро и аккуратно».
«Вот интересно, здесь эту бирку Абрамсон сделал или еще когда в Москве работал? Хотя зачем ему здесь бирка, его и без всяких бирок у нас каждый знает. А вот в Москве! Там конкуренция и без рекламы не обойдешься. Хоть, наверное, на такие бирки и велик расход, а московские портные их на все вещи ставят. На все вещи! На все! И на шубы…»
Надев недоглаженный сюртук, Тараканов бросился к исправнику.
— Осип Григорьевич, так вы же отпросились!
— Витольд Константинович! В деле об эксе новая ниточка появилась!
— Какая, к чертям, ниточка! Вы сегодняшнюю газету читали?
— Нет.
— Так вот, извольте.
Исправник передал Тараканову свежие «Тульские губернские ведомости».
Заметка, рассказывающая о каширском эксе, заканчивалась так: «Военно-окружной суд признал Медведева и Трубицына виновными в разбое, причем Медведева, кроме того, как сообщника в нападении на должностное лицо, находившееся при исполнении служебных обязанностей, сопровождающемся убийством этого лица, и Трубицына, как сообщника, присутствие которого не было необходимым, и приговорил по лишении всех прав состояния Медведева к смертной казни через повешение, Трубицына — к ссылке в каторжные работы на пять лет. При этом суд ходатайствовал перед Государем Императором о смягчении в отношении Трубицына приговора. Защита Медведева осталась приговором недовольна и готовит на него жалобу. Трубицын приговором остался доволен».
— Все! Дело закрыто, преступники осуждены. А вы про какие-то ниточки.
— Витольд Константинович, ведь не все деньги были найдены, десять тысяч недоставало. И «товарищ Андрей» не разыскан. А мне вот какая мысль пришла в голову.
Тараканов рассказал про бирку.
— Шуба же хранится при уголовном деле, можно осмотреть бирку, установить портного, который строил шубу, и расспросить о ее хозяине.
Чтобы скрыть свою растерянность, исправник встал и подошел к окну. Дело было в том, что шуба ни при каком деле не хранилась, а висела у него дома, в шкапе, заботливо обработанная нафталином от моли.
Когда Кожин договорился с Нелюбовым, он приказал Кудревичу переписать не только протокол обыска у Медведевой, но и протокол, составленный в квартире Назаровой.
— Одну барышню отпустим — другая завидовать будет. А от зависти женщины что угодно могут сделать, и о себе они при этом не заботятся, у них принцип такой:
«Пусть мне будет плохо, зато подруге еще хуже». Начнет Назарова против Медведевой показания давать — нам придется Медведеву опять сажать, а это значит, что я нарушу слово, данное Нелюбову. А я своих слов никогда не нарушал. Пишите и про Назарову, что у нее ничего не нашли.
Этот приказ жандармского ротмистра помощник исправника выполнил с большим удовольствием. Шуба «товарища Андрея» была новой и стоила не менее ста рублей. Сам в ней, конечно, ходить не станешь, но шубу можно отвезти к теще, в Козлов, и там сдать в ломбард. Сделать это Кудревич решил ближе к лету, когда дело разрешится и все про шубу забудут. И вот на тебе, пожалуйста! Лекок хренов, вспомнил.
— Осип Григорьевич, про шубу никому ничего говорить нельзя.
— Почему? — Тараканов смотрел на исправника по-детски удивленными глазами.
— Я вам объяснил, почему мы отпустили барышень?
— Да, это была сделка. Вы мне еще говорили, что иначе нельзя.
— Я и сейчас вам это говорю. Вы всего полгода надзирателем, а я по полиции пятнадцать лет прослужил. Поверьте старому полицианту, иногда без компромиссов, без сделок с законом преступления не открыть. До сего дня я вас считал очень способным полицейским, не разочаровывайте меня, попробуйте догадаться сами, почему про шубу никто не должен знать.
Тараканов задумался.
— Шубу изъяли у Назаровой. Но Назарову пришлось отпустить. Если вспомнить про шубу, то судебные власти спросят, откуда она у нас взялась. Тогда надо говорить про Назарову и отвечать на вопрос, почему она на свободе. А прокурорский надзор считает всякие сделки с преступниками противузаконными.
— Ох, все больше я убеждаюсь, что вы перспективный молодой человек! Кстати, пил я тут на днях водку с одним купцом, нашим общим знакомцем, и обмолвился, что хлопочу о предоставлении вам места моего помощника.
— Витольд Константинович! Да я за вас век Богу буду молиться! Да я за вас…
— Ну, ну, ну. Отслужить успеете. Полагаю, что вопрос с шубой исчерпан?
— Конечно.
— Тогда более вас не задерживаю. Антону Вавиловичу мой поклон. Да, и я надеюсь, что объяснять про то, что сегодняшний разговор далее этой комнаты выйти не должен, вам не надо?
С обеда Тараканов возвращался ночью, пьяным и абсолютно счастливым. На небе ярко сияла полная луна, в свете которой искрился и переливался снег. Ветра не было, морозец — градусов десять, не более, вертикальные столбы дыма из труб, тишина, нарушаемая далеким лаем собаки… Рай земной! Хотелось петь, хотелось обнять всю землю. Шагая быстро, он догнал какую-то сутулую старушку во всем черном.
— Бабушка, проводить не надо ли, а то ночь на дворе? Старуха остановилась и обернулась. Тут Тараканов увидел, что вовсе никакая это не старуха, а разом постаревшая учительница Медведева.
— Радуетесь? Васек моих убили и радуетесь? Ничего, недолго вам радоваться осталось, скоро кровью все умоетесь.
Весь хмель из головы полицейского вылетел.
— Так Нелюбов сам со своей жизнью покончил. А осуждению к смерти вашего брата, Александра Матвеевна, я не радуюсь. И потом, приговор еще не вступил в силу, я читал, что на него подана жалоба. Да и Государь наш милостив. Вам надобно хлопотать… И, Александра Матвеевна, на почте тоже человека убили, и брат ваш к этому причастный.
— Васька не убивал!
— Я знаю, убивал Шумилов, но его уже Божий суд судит.
— Рыжий в стражника стрелял! Рыжий!
— Откуда вы это знаете?
