О-о-о-о, небеса свидетели, она ему этот повод не даст. Она будет той, какой он желает, той, что без изъяна, и гибкой, и хитрой, и ловкой, и не отпустит его.
— Ты знаешь, мне наскучила Ницца. И потом, в этом сезоне публика не лучшая, столько сомнительных людей дурного происхождения, конечно, всему виной мигранты. Так что, может, вернемся в Париж? Хотя и он полон мигрантов. Или обратно в Калле? Хотя в Калле едва ли есть занятия для нас. А может Италия? Да, Италия. Решено. Как тебе моя идея? — поспешно спросила Элен.
Что-то ей, какое-то женское чутье подсказывало, еще в полном мере не осознавая почему, что причина его сменившегося настроения кроется в Ницце. Конечно, не зная истинных истоков его охлаждения к ней, она винила во всем сам город, с его роскошью и доступными прекрасными женщинами, отправлявшимися на лазурное побережье вслед голубых поездов со всей Франции, как стайка мелких рыбешек за огромным синим китом в поисках крова и пищи. И зная свою слабую стороны, осознавая свою физическую непривлекательность, она уже не могла конкурировать своей заботой и опекой, с множеством фривольных красавиц побережья, как полчищем поденок, летящих над гладью воды. И видя, как он окреп, как он возвращает себе былую форму, она с горькой усмешкой осознавала, что их союз, сиделки и пациента медленно, но верно угасает. А потому Элен понимала, что ей следовало поспешить связать его узами брака, как морским узлом реи корабля, что ветер и время неотвратимо и неизбежно разводит врозь.
— То же что дозволено делать в Италии, можно делать и здесь. И потом, прибыл Гордон Кэмпбелл, мой давний друг, и если не сегодня, то завтра мы непременно встретимся и поужинаем. Нет, милая Элен, у меня определенно нет намерения ехать в Италию. Мне хорошо и здесь. Ты же знаешь, я люблю Францию, — ничуть не смутившись, солгал он.
— Конечно, конечно, — поспешно согласилась Элен, — не бери в голову все, что я сказала, так, мысли вслух, — добавила, уже задумавшись, она, и решив, во что бы то ни стало, выяснить, что же теперь гнетет его и отчего он отстранен больше чем обычно, больше этой темы не касалась.
С их судьбоносной встречи прошло четыре дня. Анна знала, что он живет в отеле Руль, но так и не решалась увидеть его вновь, да и он не делал попыток увидеться. Она понимала, что должна сделать первый шаг, если хочет быть с ним, но не решалась. Не решалась не потому, что не была уверена, что хочет быть с ним, и не потому что, по-прежнему считала его дурным человеком, да и в его чувствах она не сомневалась. Теперь, она видела, что они взаимны, ведь разве может быть так зол человек на того, кто ему безразличен. Ведь чем сильнее обида, тем сильнее чувства.
Она сомневалась в себе, сомневалась, что в ней достаточно сил для того, чтобы быть с кем-то. Она была так истощена, и физически, и морально, и со всей ответственностью понимая, что в отношениях надо делиться чувствами, эмоциями и счастьем, не была уверена, в том, что ей есть, что ему дать. Опустошенная и обескровленная, она нуждалась в том, кто вернет ее к жизни, кто трепетно и терпеливо отогреет и успокоит ее сердце и душу. Но хватит ли его любви, чтобы ждать, хватит ли его любви, чтобы быть терпеливым?
И решив рискнуть, несмотря ни на что, вверить ему свое сердце, она решительно отправилась в отель Руль.
Войдя в храм роскоши и достатка, она невольно съежилась в пламени блеска хрустальных люстр, осознавая, что не принадлежит к этому миру, и, пожалуй, никогда принадлежать к нему не будет. Администратор словно в подтверждении ее слов, окинув Анну взглядом знатока, который с первой минуты, может понять, что за сорт человека перед ним, высокомерно и надменно осведомился, что ей здесь нужно. Без капли любезности и подобострастия, коими еще минуту назад одарил, стоящую перед ней богато одетую даму.
— Простите за беспокойство. Мне нужен месье Маршалл. Мне назначена с ним встреча, — неуверенно произнесла Анна, и краска румянца залила ее бескровное от страха лицо.
— У вас? Встреча? — переспросил администратор с ухмылкой, — затем одернув сам себя, осознав, что, пожалуй, в своем высокомерии перестарался, и кто знает, кем эта дама приходится Месье Маршаллу. Тем более, что женщина хоть и бедна, но бесспорно все еще красива, а красота недолго остается в бедности, уж это в жизни неизменно, уже любезнее, хотя все еще с нежеланием говорить, произнес:
— Подождите минуточку, я уточню. — И немного порывшись у себя в записях, сказал: — Вам повезло, Месье Маршалл, как раз у себя в номере, сейчас я доложу ему о вашем визите. — И уже собрался так и сделать, как посмотрев на лестницу, расплылся в улыбке и торжественно произнес: — Но в этом нет необходимости, он уже спускается, — и через секунду, растягивая слова, от удовольствия, добавил: — с мисс-с-с Э-э-лен.
— Элен? — как если бы не расслышала имя, переспросила Анна, и вслед за администратором посмотрела на лестницу.
Перед ее взором предстала богатая, роскошно одетая, сияющая от достатка и сытости британская пара. Первую секунду она даже не узнала Дэвида. До того его образ стал частью всего этого богатства, как золото колонн отеля Руль, и бархатные королевские портьеры. И женщина, высокая, почти с него ростом, худощавая и крепкая, с гордой и высокомерной осанкой, прозрачными голубыми глазами, прекрасно одетая и ухоженная, и весь ее образ, образ самого достатка. Достатка не приобретенного, а достатка с рождения, когда все что есть, воспринимается не как манна небесная, а как нечто само собой разумеющееся, как будто в жизни, по другому и не бывает. А ее взгляд, такой спокойный, какой только возможно иметь у того, у кого все есть, когда не надо искать, карабкаться и выживать, и весь ее вид, и все в ней говорило: «Неужели же бывает иначе?».
— «Бывает», — горько подумала Анна, глядя на Дэвида и его спутницу. Горечь, обида, ревность, боль, все одновременно вскипело и загорелось внутри, как только горит хворост в засуху и зной.
Их взгляды встретились. На секунду она увидела в его глазах страх, загнанного животного в капкан, или преступника, застигнутого прямо на месте преступления.
Дама, державшая его за руку, с легкостью перехватила ее взгляд, и словно давая ей понять, кто здесь хозяйка, прильнула к нему так близко и так тесно, словно шла не по гладкому мрамору, а по зыбким пескам, и отчаянно нуждалась в помощи спутника.
Он же окаменел не хуже тех статуй у входа, стоящий перед входом с застывшими и недвижимыми глазами. Его ноги словно вросли в землю, он перестал двигаться, и едва не запнулся. Но уже через секунду, его выдержка взяла верх, он чуть наклонил голову для приветствия, как если бы увидел старого знакомого, которого хотя и мечтал увидеть, но не здесь и не сейчас.
Анна горько усмехнулась этому запоздалому «Здравствуй», и в ту же секунду метнулась на выход, не желая и не в силах его больше видеть.
Бежать, как можно скорее, отсюда, уйти, исчезнуть, и никогда больше его не видеть! Ах, как глупа она была! Второй раз в одну и ту же ловушку! Верно, жизнь ее ничему не учит.
Он ждал, что Элен спросит, кто она, поинтересуется, откуда эта женщина ему знакома, но Элен не спросила. И это тревожило его даже больше, как если бы она закидала его вопросами или учинила скандал. Да, не так он хотел, чтобы все случилось. Сам себя переиграл. С другой стороны, что ему оставалось делать, оставить Элен в ту же секунду, как увидел Энн, побежать за ней сломя голову, догнать, молить прощенья. Какая глупость и пошлость из бульварного романа. В жизни так не бывает, в жизни люди крайне тяжело расстаются с тем, что им принадлежат, с вещами и с людьми, при том, не важно, нужными ли или свое уже отслужившими.
Он, как и все, боялся остаться один. Вот так случилось, что раньше не боялся, а теперь страшился. Но в стремлении удержать двух женщин сразу, до того времени, пока точно будет не известно которая из них останется с ним навсегда, может так произойти, что лишился обоих.
Конечно, несмотря на малодушие и постыдность, его первым чувством было кинуться за Энн, догнать ее, все объяснить, сказать, что лишь ее он любит. Но разве можно вот так поступить с Элен. Так жестоко и публично отвергнуть ее чувства. Разве ж она заслужила это? И потом, он крайне не любил скандалов, тем более публичных, ему хотелось, разрешить все как можно тише, если не сказать деликатнее. Тем более, что он так был благодарен Элен, она помогла ему в тяжелое время, держала за руку, заботилась о нем, и пусть он не любил ее, однако же, нельзя сказать, чтобы он не испытывал к ней уж совсем никаких чувств. И потом, пусть он человек не самый благородный и не самый добродетельный, все же он много видел в жизни, знал не мало, и любовь Элен, ее самоотдача, ее служение ему, в жизни дорого стоило. Он не хотел вот так, пренебречь ею, пусть даже из любви к другой.
Четыре дня с той встречи прошли как в лихорадке. Она совсем не ела, и почти не спала, и казалось, была близка к помешательству. Душная и казарменная атмосфера Остеррайхов давила и угнетала Анну как никогда. И проснувшись рано утром, когда еще лишь занимался рассвет, и увидев где-то там, в кронах деревьев маленьких пичуг свободно скачущих и летающих с дерева на дерево, Анна, пренебрегая всеми обязанностями, что на нее возложили, и ничего никому не сказав, просто отправилась гулять по окрестностям в одиночестве.
Нет, она не пошла на Английский бульвар, она просто бродила по улицам и закоулкам, там, где туристы редкий гость, где жизнь идет своим чередом, где Ницца это не вечный праздник роскоши и достатка, а тяжелая грошовая работа. Все это время, ей казалось, что за ней кто-то следит, и то и дело, тревожно оглядывалась назад, но, не видя никого за собой, лишь ускоряла шаг. Вот опять это чувство, но кругом никого, лишь желтые раскосые глаза трёхшёрстной кошки, смотрят на нее и с любопытством и будто бы с укором.
Может час, а может больше бродила Анна по городу в поисках решениях. Чувствуя себя словно в клетке, не в силах выбраться, она отчаянно искала выход, но не находила. Ни денег, ни возможностей, никто в этом чужом и враждебном мире, где каждый сам за себя. Впрочем, как и в любом другом месте, не хуже и не лучше других. Опустошенная и уставшая, Анна осознала, что, как и прежде, ей придется примириться. Бунтуй, не соглашайся, все пустое, и мысленно опустив руки, она повернула к дому Остеррайхов, как вдруг, прямо сзади нее, громко стукнула дверь авто, и знакомый низкий голос тихо произнес: