— Может, хватит вам, Василий Николаевич? — робко спросила Настя.
— А чего? Пьем на свои. Как положено. Чего я только не пил, Актиния Никаноровна! — чуть выпятив грудь, сказал Типчак. — В Одессе я потреблял даже ректификат и запивал минеральной водой под названием «Куяльник».
— А что это такое — рикти… фик…
— Спирт. Только он был технический. Взяли мы из лаборатории две бутылки с приятелем. Пошли к нему домой. Сели, пропустили по стакану, а потом думаем: может, отравленный? Как бы проверить? И тут к столу подходит кот. Я говорю: «Давай-ка угостим кота, вольем ему в пасть. Если кот окочурится, значит, отравленный». Влили. Кот — его, как и меня, Васькой звали — сразу кверху лапками… Издох, и все! Кореш мой перепугался и в поликлинику побежал — желудок и кишки промывать. А я к врачам вообще не хожу: пренебрегаю. Лег, значит, поспал, поднимаюсь, вижу: кот как ни в чем не бывало ходит, протрезвел. А тут под окном сирена гудит санитарная. Это приятеля моего с промывания привезли…
— Ох, умора! — воскликнула Актиния, хлопнув себя ладошками по щекам.
Настя тихо смеялась. Типчак протянул к ней руку, положил на плечо.
— Выходи за меня замуж, Настя. Хочешь — тут будем жить, хочешь — поедем куда-нибудь. Я хоть сейчас готов. Давай к маме моей под Киев махнем. На Днепр. Красота исключительная! Житуха! Как сказал великий украинский писатель Тарас Шевченко, чуден Днепр при тихой погоде!
— Это сказал не Шевченко, а Гоголь, — поправил из-за ширмы Ромашкин.
Гость удивленно поднял брови, чуть стукнул рукой по столу.
— Актиния Никаноровна, что ж мы про ваших квартирантов позабыли?
Типчак поднялся со стула и нетвердым шагом направился к тому углу, где висела «простыня на веревочке».
— Товарищи дорогие, приглашаю вас!
— Нет, нет, — отказалась Люся-Мила, — мы только из буфета. Спасибо.
— Я очень прошу, — повторил Типчак. — Надо же и познакомиться. Или брезгуете? Пренебрегаете?
— Надо, Надо познакомиться, — согласился Ромашкин.
Через несколько минут Костя и Люся-Мила уже сидели за столом. Костя выпил штрафную.
— Сразу вижу, хороший парень, — одобрительно сказал Типчак. — Новенький? Кем работать нанимаешься?
Ромашкин лукаво подмигнул Люсе-Миле, сказал:
— Могу шофером…
Типчак протянул Ромашкину свою огромную ручищу.
— Слушай, браток, приходи в мою пятую автоколонну!
— А что вы делаете? Землю возите? Пирамиду Хеопса насыпаете?
— Хеопса? — переспросил Типчак, на минутку задумавшись. — А-а, ты про этого египетского царя… У нас про него много газета писала. Все знают. На бумаге-то, может, и пирамида…
Актиния и Настя уже давно встали из-за стола, мыли на кухне посуду. Ушла за ширму Люся-Мила. А Ромашкин и Типчак все еще продолжали разговор.
— Нет, мы не землю возим. Это работа для сумасшедших. У нас тише, спокойнее. Обслуживаем разные стройуправления. День работаем — два загораем, газеты читаем.
— Отчего же загораете?
— А оттого. Есть у нас АТК — автотранспортная контора. И каждый начальник дает заявку на завтра, сколько ему каких машин потребуется. Заказывают побольше, чтобы случаем без транспорта не оказаться. Назавтра мы приезжаем. Десять или пятнадцать машин. А возить нечего. Не готово еще для нас. Сидим в кабинках, занимаемся политическим самообразованием. А тонно-километры идут. К вечеру нам эти заказчики подписывают нарядик: перевезено того-то и столько-то тонн на такое-то расстояние. Если они не подпишут, им по шее дадут, нахлобучка будет: «Почему допустили простой?» А тут, стало быть, все работали… И они и мы. Так что, браток, иди к нам. А землю возить — ни-ни! Там экскаваторы ее кидают по машинам, а эти «МАЗы» как угорелые носятся. — Типчак посмотрел на часы, устало потер руками лицо. — Ну, что? Поздно уже? Настя, Настенька, куда ты ушла? Выходи за меня замуж, Настенька! На Днепр поедем! Житуха — исключительная! Как этот сказал? Чуден Днепр при тихой погоде!
Строительство Однотрубненского рудника началось «задом наперед». Не было ни жилья, ни дорог, ни ремонтных мастерских — все находилось еще только в проектах, — а в степь выгнали экскаваторы срывать земляную корку, чтобы скорее дойти до руды.
Руда залегает не близко. Надо вывезти в отвал тысячи автомашин земли. Надо снять толстый, глубокий слой на широком пространстве. Тогда откроется фронт рудной добычи. Надо… Очень многое еще надо! А директор стройки Михаил Сидорович Росомахин выступил на высоком совещании и дал слово, что скоро пойдет однотрубненская руда…
Кое-кто из инженеров предупреждал его, сомневался, получится ли так.
Росомахин, улыбаясь, отвечал:
— У меня все получится!
Официально Росомахин именовался начальником строительства, но называл себя, директором. Видимо, мягковатое и расплывчатое слово «начальник» ему нравилось меньше. А «директор» благодаря двум «эр» звучит гордо, твердо, решительно, непререкаемо, это слово вызывает преклонение, трепет, порою даже дрожь, требует строго проводить принципы субординации, подчеркивает ранг и говорит о том, что этот работник на руководящей вершине, он — первый, и все сотрудники призваны реализовывать его приказы, распоряжения, поручения, циркуляры, рекомендации, прожекты, не располагая правом возражать, спорить, раздумывать. Таков был порядок в любом вверенном директору тресте или управлении. Все здесь матросы, а у штурвала, у руля корабля — он, прошедший пожары и штормы, старый, проверенный инженер, администратор и организатор — директоррр Ррросомахин!
— У меня все получится!
Спит и видит Росомахин: лист газеты, а на нем — корреспонденция Сусанны Сударченко под огромным заголовком: «Есть однотрубненская руда!»
И ее, правда, скоро достанут: Росомахин распорядился сузить фронт работ и, как говорят на стройке, «пойти на руду воронкой» — чтобы хоть в одной точке достичь рудного тела, чтобы хоть чайной ложкой кусочек зацепить. И тогда можно рапортовать, давать интервью, фотографироваться, выступать по однотрубненскому телевидению.
Впрочем, по телевидению он и так выступает часто.
Поговорит полчасика об «имеющихся достижениях», кого-то пожурит за «имеющиеся недостатки», «выразит уверенность», скажет «спасибо за внимание» и уйдет.
Это ему заменяет живое общение с людьми. А по телевидению общаться удобнее всего: говоришь только сам, никого не слушаешь и вопросов никто не задает.
Время от времени Росомахин произносит фразу: «Надо посоветоваться с народом». Но советуется он обычно только со своими помощниками. Вот и весь «народ». В результате верх всегда берет его собственная точка зрения. Если же помощники сомневаются или робко возражают, Росомахин идет на испытанный ход:
— Или я дурак, или вы ничего не понимаете. Допустим первое. Тогда я ухожу, выбирайте себе нового директора.
Помощники, которым выбирать не дано, поспешно ретируются и свои сомнения снимают.
Так произошло, например, когда решался вопрос о постройке телевизионной студии.
Строители рудника жили тесно — кто ютился на частных квартирах, кто в палатках, некуда было пристроить детей, а Росомахин предложил чуть ли не в первую очередь воздвигнуть телестудию.
— В палатках, говорите, живут? — возражал он оппонентам. — Я всю жизнь тоже в палатках…
Да, время от времени Росомахину приходилось жить в палатке — до тех пор, пока ему не построят коттедж с горячей водой. А для него на каждом новом месте строили, не очень мешкая. Излишних проволочек не возникало. Во всяком случае, выпускать подстегивающие сатирические листки («Горит объект, срываются сроки!») необходимости не было…
— Телестудия! Вы понимаете, какое она значение имеет? Или, может быть, я преувеличиваю по своей глупости?
Никто, конечно, не скажет, что Росомахин глуп. Он много сделал, много построил за свой век. Был руководителем очень энергичным, трезвым, а потом зарвался. То ли потому, что считал: ему, человеку, имеющему немалые заслуги, уже все можно. То ли потому, что наверху его ценили и прощали ему ошибки. То ли потому, что новой славы хотелось. И как можно скорее!
Зарвался… Если это слово звучит очень грубо и резко, я назову другое, сказанное о Росомахине одним старым рабочим, — «заторопился».
И это верно. Заторопился Росомахин. Не хочет замечать старых, покосившихся домишек Однотрубного. Перед его взором маячит телевизионная вышка, хотя строителям рудника телепередачи смотреть просто негде. Не в палатках же…
Зато в газете «Слово за слово» напечатана заметка Сусанны Сударченко о том, что «в далеком городке Однотрубном, где вчера еще не во всех домах было электричество, сегодня взметнулась ввысь ажурная мачта телестудии».
Телестудия, конечно, нужна. Но кто согласится с Росомахиным, что надо было так спешить и расходовать на телестудию деньги, отпущенные на обыкновенные сборные деревянные дома?
А больше всего заторопился Росомахин, «пойдя на руду воронкой». Вот она, пирамида Хеопса, только перевернутая вверх основанием!
Велик соблазн видеть несделанное сделанным! Велико искушение чувствовать и думать, что у тебя в руках волшебная палочка, до взмаху которой все меняется и преображается мгновенно! Там, где другим — горы труда, обладателю волшебной палочки — раз плюнуть. С любой работал он справляется в сто раз быстрее, чем те, которым волшебной палочки не дано. Так же, как не дано им и уверенности в своем исключительном превосходстве.
— У меня все получится…
Ромашкину не спалось.
На кухне гремел чайником Орликов.
Костя вышел, сказал:
— Давайте знакомиться. Мы ведь соседи.