Грант написал: «Я глубоко доверяю своим создателям и своему Старшему. Это мое утешение».
— Ты рехнулся, — объявил вслух Джастин.
Грант расхохотался. И снова посерьезнел, после чего, подавшись вперед, хлопнул брата по колену — оба сидели на диване, скрестив ноги. И сообщил: «Не понимаю ни добра, ни зла. Я давно уже осознал это. Ази не положено бросаться такими словами — бросаться в широком смысле. Но для меня ты олицетворяешь все хорошее».
Признание брата невероятно тронуло Джастина. Проклятые вспышки продолжали докучать ему. Даже спустя столько лет — точно застарелая боль. Но стоило Гранту оказаться рядом, и Уоррик-младший уже не чувствовал ее. И это наряду с прочим внушало ему ощущение покоя. Джастин накрыл ладонью руку брата и сжал, поскольку сказать ничего не мог.
— Я имел в виду как раз это, — молвил Грант. — У тебя ответственная должность. Ты стараешься, как можешь. Иногда даже слишком стараешься. Даже я могу отдыхать. А ты — должен.
— Как отдохнешь, если Янни постоянно загружает…
— Нет! — Грант снова похлопал брата по колену. — Ты можешь отказаться. Можешь не работать в те часы. Можешь работать над тем, что тебе больше по нраву. Сам говорил, будто знаешь, чего он добивается. Не позволяй им скрутить себя — откажись. Зачем тебе это?
На Фаргоне как раз проводили эксперимент с ребенком — точной копией Бенджамина Рубина, жившего, между прочим, по другую сторону непреодолимой стены и работавшего в предоставленной Ресионом лаборатории.
Ресион подбрасывал военным что-нибудь особенно ощутимое, дабы удовлетворить их аппетиты. Джейн Штрассен по прибытии тоже должна была получить новую работу — усыновить второго ребенка, зачатого и воспитываемого в соответствии с проектом.
Джастин все знал — ему давали интервью Рубина. И позволяли моделировать программные структуры. Но Уоррик-младший не питал иллюзий, будто его обучающие ленты не станут подвергаться проверкам.
По крайней мере, такие ленты. И возможность обходиться без них почти год приносила молодому человеку большое облегчение.
— Ведь это — показатель доверия, разве нет? — вопрос был задан чересчур хриплым голосом, обнаружив напряжение, которое Джастину очень хотелось скрыть. — А это взваливает на тебя новое бремя — которое тебе вовсе ни к чему.
— Возможно, судьба послала мне возможность сделать что-нибудь полезное. Ведь речь идет о грандиозном проекте. Разве я неправ? Ничего подобного давно уже не наблюдалось. Возможно, мне удастся изменить жизнь Рубина — улучшить ее… — Уоррик-младший наклонился подлить себе еще вина. Но Грант опередил брата и сам наполнил его стакан. — По крайней мере, Рубин не одинок. Его мать живет на станции, они видятся, и ему есть на кого опереться.
Действительно — возле него регулярно сменяется охрана, положенная Особым. Джастин знал все эти штуковины. Рубин был вечно смущенным, погруженным в себя интеллектуалом, чьи проблемы со здоровьем дали о себе знать еще в его детские годы. Его привязанность к матери была безгранична, хрупкое тело заставляло больше всего задумываться о собственном здоровье, а его бесчисленные предубеждения еще в юности вытеснили все страсти, оставив место только работе. Но ничто, ничто подобное не формировало характер Арианы Эмори.
И слава Богу.
— Я тоже кое-что могу, — сказал Джастин. — Вот задумал кой-какую работенку по гражданской психологии. И ты поможешь мне. Речь идет о совершенно другой методологии.
Грант нахмурился. А Джастин рассуждал: поговорить о работе можно было и дома — не боясь сболтнуть что-нибудь лишнее. Но разговор все равно сворачивал в опасное русло; возможно, уже свернул. А от недавней уверенности не осталось и следа. Только усталость. И подумалось: учеба поможет оторваться от повседневной работы. Учеба — как раз то, что нужно. Грант прав: он не рожден для решения жгучих проблем. Потому что слишком много беспокоится.
Янни кричал: «Сочувствие хорошо, когда берешь интервью. Но в решении проблем ему не место. И запомни наконец, с кем имеешь дело».
Джастин сообразил — он не создан для работы в области клинической психологии. Потому что не умеет внести исправления, когда сам ощущает боль.
Но Янни, подозревал Уоррик-младший, играл с подачи Денниса — потому что без Денниса вместе с Жиро здесь никак не могло обойтись; более щедрого подарка они не сумели бы сделать: снова поручить отдельный участок работы, дать допуск к работе с секретными документами, восстановить карьеру Джастина (с поправкой на новый вид деятельности, конечно, причем весьма близкой к деятельности отца), позволить ему трудиться над проектом и добиться определенных результатов — работа над КВ не могла остаться незамеченной военными, хотя им не удалось бы перетащить Джастина к себе. Все это могло помочь не только ему, но и отцу. По крайней мере, такая возможность существовала.
Это своего рода ультиматум, решил Уоррик-младший: доброта, способная переродиться в нечто прямо противоположное, откажись он от почетного поручения. И об этом всегда следовало помнить. Даже когда ему делали добро.
