Здание это было одноэтажным, но трехъярусным, в центре его высота превышала 11 метров. Площадь его составляла примерно 45 на 35 метров. Окантованный декоративными плитками вход вел в вестибюль, за которым располагался большой квадратный зал со сторонами 15,5 метра. Вокруг него шли ряды комнаток поменьше, их было восемнадцать; те их них, что примыкали к парадному залу, имели высокие потолки и освещались окнами второго яруса. Стены были глинобитными, но очень толстыми (до двух метров), очень крепкими и ровными, — вероятно, глину укладывали между дощатой опалубкой, которая потом удалялась. Полы тоже были глинобитными, но с подогревом: под ними проходила система воздуховодов, по которым шел горячий воздух; кроме того, для обогрева использовались жаровни.
У археологов вызвал некоторое недоумение тот факт, что во дворце почти не было найдено ни осколков керамики, ни костей животных — обычно и то и другое встречается в жилых помещениях, причем глинобитный пол способствует сохранению разного рода мелочей — они в него попросту втаптываются. Объяснить это можно тем, что дворец не был рядовым жилищем, он принадлежал высокопоставленному лицу и многочисленные слуги следили за его чистотой.
Крышу дворца покрывала черепица: крупные изогнутые прямоугольники и полуцилиндры, которые на краях крыши закрывались черепичными дисками. На этих дисках многократно повторялась одна и та же надпись, сделанная китайскими иероглифами{430}. Разночтения в ее переводе привели к тому, что разные ученые приписывали дворцу разное время существования и соответственно разных хозяев. Высказывалось мнение, что он был построен для китайского полководца Ли Лина, который попал в плен к сюнну в 99 году до н. э. Сыма Цянь писал: «Взяв в плен Ли Лина, шаньюй, будучи наслышан о славе рода [Ли], о храбрости и отваге [Ли Лина], отдал ему в жены свою дочь и возвысил в знатности»{431}.
Но надо отметить, что сюнну неоднократно пленяли выдающихся китайских военачальников, и нет никаких оснований думать, что они возводили для них особо роскошные дворцы. До наших дней дошло письмо, которое Ли Лин написал из плена, и то, как он описывает свою жизнь среди сюнну, не наводит на мысль о дворцах:
«Со времени моего подчинения и до сегодняшнего дня моя жизнь тягостная и трудная. Я остался один, огорченный и страждущий, весь день я не вижу, на чем остановить мой взгляд. Я не вижу ничего, кроме чуждых мне вещей: халаты из кожи, войлочный шатер для предохранения от ветра и дождя. Мясо козла и кислое молоко для утоления голода и жажды. Если я поднимаю мои глаза для того, чтобы разговаривать или смеяться, — что может меня развеселить?
Лед земли варваров плотен настолько, что он темный, пограничная область весьма холодная. Я слышу только шум мрачного ветра, который печально свистит. Уже на девятом месяце холодной осенью гибнут травы окружающих горных проходов. Ночью я не могу спать, я прислушиваюсь к тому, что делается вдали. Только свирели варваров звучат, и им в ответ доносится грустное ржание пасущихся лошадей, которые собираются в табуны. С четырех сторон идет шум из пограничных областей. По утрам я сижу и слушаю их и не чувствую, как падают мои слезы»{432}.
Другая гипотеза приписывает «Абаканский дворец» жившей на рубеже эр сюннуской принцессе Юнь — дочери шаньюя Хуханье I и китаянки Ван Чжаоцзюнь{433}. Наконец, третья (наиболее обоснованная, с точки зрения авторов настоящей книги) называет хозяином дворца самозваного китайского императора Лу Фана, которого сюнну довольно долго поддерживали в этом качестве (до 40 года н. э.). Поскольку жизнь в Поднебесной у Лу Фана не задалась и он перебрался к сюнну, то последние, раз уж они признали в нем китайского императора, должны были обеспечить его подобающими Сыну Неба условиями{434}.
Быт сюнну отличался простотой и аскетизмом. В «Споре о соли и железе» один из спорщиков упрекает сюнну в том, что они не строят городов, не имеют продовольственных запасов, живут в плетеных шатрах, изготовляемые ими изделия просты, «их лошади не питаются зерном», а сами они «не соблюдают норм поведения». Однако его оппонент вступается за кочевников. Он говорит:
«У сюнну повозки и орудия лишены украшений из серебра и золота, из шелка и лака; они сделаны без излишеств, а [при их изготовлении] стремятся [только] к тому, чтобы они были прочны; что касается одежды из шелка, то у них нет установлений о [ношении] шелка с разноцветными узорами, плахт и юбок, круглых воротников; она сделана без изъяна, а [при ее изготовлении] стремятся [только] к тому, чтобы она была в полном комплекте. Мужчины не занимаются такой работой, как резьба по дереву и гравировка по металлу, [изготовление предметов, требующих] особого уменья, таким трудом, как [строительство] зданий дворцов, внутренних и внешних городских стен; женщины не выполняют такого труда, как [создание] прекрасных вышитых узоров и [предметов роскоши, требующих] необыкновенного уменья, такой работой, как [выделка] тонких или узорных шелков, прозрачной белой шелковой ткани. [Таким образом, лишняя] работа сокращена, а [изделия] годны к употреблению; их легко изготовить, но трудно испортить»{435}.
Надо сказать, что оба спорщика в данном случае были не вполне правы. Конечно, быт кочевников всегда склонен к простоте. Но тем не менее сюнну не были чужды декоративно-прикладного искусства: они изготавливали сами и заказывали в Китае разнообразные украшения из бронзы, серебра, кости и камня, декорировали свою керамику сложными орнаментами. Если рассмотреть находки сюннуского времени, сделанные археологами в некрополях одного только Северного Алтая, мы увидим десятки типов украшений. Женщины нашивали на свои головные уборы металлические бляхи и подвески; они носили серьги и бусы, диадемы, накосники, гривны… Их одежда была расшита бисером и пронизями, украшена разного рода декоративными булавками, бубенчиковиднымм подвесками, крупными бляхами из металла и небольшими — из камня и кости. На поясах могли быть ажурные бронзовые пряжки.
Мужчины украшали себя реже — бижутерией увлекался примерно каждый четвертый, — но делали они это примерно так же, как и женщины. В их могилах тоже встречаются бусы, серьги, гривны (иногда с крупными нагрудными подвесками). Очень популярны были маленькие металлические бляшки, которые нашивались на головной убор. И у большинства воинов-кочевников имелся кожаный пояс с металлической гарнитурой. Причем ранние сюнну чаще носили сравнительно простые пояса с обычной пряжкой и несколькими крепежными кольцами, а позднее вошли в моду пояса, обильно покрытые и функциональной, и чисто декоративной гарнитурой — она отражала социальный уровень своего владельца…{436}
Коней сюнну тоже украшали: на узду прикрепляли бронзовые круглые умбоновидные бляхи, нащечные бляхи и колокольчики. В одном из Ноин-Улинских курганов было обнаружено 32 серебряных детали конской узды с изображениями фантастических животных, в том числе единорога и дракона, выполненными в традициях древнекитайского искусства. Но эти предметы (как и многие другие предметы роскоши), скорее всего, происходили из Китая и были подарком шаньюю от императора{437}.
И только маленьким детям, до трех лет, украшения не полагались — из множества изученных археологами детских захоронений только в одном полуторагодовалый ребенок имел шапочку с нашитой на нее золотой бляшкой{438}.
Сюнну славились своими бронзовыми изделиями: бляхами, пряжками, пластинами, пуговицами… Их находят по всей территории бывшего сюннуского государства, но особенно часто они встречаются в Ордосе. Практически любая такая вещь — это произведение искусства. Очень часто на них изображали животных: лошадей, быков, верблюдов, оленей, зайцев, горных баранов и козлов, змей, тигров… Встречались и мифические звери: грифоны, драконы… Иногда бронзовые животные сражались друг с другом или хищник терзал травоядное… По стилю и сюжету можно судить о том, кто оказывал влияние на сюннуских мастеров: «сцены терзания» пришли с запада, их любили художники скифо-сарматского круга, драконы (в зависимости от стилистики) могли быть и скифскими, и китайскими; лошади, быки, яки, скорее всего, были своими, сюннускими. Собственный художественный стиль сюнну ярко проявлен в костяных пряжках и застежках — на них мастера гравировали фигуры и головы животных{439}.
Коллекции сюннуской художественной бронзы можно встретить во множестве музеев по всему миру, но, как правило, это собрания разрозненных предметов, которые были найдены случайно или во время грабительских раскопок. Поэтому предназначение многих типов предметов долгое время было не вполне понятно. По одному лишь внешнему виду бронзовой бляхи далеко не всегда можно сказать, использовалась она для женского или мужского костюма, украшали ею конскую сбрую, головной убор или воинский пояс. Эти вопросы в большинстве своем разъяснились после того, как были раскопаны Иволгинский могильник и находящийся южнее него Дырестуйский. Несмотря на то что оба могильника были в основном разграблены, в немногих нетронутых погребениях были найдены великолепные коллекции художественной бронзы, и по расположению предметов археологи смогли определить их назначение{440}.
Хотя сюнну охотно получали в подарок, грабили, а в крайнем случае и покупали изделия, сделанные в Китае, они не чурались и собственного производства. В Туве археологами найдены