— Вася рассказал. Не думал он, что Андрей с порога палить начнет, уговору такого не было. А когда они с почты вышли, он у рыжего спросил, зачем, мол, человека убил, можно было бы и не стрелять. А Андрей этот знаете что ему сказал? «Мент — не человек, а пес бешеный».
— Ведь есть же у вас, у русских, такая пословица: «Не делай добра, не получишь зла». Я вот, поляк, ее знаю, а вы, русский, — нет. Господи! Я ему все блага земные, а он меня под суд хочет упечь!
— Витольд Константинович, я вам был, есть и буду по гроб жизни благодарен за все, что вы для меня сделали. И ни под какой суд я вас отдавать не хочу. Но вы подумайте — этот Андрей не только разбойник, он убийца! Он крестника жены вашей убил и сына няньки ваших дочек. Неужели не хочется его поймать?
— И вместе с ним за решетку отправиться? Жену и дочек по миру пустить? У меня имений нет, живем всей семьей на одно мое жалование.
— Избави вас Бог в тюрьму садиться! Можно же все сделать и по-тихому.
— Это как?
— Неофициально. Частным порядком. И про шубу никому ничего не говорить. Вы мне только дайте ее осмотреть. И если есть там адресок портного, я по-тихому к нему съезжу и расспрошу.
Исправник посмотрел в глаза своему подчиненному. «Нет, этот от своего не отступится. Вон как глаза горят! Не разреши я ему, так он до губернатора дойдет, а тогда греха не оберешься. Да и поймать такую крупную рыбу, как «товарищ Андрей», — перспектива весьма заманчивая, за это можно и Аннушку на шею получить. А это поболе ста рублей стоит. Уж лучше пусть он под моим контролем дела свои делает. Получится — славу разделим, а не получится — вся ответственность на нем».
— Вот что, Тараканов. Я чувствую, вы от меня не отстанете. Давайте так сделаем: пишите рапорт об увольнении в отпуск на месяц. Я постараюсь, чтобы рапорт ваш прошел все инстанции за неделю. А в отпуску вы вольны делать все что вам заблагорассудится: хочется вам — вино пейте, хочется — преступников ищите. Но давайте сразу договоримся: за месяц не найдете — забываем про это дело раз и навсегда. Согласны?
— Конечно согласен. Только сначала бы шубу посмотреть, вдруг нет на ней никакой бирки, тогда и отпуск мне ни к чему.
— Есть там бирка. Я вчера посмотрел. Пишите рапорт. Шубу вам придется в Москву свозить, в ателье показать, любому портному намного легче свою работу в натуре опознать, чем по бирке и описанию. Как шубу покажете — сразу мне верните, нечего на нее кому попало пялиться. Вот только как? Городового с вами послать? Нет, болтать будет. Вот что! Из мастерской идите сразу на почту и отправляйте шубу мне посылкой. В деревянный ящик только упакуйте, а то эти черти почтовые всю ее порвут! — Исправник спохватился. — Вдруг мне за нее отчитываться придется, мало ли. И еще, совсем забыл вам сказать. За быстрое открытие всего дела и возвращение казенных денег начальник губернии, по представлению военного прокурора, изволил нас с вами наградить. Идите к секретарю, получите сто рублей. Это вам будет вместо командировочных.
Получив деньги, Тараканов зашел в канцелярию участка, открыл свой стол и, вытащив оттуда кипу бумаг, стал в ней рыться. Наконец он нашел то, что искал.
Передав дознание по обвинению Трубицына и Медведева в военно-окружной суд, Кожин выделил дело в отношении «товарища Андрея» в отдельное производство и, как того требовал закон, послал в каширскую полицию требование о принятии мер к установлению личности скрывшегося преступника и его задержанию. В углу этого документа красовалась резолюция исправника: «Тараканову. Г-н полицейский надзиратель, прошу исполнить в кратчайшие сроки и доложить». Далее стояли дата и размашистая подпись.
Тараканов аккуратно сложил лист вчетверо и положил в карман сюртука. На всякий случай.
3
Торговый дом «Чурин и Ко» размещался на углу Воздвиженки и Крестовоздвиженского переулка.
Услышав звонок дверного колокольчика, франтоватый приказчик бросился было к двери, но, осмотрев вошедшего, тут же остановился.
— Скупкой не занимаемся, любезный, — сказал он молодому человеку в потертом пальто, шапке из поддельного барашка и с большим узлом в руке. — Тут через два дома ломбард, туда несите.
Не обращая внимания на слова приказчика, посетитель прошел к прилавку, водрузил на него свою ношу, снял шапку и вытер рукой потный лоб.
— Мне бы хозяина повидать, мил человек.
— Хозяин занят. Да и по какой он вам надобности?
— По казенной. Вот-с, извольте ознакомиться. — Тараканов полез за отворот пальто, достал оттуда новенький бумажник из мягкой кожи (подарок маменьки на Рождество), а из бумажника — свою полицейскую карточку.
Приказчик водрузил на нос золоченое пенсне и внимательно изучил документ.
— Это где же такое село Кашира, в какой губернии?
— Я думаю, не особо далеко от твоей деревни. Хозяина позови, пока я сам не пошел его искать.
— Мишутка! — кликнул приказчик лавочного мальчишку. — Сбегай к хозяину, скажи, что к нему из полиции пришли.
Мальчишка со всех ног бросился вверх по лестнице. Через минуту он скатился обратно.
— Просют.
Господин Чурин оказался добродушным на вид толстяком. Он сидел в кресле в небольшом, заваленном связками мехов кабинете, считал на счетах и записывал что-то в огромную конторскую книгу. Когда Тараканов поднялся в кабинет, занятия своего Чурин не прекратил.
— Здравствуйте, господин Чурин. Разрешите представиться: коллежский регистратор Тараканов, полицейский надзиратель города Каширы Тульской губернии.
— Здравствуйте, здравствуйте, чем обязан? Только поскорее, голубчик, прошу вас, а то мне некогда.
Полицейский надзиратель оценил обстановку и решил не церемониться.