6
Проснувшись, Ари обнаружила, что рядом лежит кто-то еще, и вспомнила, что среди ночи сквозь сон ощутила, как кто-то забрался в ее постель, обнял и голосом Нелли произнес: «Я здесь, молодая госпожа. Я с вами».
Итак, наутро Нелли оказалась с нею, а мама — нет, и спальня была чужая, и квартира принадлежала дяде Деннису; Ари хотелось плакать или снова попытаться удрать, бежать до тех пор, пока она не спрячется в недоступное для других место.
Но юная Эмори осталась в кровати, ибо знала — мама действительно улетела. И дядя Деннис оказался прав: сегодня ей действительно полегчало, воспоминания о перенесенной боли и желание обменять Нелли на маму перемежались с мыслями о завтраке.
Впрочем, сохранить Нелли — это тоже кое-что. Девочка похлопала ази по щекам, и та проснулась, мгновенно заключила ее в объятия, погладила по голове и сказала:
— Нелли здесь. Нелли с тобой. — И разрыдалась.
Ари тоже обняла няньку. Юной Эмори показалось, что ее обокрали, — ей и самой хотелось дать волю слезам, но позволить себе такую роскошь она не могла: ведь Нелли была ази, и плач мог навредить ей. А потому, вспомнив наставления матери «вести себя благоразумно», девочка велела той взять себя в руки.
Нянька подчинилась. Перестала хныкать, всхлипывать, поднялась и оделась, помогла Ариане принять ванну, вымыла ей голову, одела в синие брючки и свитер. После чего принялась расчесывать волосы и расчесывала до тех пор, пока они не стали потрескивать.
— Сейчас нам нужно завтракать с господином Наем, — доложила Нелли.
Ари не возражала. Завтрак удался на славу — стол дяди Денниса ломился от разных вкусностей. Ари уписывала лакомства за обе щеки. Дядя Деннис торопился и сообщил, что Ари и Нелли могут оставаться в квартире все время, а когда Нелли придет пора отправляться в госпиталь, то присмотреть за Арианой вменяется в обязанность Сили.
— Ясно, господин, — учтиво сказала Ари. Все было и одновременно ничего не было в полном порядке. После вчерашних событий девочке было решительно все равно, кто с нею рядом. Она собиралась спросить Денниса, куда подевалась мама, куда она собиралась отправиться. Но не спросила, поскольку все пока было в порядке, а она все еще испытывала усталость.
Да и если бы Деннис даже назвал место, куда улетела мама, название все равно ничего бы ей не сказало — из всего мира юная Эмори знала пока что только Ресион.
И потому она, усевшись, позволила Нелли почитать ей какие-то рассказики. Иногда Ариана принималась плакать без видимых причин. Время от времени ложилась поспать. Проснувшись в очередной раз, она услышала голос Нелли — ази предупреждала, что теперь за нею присмотрит Сили.
Сили без конца приносил ей напитки — стоило только попросить. И еще поставил видеофильм. Он вообще старался выполнить любое ее желание.
Потом молодая Эмори спросила у Сили, нельзя ли отправиться на прогулку и покормить рыбок. Прогулка была организована немедленно. А по возвращении Ари вновь принялась за напитки и выпила столько, что в какой-то момент даже пожалела, что не слышит слов матери, предупреждающих о вреде прохладительных напитков. А потому вскоре прекратила пить и попросила Сили принести бумагу. Усевшись, девочка занялась рисованием.
Рисовала она долго — до самого возвращения дяди Денниса. Затем был ужин, за которым дядя Деннис обстоятельно рассказывал, чем Ари предстоит заняться завтра, и обещал купить ей все, что она пожелает.
Юная Эмори как раз знала, о чем попросит щедрого опекуна. Во-первых, она мечтала об игрушечном космическом корабле с огнями. И о новом пальто. А если дядя Деннис действительно готов был не поскупиться, Ари могла попросить что-нибудь еще — например, что-то дорогое, что мама не купила бы ни за что на свете.
Но все равно никто не смог бы заставить ее чувствовать себя по-настоящему счастливой. Даже Нелли. Ари рассудила, что окружающие дарят ей подарки, а ей остается только просить нужное и немедленно получать его, а потом просить еще больше и делать вид, будто для нее это очень важно, и изображать великую радость. Но недавние переживания не желали забываться. И вряд ли вообще могли забыться.
7
Грант вспотел, томясь ожиданием в приемной Янни Шварца — он не записывался на прием, и только благосклонность Мардж позволила ему прорваться к кабинету. Через дверь слышалась ругань, которую Янни не замедлил обрушить на Мардж. Правда, ази не смог различить отдельных слов. Тем не менее ему показалось, будто Янни твердил о помехах в работе и Джастине Уоррике.
В какой-то момент Гранта стало одолевать сильное желание подняться и поскорее уйти, ибо он вдруг сообразил, что своим появлением здесь мог навлечь на Джастина неприятности. Ази также не был уверен, что способен противостоять бешеному темпераменту Янни и не сболтнуть лишнего. Ведь Янни относился к числу урожденных людей, с которыми Грант предпочитал не иметь дел, — такие люди вели себя чересчур эмоционально, шумно и на каждом шагу излучали неприкрытую угрозу. Именно таковы были похитители, пытавшие его в хижине в горах. И Жиро во время допросов вел себя таким же образом. Грант сумел усидеть в приемной лишь потому, что «выключил» страх и не думал о худшем — и так до тех пор, пока Мардж не вышла из кабинета начальника и не объявила: