— Я дурно себя чувствую. Неужели это не может подождать до завтра? — и с этими словами она оперлась на руки и двумя ладони взялась за голову. Она все еще не повернулась к нему, но, даже наклонив голову вниз, Элен все еще могла краем глаза видеть его растерянное и глуповатое выражение лица в холодном отражении мерцающего в вечернем желтом свете зеркала.
— Может, конечно, но лучше… — замялся Дэвид, но подумав, что о таких вещах и впрямь лучше не говорить вечером, а утру по силам рассеять и осветить даже самую мрачную новость, решил, что так будет даже лучше, и облегченно вздохнув, что отложил этот тяжелый разговор, хотя бы на несколько часов, поспешил согласиться: — Пожалуй, ты права, оставайся в постели, я распоряжусь, чтобы ужин подали тебе в номер, а сам спущусь в ресторане отеля. Нет настроения идти одному в де ля Жете.
— «Как же, нет настроения идти одному, где же твоя бедная сиротка, что ты пригрел!», — возмутилась про себя Элен. Но не подав и вида, лишь повернулась к нему лицом и изобразив крайнее недомогание, еле слышно прошептала:
— Ты так мил, и так заботлив, подойди же ко мне, — и она призывно протянула к нему руки.
Секунду Дэвид замешкался, но не найдя ни одного аргумента почему он не должен этого сделать, подошел к ней, и поцеловал ее любовно, но все же по-отцовски в висок. Ее кожа была влажность и горячей, будто лихорадка только начиналась, а ее глаза, так яростно горели безумным глянцевым блеском, что он и впрямь напугался, не заболела ли она серьезно.
Элен увидела в его глазах сочувствие и жалость, и, не желая, чтобы он прочел в ее глазах другое, нежели то, что лежало на поверхности, она притянула его руку к себе, и с жаром поцеловала тыльную сторону ладони, прильнув к ней горящей щекой.
Он был натянут и скован, и она чувствовала, и ей казалось, будто они прощались навсегда в тот миг, будто ее уловка, дала лишь короткую отсрочку, передышку, перед тем, что неизбежно надвигалось на них двоих.
Они все еще были связаны прошлым, и теми тяжелыми моментами, что пережили вместе. Но это связь была крепка не более чем плотный и густой туман, что стоит так вязко и так прочно, но тает так быстро, что как бы не хватал его руками, он рассыпается и исчезает, разливаясь в воздухе прозрачным стеклом, будто и не было ничего. И скоро, они вновь станут чужими, словно и не знали друг друга и не сплетались их руки и губы в темной и жаркой ночи. И спустя годы, повстречав ее в Париже или Ницце, на том самом бульваре, где он нежно держал ее руку в своей, он пройдет мимо, так далеко, как если б меж ними был обрыв длинной в вечность, а не пядь брусчатки, и может чуть наклонит голову приветствуя, а, может, сделает вид, будто не узнал ее, и лишь минуту после, тайно, будто ненароком, обернется в след, прощаясь с прошлым навсегда.
И эта мысль, была такой нестерпимой и горькой, что отчаяние захлестнуло ее и помутило рассудок.
Нет! Она не допустит этого!
В ту ночь он плохо и тревожно спал. Казалось, причин для беспокойства не было, все разрешалось самым лучшим образом, по крайней мере, так он себя уверял, и все же, сердце было не на месте. Как заведенный часовой механизм, он каждый час просыпался, шел к окну, смотрел на луну, на темные воды моря, которые ветер медленно раскачивал, с каждой минутой, набирая силу.
Еще на вилле они с Энн решили, что завтра на утро она сразу же соберет вещи и уйдет от Остеррайхов. Он снял для нее номер в том самом отеле Негреско, да и сам должен был перебраться туда, как только поговорит с Элен.
Разговор с Элен, будь он проклят. Все пошло не по плану. Он испытывал вину перед ней, так или иначе, с его стороны это было предательством. Он использовал ее, когда было нужно, а теперь избавляется, оставляет, как только нашел, того кого любит по настоящему.
Да, в жизни так бывает. И вчера когда он видел ее, как она была не здорова, он просто не решился нанести ей последний и сокрушительный удар. Он знал, что для нее он был последним шансом на любовь и счастье. Знал он и как любит она его, как одержима им, и понимал ее как никто и никогда, потому как сам находился в плену тех же иррациональных чувств, вот только, увы, к другой.
Все-таки, следовало еще вчера поговорить с ней. Тот факт, что они до сих пор связаны отношениями, тревожил и тяготил его, и сон не шел.
Наконец рассвело, робкие и бледные проблески зари сквозь черноту ночи и непогоды.
Дэвид бросил тщетные попытки заснуть, и последние часы утра просто ждал сидя на кровати. Как только стрелка часов пробила 8, минута в минуту, уже одетый и умытый, он сорвался с постели, чтобы направиться к Элен для разговора.
Как вдруг в дверь постучали.
Он обернулся, на секунду ему даже показалось, что и не было никакого стука, словно это его сердце, сделав последний удар, рухнуло куда-то в пустоту, и он тревожно поежился от дурного предчувствия.
Еще раз постучали. Значит, не почудилось.
— Войдите! — чуть громче необходимого крикнул он, так как нервы его были напряжены до предела.
Тишина.
— Войдите!! — еще раз крикнул он. Казалось, он услышал чей-то слабый голос. И в два шага, преодолев расстояние рывком, открыл дверь.
На пороге стояла мать Элен. В ее глазах стояли слезы и ужас. Он сразу понял, что что-то стряслось.
— Элен? Что с Элен!? — тревожно крикнул он.
Она тяжело всхлипнула и замотала головой в знак отрицания.
Он нетерпеливо предложил ей войти, и, дождавшись пока она сядет и возьмет себя в руки, чтобы продолжить рассказ начал расхаживать из стороны в сторону.
Наконец не выдержав, он, человек, который всегда держал себя в руках, подошел к ней и тряхнул ее хорошенько за плечи и разъяренно выкрикнул:
— Да говорите же уже, черт побери, что случилось!
Только тогда Эстер пришла в себя и скомкано и неразборчиво, отчего ему постоянно приходилась напрягать свой слух и почти не дышать, боясь, что любой посторонний звук собьет ее, начала свой рассказ:
— Элен вчера пришла ко мне в таком расстройстве чувств, в таком отчаянии и смятении. Я пыталась ее утешить, но казалось все пустое, она меня не слушала, но конечно вы! Как вы могли так поступить! С моей нежной, такой доверчивой и преданной Элен! — воскликнула Эстер и гневно посмотрела на Дэвида.
— Да о чем вы?! — нетерпеливо выкрикнул Дэвид, все еще не понимая в полной мере что происходит, хотя догадки начали посещать его затуманенную дурными предчувствиями голову.
— И если что-то произойдет! — в отчаянии выдохнула Эстер.
— Да, что, в конечном счете, должно произойти?! И Что случилось! Эстер, если вы не изложите мне все по порядку я не смогу вам помочь, потому как из ваших слов понять что либо, просто невозможно!
— Элен узнала о вас с этой женщиной, но она вас так любит, так любит, она столько сил положила, чтобы выходить вас, помочь, и вы так поступили с ней! И теперь ей пришла мысль, сотворить та… — и она оборвала предложение на полуслове, громко зарыдав, сотрясаясь всем телом в конвульсиях, как случается с убитой горем женщиной.
Дэвид, наконец, все начал понимать. Он вспомнил лихорадочный блеск в почти прозрачных глазах Элен, ее странное поведение и брошенные не к месту фразы, и как отчаянно она сжимала его руку в своей, касаясь пальцев горячими губами, будто жар лихорадки овладел всем ее телом. Теперь все стало на свои места, то была горечь и обреченность и тоска перед неминуемым расставанием. Она узнала о его связи с Энн, и, по всей видимости, поняла, что он намерен оставить ее и тот разговор меж ними должен был стать последним. «Неужели она что-то с собой сделала», — мелькнула быстрая и колючая как жало иголки мысль. Дэвид похолодел и даже пальцы, казалось, онемели от ужаса.
— Я думала, я надеялась, она оставила эту мысль. И ее намерения, всего лишь бред вечерний, а с утра она придет в себя, и все поймет, и все забудет, ведь она такая разумная девочка. Но сегодня когда я проснулась и пришла к ней, ее уже не было! А значит, она не отказалась от этой мысли! Неужели она это сделала! Что же теперь будет! — ломая рука, воскликнула Эстер.
— Она покончила с собой? — едва слышно, тихо спросил Дэвид, произнеся, как ему казалось то, что не посмела сказать Эстер.
— Нет! Что вы?! Как можно! — возмущенно выкрикнула Эстер. — Она решила избавиться от вашей любовницы! Не знаю как, но ей пришла эта мысль, и казалось, она завладела всем ее разумом, будто она обезумела от горя. Вы должны остановить ее, ради нее самой! Что с ней тогда будет. С моей девочкой!
Казалось, Дэвид и сам в этот миг обезумел от ужаса, новость оказавшееся ужасней той, что витала в воздухе, поразила его словно мечом. Он не мог дышать и говорить, и даже двигаться, но какая-то сила, внутренняя сила, сильней которой нет на свете ничего, заставила его сдвинуться с места и кинуться на поиски Энн, одним лишь шагом, будто броском, преодолев расстояние до двери.
— Ах! Только бы не было слишком поздно! — выдохнула Эстер, устало опустившись в кресло, вдруг внезапно обессилев.
Лишь только занялась заря, Анна, спавшая за ночь не больше часа, собрала то немногое, что принадлежало ей в доме Остеррайхов, и спустилась в холл. Она уже не единожды пожалела, что осталась здесь ночевать, но разговор вчера затянулся, и, не решаясь отправиться в темноту ночи в неизвестность будущего, Анна осталась у Остеррайхов до утра. Впрочем, зря. Пожалуй, и под открытым небом ей было бы легче и спокойней, чем здесь. То осуждение, что она увидела в их глазах, больно ранило ее, и хотя она опустила большую часть подробностей, попутно сочинив историю о некоем старом друге, что облагодетельствовал ее, и которого она встретила невзначай на Английском бульваре, что, кстати, было недалеко от истины, едва ли ее уверений было достаточно, чтобы остаться в их глазах той, которую они знали раньше. Словом, рассказ тот был неладен и нескладен, а потому, насквозь фальшив. И фрау Остеррайх, будучи проницательной женщиной, впрочем, как и любая другая женщина, чей возраст был за пятьдесят, не могла не почувствовать это. Но сказать правду Анна не решилась, да и говорить ее было ни к чему.