— Господин Чурин! Я по поручению начальника Тульского губернского жандармского управления расследую разбойничий налет на почтово-телеграфную контору, в результате которого погиб стражник. Часть бандитов мы уже поймали, и недавно их по приговору суда повесили. Соучастников и укрывателей приговорили к бессрочной каторге. Но не все злодеи обезврежены. На свободе также и соучастники. Мы их усиленно ищем и скоро найдем. Не сомневайтесь.
На протяжении всей этой тирады Чурин сидел с застывшей над счетами рукой, а когда Тараканов закончил, поднялся с кресла.
— Я, собственно говоря, не сомневаюсь. Но только вот ума не приложу, я здесь при чем?
— Следы ведут к вам.
— Ко мне?!
— Дело в том, что один из нападавших щеголял в вашей шубе.
— В моей?!
— В шубе, изготовленной вашей мастерской.
— Господи! Ну нельзя же так пугать. — Чурин плюхнулся на кресло. — Молодой человек, я, слава богу, на дела свои не жалуюсь, в моих мехах много народу ходит.
— Стало быть, вы не намерены укрывать государственного преступника?
— Избави бог!
— Замечательно. Я привез с собой шубу. Мне надобно знать, кому вы ее продали.
— Позвольте взглянуть.
Полицейский надзиратель развязал узел и разложил шубу прямо на полу.
Чурин подошел к ней и первым делом посмотрел на этикетку у ворота.
— Да-с, товар мой. Сделан в этом сезоне. Мы такие бирки только в сентябре закупили. Понимаете, молодой человек, мы не весь товар на заказ шьем, некоторые шубы продаем готовыми. Поэтому если ее из магазина купили, то сказать, кто покупал, я не смогу. А вот если мастер на заказ делал, тогда поищем.
— Мастера в этом помещении у вас работают?
— Да, в подвале.
— Так давайте им шубу и покажем.
— Прошу вас.
Хозяин и гость спустились в торговую залу, через неприметную дверь прошли на черную лестницу, по которой спустились в полуподвал. В плохо освещаемом помещении трудилось человек пять мастеров и двое мальчишек.
— Эй, молодцы! — хозяину пришлось напрячь голос, чтобы перекричать шум швейных машинок. В помещении сразу стало тихо.
Чурин отобрал у Тараканова шубу, расстелил ее на ближайшем верстаке и сказал:
— Подойдите-ка все сюда и скажите, кто эту шубу строил?
Мастера сгрудились у верстака.
— Я делал, хозяин, — сказал небольшого росточка портной, через шею которого был перекинут тряпичный сантиметр.
— Давно?
— Осенью еще. В октябре.
— А кому?
— Барин важный. Один раз я с него мерку снимал и два раза шубу примеривал, так он мне каждый раз по полтинничку давал. А как шуба была готова, он мне трешницу в награду прислал.
— А с кем прислал? — спросил Тараканов.
— С кем? Дык с Мишкой. Он шубу в адрес носил, а оттуда счет оплаченный принес и мне зеленую. А от меня за это двугривенный на пряники получил.
Тараканов повернулся к хозяину.
— Где этот Мишка?
— Так он вас ко мне и провожал, когда вы изволили прийти. Давайте вернемся в мой кабинет, я записи посмотрю.
— Одну минутку. Скажите, — Тараканов вновь обратился к меховых дел мастеру, — а как заказчик выглядел?
— Рост метр семьдесят пять сантиметров, плотный, лицом красив, бородка клином, волосы каштановые, хорошие, густые.
— Метр семьдесят пять сантиметров — это сколько?
— Примерно два аршина семь вершков.
По дороге в кабинет Чурин прихватил Мишку.
В кабинете мехоторговец стал рыться в своих записях, а Тараканов обратился к мальчишке:
— Скажи-ка, братец, куда ты эту шубу носил?
Паренек внимательно осмотрел шубу.
— А тут недалече, на Знаменку. Барин дюже хороший, и барыня у него хорошая. Барин мне гривенник дал, а барыня — вот такое яблоко. — Мишка двумя руками изобразил огромный шар.
— Малый Знаменский, дом 6, — сказал Чурин, глядя в свои записи. — Зундштрем Андрей Карлович.
— Во втором этаже, дверь направо, — добавил Мишка.
4
Первой мыслью было — броситься на Знаменку, Тараканов даже извозчика стал звать, но потом отдумал. Приедет он к нужному дому, позвонит в квартиру. Откроет ему этот самый Зундштрем — Тарасов — «товарищ Андрей», а дальше что? Вдруг он с порога палить начнет, как на почте? Или сходка у него других товарищей? Затащат в квартиру, допросят с пристрастием и порешат. А умирать не хочется. Надобно подмогу искать. Вот только кого позвать на помощь? Нет у него тут знакомых. Впрочем… Надзиратель Поликарпов, из охраны! Надо с ним поговорить, авось не откажется помочь.
Вот только узел этот! Во-первых, мешает, а во-вторых, в охранное с шубой не поедешь. Прежде чем за помощью обращаться, надо было шубу в Каширу отправить.
Москву Тараканов знал плохо — бывал в Первопрестольной раз пять, не более, и все время в центральной части. Боясь заплутать и даже примерно не представляя расстояний, он кликнул извозчика:
— На Мясницкую, а потом на Большой Гнездниковский.
— Три двугривенных положите?
— А за полтинник?
— Эх, мил человек, только для тебя, поехали.
Отправив посылку с шубой в Каширу с Главного почтамта, Тараканов поехал в Охранное отделение. Он показал дежурному надзирателю свою карточку и спросил, где ему можно увидеть Поликарпова. На его счастье, тот был на месте.
— А, туляк! Здравия желаю, — сказал Поликарпов, протягивая Тараканову руку. — Чем обязан?
— Здравствуйте. Мне бы приватно с вами побеседовать.
— Приватно? Ну пойдем в агентскую, там сейчас нет никого.
В большой, саженей шесть квадратных, комнате действительно никого не было.
— Ну, рассказывайте. Хотя давайте сначала познакомимся, в прошлую нашу встречу мы так друг другу по-человечески и не представились. Меня звать Вениамин Васильевич, а вас?
— Осип. Осип Григорьевич.
— Замечательно. А вот теперь слушаю.
— Вениамин Васильевич, вам известно, что один из напавших на нашу почту не разыскан?
— Да. Я же его установлением и занимался, вместе с вашими жандармами.
— По добытым нами сведениям, сбежавший не только организатор всего налета, но и непосредственный убийца стражника. Мне удалось узнать его предположительное местожительство в Москве. А один я его задержать не смогу.
— Да, зверь, по всей видимости, крупный. То, что горячку пороть не стали и к нам пришли — за это хвалю. А откуда, позвольте спросить, вам стал адрес известен?
Тараканов замялся.
— Я не ради праздного любопытства спрашиваю, мне хочется узнать, надежен ли источник ваших сведений?
— Вполне надежен.
— Понимаю. Агент сообщил. За то, что про агента молчите, тоже хвалю. Я вам помогу. Какой адрес?
Тараканов назвал.
— Тэк-с. Это у нас первый участок Тверской части, земля Власова. Это очень хорошо. С Власовым мы приятельствуем. Пойдем к нему.
— Я могу извозчика.
— Не надо, тут близко.
В участке Тараканов и Поликарпов пробыли недолго. Власов, внимательно выслушав коллегу, первым делом сходил к заведующему паспортной частью и от него узнал, что саратовский потомственный почетный гражданин Зундштрем выписан еще 21 декабря. В листке убытия значилась Финляндия. Вместе с ним в квартире были прописаны три дамы: две крестьянки — псковская Матрена Митрофанова Сафронова, двадцати четырех лет, ярославская Мария Иванова Бубнова, тридцати восьми лет, и петербургская мещанка Степанида Никифорова, сорока одного года. Все дамы тоже значились убывшими в Гельсингфорс.
Потом втроем поехали на Малый Знаменский. Старший дворник дома № 6 рассказал, что Зундштрем проживал в квартире вдвоем с невенчаной женой, лет на двадцать его моложе, держал кухарку и горничную. Поселились они с год назад, хозяин назвался инженером. Супруги жили тихо, никого не принимали, но сами вечерами часто уезжали из дома, приезжали поздно и навеселе, видно, любили покутить. Квартиросъемщиком инженер был великолепным, не сквалыжничал, за носку дров давал по три рубля в месяц. Иногда он на несколько дней пропадал, уезжал в командировки. А когда из последней вернулся, велел его срочно выписать.
— Это надоть, перед самым Рождеством уехал! Я думал, мне красненькая от него на праздник очистится, а он уехал! — причитал дворник. — Сказал, дела срочные у него объявились, и дня ждать не стал.
— А обстановка?
— Всю продал управляющему. За копейки. Там мебель — как у генералов, а он за все про все три сотни получил. Наш управляющий от такой сделки весь светился. Через три дня новые жильцы заселились, так он им эту обстановку за полторы тысячи всучил, и те рады были, потому она дороже стоит.
— Значит, в квартире новые жильцы живут? Пойдем, я с ними познакомлюсь, — сказал Власов.
Они поднялись на второй этаж и позвонили в правую дверь. Открыла курносая горничная в белом переднике.
— Барина нет, господа.
— А барыня?
— Барыня дома.
— Доложите, что к ней из полиции пришли.
Горничная ушла в глубь квартиры, через минуту вернулась и пригласила в гостиную. Там их уже ждала миловидная женщина лет двадцати пяти.
— Чем обязана, господа?
— Губернский секретарь Власов, из первого участка Тверской части. Это мои коллеги. Мы разыскиваем прежних жильцов этой квартиры.
— Тогда вы обратились не по адресу. Я прежних жильцов не знала. Квартиру мы с мужем сняли по объявлению.
— Скажите, а не осталось ли от прежних жильцов каких-нибудь вещей?
— Все, что вы видите вокруг. Мы поженились недавно, собственной мебелью обзавестись не успели, а тут такое удачное предложение — отличная квартира и прекрасная мебель за весьма умеренную плату.
— Я имел в виду личные вещи: документы, письма, фотографии.
— Нет, не было ничего.
— Была карточка, барыня.
Все обернулись к стоявшей у порога горничной.
— Помните, вы мне шкап велели передвинуть на новое место? Вон, дворник мне помогал.
Дворник кивнул в знак согласия.
— Шкап сдвинули, я из-за него сор стала подметать, гляжу — карточка. А на ней барыня изображена.
— Куда же ты ее, Глаша, дела? — спросила хозяйка.
— А на свой сундук приклеила, уж больно на барыне платье красивое.
Власов подошел к горничной.
— А ты не могла бы нам эту карточку показать, милая?
— Так вы ее заберете?
— Заберем. А взамен я тебе дамский журнал пришлю.
— Ух ты! А не обманете?
— Зачем мне тебя обманывать? Мне дамский журнал по случаю достался, и он мне ни к чему.
Горничная сходила на кухню и вернулась с фотографией.
На ней была изображена красивая девушка лет двадцати. Она сидела вполоборота к фотографу, в отведенной в сторону правой руке держала папиросу в длинном мундштуке, а в левой — бокал, очевидно с вином. Девушка призывно улыбалась. Внизу карточки было напечатано: «Кабинет-портрет. Фотография Янсона Г. А. Фонтанка, 71. Негативы хранятся». Власов перевернул фотографию. На обороте красивым женским почерком была сделана надпись: «Папке от Матильды».
— Знакома тебе сия персона? — спросил Власов у дворника.
— Дык это жена хозяина прежнего, Матильда Митрофановна. По пачпорту-то она Матрена, но все ее звали Матильдой.
Полицейские вышли на улицу. Власов попрощался, сел на извозчика и укатил. Поликарпов предложил Тараканову пройтись.
По дороге каширянин рассказал москвичу все ему известное о «товарище Андрее», но про то, как узнал его адрес, по-прежнему не проронил ни слова.
— Знаете что? Отведу-ка я вас к одному нашему сотруднику. Он в нашей епархии заведует эсдеками. Вам будет полезно у него проконсультироваться. Обращайтесь к нему «ваше высокоблагородие».
Когда пришли в охранное, Поликарпов подвел его к одной из дверей и велел ждать, а сам постучался и зашел в кабинет. Минут через пять он пригласил туда Тараканова.
В кабинете за заваленным бумагами письменным столом сидел пожилой уже мужчина в прекрасно сшитом английской шерсти костюме.
— Присаживайтесь, господин Тараканов. Вениамин Васильевич, — обратился хозяин кабинета к надзирателю, — распорядитесь насчет чаю.
«Его высокоблагородие», представившийся Василием Григорьевичем, долго и обстоятельно расспрашивал Тараканова, несколько раз уточнял приметы «товарища Андрея», потом надолго задумался.
— Ни на кого из крупных эсдеков ваш товарищ Андрей не похож. И это его «мент не человек, а пес» не из лексикона «товарищей». Вы знаете, я почти уверен, что это не революционер, а уголовный. «Товарищи» в последнее время навострились привлекать к «эксам» уголовных в качестве «сведущих людей», выплачивая им известный процент от награбленного. Отсутствие части похищенных денег у убитого Волкова — лишнее тому подтверждение. Я бы вам советовал в сыскное обратиться, оно рядом с нами располагается. Я вам сейчас напишу записку их начальнику.
В сыскном отделении к визиту тульского полицейского отнеслись с прохладцей. Дежурный надзиратель отвел его к дежурному чиновнику, тот, внимательно изучив полицейскую карточку Тараканова, отдельное требование Кожина и записку Василия Григорьевича (она так и была подписана — «В. Г.»), вызвал к себе заведующего столом приводов и перепоручил Тараканова ему. Чиновник в мундире с петлицами губернского секретаря отвел каширянина в какой-то кабинет, заставленный стеллажами с папками, нашел среди них нужные и положил их на стол.
— Вот-с, знакомьтесь. Здесь карточки всех нам известных громил и гайменников.
Тараканов листал папки долго. От усталости в глазах стало рябить, лица рассматриваемых преступников начали сливаться. Он отложил очередную папку, закрыл глаза и просидел так минут пять, потом возобновил поиски. Наконец он перелистнул последний лист последней папки. Никого похожего на «товарища Андрея» на фотографиях он так и не увидел.
Он поднялся и стал искать чиновника.
Когда Тараканов вышел на улицу, было уже темно. В животе урчало от голода. Он пересек оживленную Тверскую и пошел по бульвару. У постового городового поинтересовался, где можно поужинать, и был направлен в кухмистерскую, располагавшуюся в ближайшем переулке. Ужин он съел моментально, потом попросил чайную пару и французскую булку. Попивая чаек, Тараканов стал думать о дальнейших своих действиях.
«Ничего не остается, как в столицу ехать. Сожительница Зундштрема там снимала кабинет-портрет. Наверное, там и жила. Коли фотограф хранит негативы, есть надежда найти и адрес заказчицы. Да и женщина она красивая, фотограф мог ее запомнить. В любом случае больше искать негде. Надо ехать».
Тараканову опять пришлось раскошелиться на извозчика. Сначала они съездили на Павелецкий вокзал, где он забрал из камеры хранения свой чемодан со сменой белья и заботливо собранной матушкой в дорогу снедью, а потом поехали на Николаевский.
Ему повезло, пассажирский поезд до Санкт-Петербурга отправлялся через полчаса — ровно в девять вечера. Тараканов взял за шесть рублей билет в третий класс, разместился между двумя какими-то пьяненькими нагольными тулупами, крепко зажал чемодан между ног и под гомон голосов в вагоне, пиликанье гармошки и плач ребенка задремал.
5
В Бологое поезд пришел ровно в 9 утра и должен был простоять полчаса. Тараканов вышел на платформу глотнуть свежего воздуха и размять затекшие на деревянной лавке члены. Через пять минут прогулки он почувствовал, что голоден, и пошел в буфет попить чаю. Ни одного свободного столика не оказалось — все были заняты пассажирами двух поездов — питерского и встречного, московского.
Тараканов взял стакан с чаем, вытащил из чемодана пирожок с ливером и хотел примоститься на подоконнике. Увидевший это немолодой мужчина, сидевший за своим столиком в гордом одиночестве, призывно замахал рукой.
— Молодой человек, присаживайтесь!
— Покорнейше благодарю.
— В столицу?
— Да-с, в командировку.
— Вот как! А я, наоборот, из командировки. По какому ведомству изволите служить?
— По МВД.
— А я в Министерстве финансов. Надолго в столицу?
— Пока не знаю.
— А вы в каком вагоне едете? Я во втором вагоне второго класса, переходите ко мне, рядом со мной место есть, побеседуем.
— Благодарю, но у меня билет в третий. Не было второго класса в кассе, — соврал Тараканов.
— Странно. В моем вагоне от самой Москвы полно мест. Вечно эти кассиры что-нибудь путают. Но это не беда. Вы найдите обер-кондуктора, дайте ему полтинник, и он вас с превеликим удовольствием разместит во втором классе. В третьем-то намучились небось?
— Спину до сих пор разогнуть не могу.
— Вот! А мы только полдороги проехали! Перебирайтесь ко мне.
Тараканов последовал совету опытного пассажира и через полчаса наслаждался мягким диваном второго класса.
Попутчик, коллежский асессор Иван Петрович Виноградов, всю дорогу болтал. Тараканову приходилось не только слушать, но и поддерживать разговор, так что поспать не удалось. Но была в болтовне попутчика и полезная сторона. Он рассказал про Петербург много интересного.
— Первой вашей заботой по приезду в столицу станет найти соответствующее вашим требованиям и средствам пристанище. Как только с поезда сойдете, к вам подбежит толпа комиссионеров гостиниц и меблированных комнат, они станут буквально рвать вас на части.
— А дороги ли гостиницы?
— Смотря какие. Первоклассные — от пяти рублей в сутки.
— Пять рублей! Господи, помилуй, да неужели так дорого?
— Ну это, говорю же вам, в первоклассном отеле, кроме того, в эту цену входит и завтрак, и обед.
— А нельзя ли найти что-нибудь попроще? Я несколько стеснен в средствах.
— Тогда вам в меблированные комнаты. Цена в них — рубль за номер, почти как во второразрядных гостиницах, но за эту цену вы будете иметь и завтрак, и самовар в любое время, и освещение без ограничений. Поверьте, если вы остановитесь в третьеразрядной гостинице за полтинник, в итоге потратите больше, там за любой шаг прислуги вам придется дополнительно платить.
— Ну, рубль в день при таких условиях я могу себе позволить.
— Тогда ищите комиссионера из «Пале-Рояль». Это меблированный дом на Пушкинской, рядом с вокзалом и Невским. Там за рубль в день отличные условия. В каждом нумере — электрическое освещение!
— Ух ты! А до Фонтанки далеко?
— Фонтанка большая, дом какой вам нужен?
— Семьдесят первый.
— Пешком — минут двадцать. А на извозчике за пять минут долетите. Больше тридцати копеек за такой конец не давайте.
— Скажите, а в баньку где сподручнее сходить?
— А там же, на Пушкинской, Мальцевские бани есть, весьма недурны. И стоят гривенник. Обедать вам удобнее в кухмистерских, они все неплохие, кроме греческих. Если вы своему здоровью не враг, в греческие не ходите. А лучше всего сходите в Гостиный двор, там внутри — прекрасная столовая. За сорок копеек накормят до отвала полным обедом.
В столицу прибыли точно по расписанию, в девять часов вечера. Иван Петрович высмотрел в толпе комиссионеров представителя «Пале-Рояля», передал в его цепкие руки Тараканова, просил заходить к нему на Галерную, но точного адреса не сказал, наверное, по забывчивости.
Тараканов расположился в гостиничной карете вместе с каким-то семейством, состоящим из супругов и двух маленьких сыновей. Ехали не более пяти минут. Ему пришлось сесть между мальчиками, которые прилипли к окнам, так что города из кареты он не увидел.
Остановились перед высоченным, аж в пять этажей, красивым зданием.
Комнату ему отвели на последнем, пятом этаже. Она была небольшой, но чистой и состояла из двух частей: гостиной и отделенной от нее альковом крохотной спаленки, в которой умещалась только кровать. Тараканов доел матушкины пирожки, первый раз в жизни вымылся в ванной, получил от коридорного замечание за то, что попытался прямо в ванной комнате постирать исподнее, сконфузился, ретировался в номер и завалился спать.
Утром Тараканов отправился на Фонтанку. «Пешком пройдусь, раз недалеко, тридцать копеек не лишние».
Он спросил дорогу у прохожего. Молодой человек в студенческой шинели и башлыке долго объяснял короткий путь, потом сам запутался в бесконечных «направо» и «налево», плюнул и показал самую легкообъяснимую дорогу:
— Сейчас идете на Невский, поворачиваете налево, идете до первой реки, где мост со статуями коней, потом… Вам какой дом?
— Семьдесят первый нумер.
— Так… Переходите мост и сразу налево. Около версты идти. Да и до моста с версту… Послушайте, возьмите извозчика!
Тараканов поблагодарил студента, но планы свои менять не стал.
Невский его оглушил. Такого великолепия он никогда не видел. Разглядывая фасады, Тараканов крутил задранной головой. Прохожим его приходилось обходить, многие по этому поводу вслух высказывали свое неудовольствие, а некоторые из этих многих — в весьма крепкой форме. Тараканов поминутно извинялся, но все равно на дорогу не смотрел, предпочитая наслаждаться столичной архитектурой. Он дошел до Аничкова моста, полюбовался скульптурами Клодта, пересек скованную ледяным панцирем реку и пошел по набережной. Сразу сделалось холоднее.
Хозяин фотомастерской Густав Антонович Янсон, ревельский немец, смотрел на фотографию Матильды всего лишь несколько секунд, гораздо меньше, чем до этого изучал полицейский билет Тараканова.
— Та, мне исвестен этот барышень. Она печаталь сразу дюшина карточки, а потом еще просил топечатать. Тоже дюшина. Это очень ретко кто делает. Я запоминаль.
— Давно это было?
— Не так тавно. Тва года насат.
— Скажите, а она сама за допечаткой приходила, или вы ей на дом носили?
— Сама она ходиль только когда я снималь этот портрет. Потом нет, приходиль горнишная с сапиской. А я посылаль мальшик, тот носил снимки.
— Стало быть, и адрес знаете?
— Та. Айн минут. — Фотограф достал из-под выручки большую книгу и стал ее листать. — Вот. Манешни переулок, том тесять, квартира шесть. Што этот барышень натвориль, если не есть секрет?
— От мужа сбежала.
— Я так и потумать.
Риск встретить в Манежном Зундштрема был минимальным, да и в квартиру он соваться не собирался, пошел сразу к старшему дворнику. Представившись, показал ему карточку.
— Живет у вас эта барышня?
— Матильда-то? Эко вы хватились! Съехала, год назад еще съехала.
— А куда?
— Куда — можно в домовой книге посмотреть.
— А из-за чего уехала, не знаете?
— Дык знаю, почему нет. Она, ваше благородие, на содержании здесь годов пять жила. А то, может, и поболее. Генерал один ее сюда привез, девочкой еще совсем. Года два она с ним прожила, и даже у них ребеночек родился. Только генерал ейный его не увидел — умер, не дождавшись рождения. Потом к ней много народу разного ездило, каких я тут закладок только не видел! А год назад один из ее ухажеров всех других отвадил.
— Это как же?
— А вот так: приедет кто к Матильде, он дождется его в подворотне и просит по-хорошему больше сюда не ездить. Вроде и не угрожал никому, не бил, а только все его послушались, все ездить перестали.
— Такой страшный?
— Страшный. Взгляд у него такой, в глаза иной раз посмотрит — до костей пробирает. Но барин хороший, на чаек от его милости я всегда получал. Ну так вот, походил он к Матильде с месяц, а потом увез ее. Куда — не ведаю.
Посмотрели домовую книгу. Крестьянка Матрена Митрофанова Иванова числилась выбывшей в Гельсингфорс.
«Зря только ездил. Все, ниточка оборвалась. Положим, имя здесь указано настоящее. Только сколько таких Матрен Ивановых в Империи? Миллион, наверное».
— А вы, если хотите поболее узнать, так у Надьки про нее спросите.
— У какой Надьки?
— Да у горничной ее бывшей. Она и посейчас в нашем доме служит, у других господ, в восьмом нумере.
На Надежду — хорошенькую девушку лет двадцати пяти — полицейский билет Тараканова не произвел никакого впечатления.
— Ой, неграмотная я, что у вас там написано, не знаю. А только если вы хотите от меня узнать что-нибудь антиресное, то не с того боку заходите.
— А с какого, Надежда? Скажите, дайте надежду!
— А вот с такого: винцом бы барышню попотчевали, сладеньким угостили, была бы вам надежда.
— Так это не вопрос! Где тут у вас ближайший винный погреб?
Тараканов купил бутылку мадеры, большую грушу дюшес и вновь позвонил в восьмую квартиру. Увидев угощение, барышня оживилась.
— Милости прошу на кухню.
— А господа не заругают?
— Господа в отъезде, кухарка ушла со двора, я одна хозяйничаю.
Выпили, закусили, еще выпили. Надежда раскраснелась, расстегнула ворот блузки и подвинулась поближе к Тараканову.
— Вот теперь видно, что вы кавалер. Теперь спрашивайте.
— Вы у Матильды долго служили?
— У Матрешки-то? Семь годов. Как ейный воздыхатель, генерал Свистунов, ее в этот дом привез, так я у ней и стала служить. Ей тогда только шестнадцать годков было. Она в «Аркадии» в русском хоре пела и оченно генералу понравилась. Влюбился он в нее и сманил сюда. Жила она не тужила, на полном его содержании. Генерал денег не жалел: и квартира, и обстановка, и наряды, и выезд от извозчика — за все платил! А когда Мотя понесла, решил ее замуж выдать, чтобы грех прикрыть. Нашел одного чиновника, договорились они обо всем, генерал ему задаток дал и должность выхлопотал хорошую в провинции. Чтобы, значится, он туда уехал и им с Мотькой не мешал. Чиновник деньги взял, а на венчанье не пришел. Потом узнали — на новую должность и уехал! Генерал у Мотьки посаженым отцом был, ждали они его в церкви, ждали, да не дождались. С генералом — удар от такого бесчестия, три дня пролежал, да и помер. Мотя от бремени разрешилась раньше времени, ребеночек хиленький такой родился, думали — помрет, а он нет, ничего, выжил. Пока Мотя болела, пока ребенок при ней был — деньги генераловы почти все и вышли. Домохозяин ругается, грозит с квартиры погнать, извозчик кричит, деньги за выезд требует. И нам, прислугам, кругом она была должна. Я-то терпела, уж очень мы с Мотей дружили, а вот кухарка расчет потребовала. Ну Мотя и начала деньги зарабатывать так, как умела. Мальчонку сваво в хорошие руки отдала, а сама стала мужчинам головы кружить. Сначала хозяина охмурила, да так, что он ей квартирную плату на год вперед простил, потом извозчика. И пошло-поехало. Ухажеров у нее стала — тьма-тьмущая, один другого богаче. И опять у Моти и деньги, и наряды, и рысаки. А год тому Андрей Карлыч объявился. И возникла промеж них любовь. Мотька всех кавалеров побросала, никто ей более был не нужен, кроме Андрей Карлыча. А потом они уехать решили — Мотя говорила, что в Москву переберется, где ее никто не знает и никто попрекать прошлым не будет ни в глаза, ни за глаза. А меня Мотька в Москву не взяла. Так мне и сказала: «Извини, Надежда, но больно уж ты хороша да вертлява. Боюсь, не начнет ли мой Андрей на тебя глядеть. Ни к чему мне это. Вот тебе сотенная в зубы, а место я тебе нашла». Я на нее спервоначалу обиделась, но потом поостыла. Место она мне нашла хорошее, хозяевами я довольна, жалованием тоже. Ну а Мотька права была. Ведь хороша я, а?
— Хороши, Наденька.
— Да и вы, ваше благородие, не облизьян какой. Налей-ка нам еще по рюмочке и давай с тобой на брудиршаф выпьем?
Щеки у Тараканова горели, да и в груди клокотал огонь. Рядом сидела и призывно смотрела на него своими черными с поволокой глазами красивая девушка, он был пьян… Не устоял полицейский надзиратель.
— Когда теперь придешь, Ося?
— Ой, Наденька, не знаю, свидимся ли или нет.
— Вот вы все такие, мужчины, антриганы коварные, сначала соблазните девушку, а потом: «Не знаю, свидимся, не свидимся». Тогда давай красненькую за поруганную мою честь.
Тараканов аж рот раскрыл.
— А ты как думал, попользовался барышней и на бутылке мадеры отъехал?
Тараканов достал бумажник и положил перед горничной десятирублевый кредитный билет. Та ловко спрятала его на груди.
— Ты заходи еще, коли надумаешь, я тебе всегда буду рада, мне с тобой пондравилось.
Уши у полицейского надзирателя горели. Он лихорадочно одевался и никак не мог попасть пуговицей в петлю пиджака.
— Хороший ты, Ося, мужчина оказался, потому скажу я тебе то, чего не хотела говорить. Мотька сваво мальца отдала одной молочнице, на Малую Охту. И ездила к нему часто, проведывать, ну и я с ней иногда каталась. Нужон тебе ейный адрес?
6
На конке до Калашниковской набережной Тараканов доехал за десять минут.
На Неве он увидел странное транспортное средство: к ножкам крепко сбитого деревянного двухместного кресла были приделаны деревянные же полозья. На кресло усаживалось два седока, перевозчик, мужик на коньках, хватался за спинку и гнал кресло на другой берег. Просили за такое удовольствие пять копеек с человека. «На манер китайских рикш действуют», — подумал Тараканов, доставая из кошелька пятачок и подходя к грубо сколоченной будке-кассе.
Дюжий конькобежец доставил его и какого-то чиновника на другой берег со скоростью рысака.
Улица Весенняя своему названию соответствовала мало. Два ряда абсолютно деревенских изб, огороженных высокими заборами, никаких ассоциаций с пробуждающейся природой не вызвали. Практически из каждого двора раздавался собачий лай. Описанный Надеждой дом находился в самом дальнем от реки конце улицы, почти у Малого проспекта. Найдя на калитке ворот большое железное кольцо, Тараканов принялся стучать.
Калитку открыли нескоро.
— Чего тебе? — Пятидесятилетняя женщина в накинутом на плечи тулупе смотрела подозрительно.
— Матильда Митрофановна Иванова здесь изволит проживать?
— А вам она на кой?
— Я уполномоченный одного ее знакомого, ныне, к сожалению, уже ушедшего в мир иной. Мне необходимо переговорить с Матильдой Митрофановной об открывшемся после его смерти наследстве.
— Погоди, барин, плохо я тебя понимаю. Капитал, что ли, какой Мотьке причитается?
— Причитается. А чтобы подтвердить свои полномочия, я покажу вам карточку Матильды Митрофановны, подаренную ею собственноручно моему покойному доверителю. Тараканов достал карточку и показал женщине.
— Ой, чегой-то мы на пороге разговариваем? Иди-ка в избу.
В небольшой, но чистой избе было жарко от огромной печки. С полатей на Тараканова внимательно смотрели большой рыжий кот и белобрысый мальчишка лет пяти.
— Садись, барин, чайку выпей, самовар горячий.
— Спасибо, не откажусь.
После уличного мороза стакан приятно грел руки.
— Еле я вас разыскал. Позвольте представиться: Осип Григорьевич Петров, помощник присяжного поверенного тульского окружного суда Любимова. Действую на основании духовного завещания одного лица, имя которого разглашать не вправе. Покойный несколько лет назад был коротко знаком с Матильдой Митрофановной, но знакомство это против его воли прервалось. Получив назначение в нашу губернию на одну высокую должность, он убыл к новому месту службы, даже не успев попрощаться с госпожой Ивановой. Человек он был весьма состоятельный и, находясь на смертном одре, составил завещание, по которому оставил Матильде Митрофановне Ивановой пять тысяч рублей, кои она может получить в любое время, после того как вступит в права наследства. Духовное судом уже утверждено, споров по нему не имеется.
— Пять тыщ! Вот Мотя обрадуется-то. Только не живет она здесь и не жила никогда. Я ейного мальчонку воспитываю.
— А где же ее найти, вы не скажете?
— Где она сейчас, я не знаю. Деньги-то на мальца она мне всегда посылала аккуратно, из Москвы, и я ей туда писала, на Главный почтамт, до востребования, о Ванюшкиной жизни рассказывала. А в декабре получила от нее сто рублей и письмецо, где пишет она, что, мол, вынуждена уехать и адрес свой не может сообщить, потому как еще сама не знает. И вот почитай два месяца никаких известиев от нее не было. Только на прошлой неделе пришло письмо и перевод на пятьдесят рублев.
— Откуда?
— Город так чудно называется, никак не запомню. Сейчас.
Женщина подошла к стоявшему у окна комоду, выдвинула верхний ящик и достала оттуда перевязанную красной лентой пачку писем. Она подошла к столу, развязала ленточку, отделила от пачки верхнее письмо и подала его Тараканову, который от нетерпения едва не прыгал на стуле, виду, впрочем, не показывая.
«Таврическая губерния, город Ялта. До востребования Матрене Митрофановой Ивановой».
Кончик ниточки нашелся!
— Так ты как же ей деньги отдашь, к ней поедешь?
— Нет. Я напишу ей письмо и укажу адрес нашей конторы, пусть она к нам сама приезжает.
— Скажи-ка, барин, а нельзя ли из ейного капитала мне рубликов двадцать сейчас выдать? А то Ванюшке пальтишко новое справить надо, из старого он совсем вырос.
— Я не уполномочен. Да и капитал ее в Туле. Спасибо вам большое за угощение, вынужден раскланяться, мне надо на поезд поспеть.
— Ну тогда я сама ей напишу, про тебя расскажу, может, она на радостях меня и отблагодарит. Сегодня напишу и сегодня же на почту снесу! Сейчас в лавку, лавочник мне за гривенник письмо напишет, а потом на почту.
— Это дело ваше. Спасибо за чай, и всего вам хорошего.
К перевозу Тараканов бежал вприпрыжку. «Иванова в Ялте! Найти там ее будет нетрудно. Организовать засаду на почте и сцапать, когда она за письмом явится. Нет, лучше проследить, а то как Зундштрема-то потом искать? Проследить ее до дому, а там схватить вместе с «товарищем Андреем». Интересно, как часто она справляется на почте о письмах? Раз в неделю, наверное. Хорошо бы сегодняшнее письмо от воспитательницы ее ребеночка попридержать до моего приезда, а то Иванова письмо получит и на почту долго потом ходить не будет, мне тогда никаких денег не хватит ее там караулить. Господи! Билет еще покупать, рублей, наверное, тридцать. Да и дорог Крым, как газеты пишут. Хотя сейчас и не сезон, публики мало, может быть, еще не дорого. Нет, одному все равно не справиться. Просить помощи у Кудревича? Сам он в Крым не поедет, уезд не бросит, а кого пошлет? Харламова или Гладышева? Толку от них будет мало. Да и будет ли он кого посылать? Я вообще — в отпуску, можно сказать, частным сыском занимаюсь. Нет, Кудревич — это не выход. Тогда кто? В сыскное надо идти! Если «товарищ Андрей» не политический, а блатной, как в московской охране думают, то в столичной сыскной про него могут что-нибудь знать. Да и письмо перехватить помогут».
На конке он доехал до Михайловского сада, прошел до Невского, там городовой ему подробно рассказал, как добраться до Офицерской, 28. По дороге еще два раза справлялся у прохожих. Наконец он оказался у съезжего дома Казанской части.
— Значит, говорите, шатен?
— Да, ваше высокоблагородие.
— Ну ни к чему это, ни к чему. Не люблю я титулований. Зовите меня Мечислав Николаевич.
— Слушаюсь. Шатен.
— Интересно, очень интересно. Вы посидите, я сейчас.
Кунцевич вышел из кабинета и, вернувшись минут через пятнадцать, положил перед Таракановым фотографическую карточку.
— Этот?
Тараканов внимательно изучил фотографию, а потом уверенно сказал:
— Он!
— Милый вы мой! Вы даже не знаете, как вы мне помогли! Это известный в Варшаве налетчик Идель Гершков Спектор. В прошлом году он убил моего лучшего агента. И я на него за это очень зол.