Потом они поставили ящик на скамейку, и один из них пошел к телефонной будке.
— А тебе не кажется, Орликов, что они похожи на похитителей ценностей из подвалов Госбанка? — сказал Костя.
Боковое стекло у будки было разбито, и мы услышали, как приехавший разговаривал с диспетчером автобазы, просил прислать на станцию машину. Диспетчер отказывала, ссылаясь на то, что сегодня воскресенье и свободных машин нет. Небритый снова умолял ее, говорил, что привез из Магнитогорска скульптуру, сделанную по заказу самого товарища Росомахина. То ли слышно было плохо, то ли слово «скульптура» диспетчеру было не знакомо, поэтому приехавшему из Магнитогорска пришлось несколько раз пояснять: «Скульптура, понимаете? Ну, статуя. Из чугуна. Из нашей руды. Мы уже намаялись таскать ее, треклятую… Товарищ Росомахин приказал, чтобы кровь из носу — к приезду гостей она была!»
Диспетчер, наверное, пообещала машину прислать, потому что командированный, перед тем как повесить трубку, сказал: «Хорошо, позвоню еще раз, назовите тогда номер машины».
Ромашкин поманил меня в сторону и, как «главный оператор», дал распоряжение, которое для меня было неожиданно: «Найди дежурного милиционера, покажи ему удостоверение дружинника и объясни, что эти люди утянули из музея художественную статую».
Через несколько минут к приехавшим подошел старшина железнодорожной милиции.
— Оперативный дежурный Морковкин, — представился он. — Ваши документы… Так-так… В Однотрубном проживаете? Командированы в Магнитогорск с целью обеспечения поставок материалов? Так. А что везете?
— Материалы везем, — растерянно ответил один из обладателей груза.
Старшина ухватился за ящик, пытаясь его приподнять, но, несмотря на все усилия, оторвать ящик от скамьи ему не удалось.
— Та-ак… Материалы, говорите? — многозначительно произнес он. — Документик на материалы есть?
— Нет.
— Тогда ящичек придется открыть. По сведениям милиции, вы везете скульптуру, художественную ценность. У нас тут сигнал был: в одном музее пропала…
Обладатели ящика опешили, вопросительно посмотрели друг на друга.
— Ну, ну, быстрей, — поторопил старшина. — Если я ошибаюсь, то отпущу вас немедленно, если скульптура — актик составим…
— Нам актик не страшен, — ответил один из приехавших, беспечно сплюнув в сторону. — Но товарищ Росомахин будет этим очень недоволен…
— Не берите меня на пушку, — предупредил старшина. — У нас свое — линейное начальство! Ну-ка, отодвиньте эти зажимы по краям!
Когда отвинтили зажимы и сняли с ящика крышку, старшина и любопытные, что стояли рядом с ним, увидели статую рабочего в комбинезоне и шахтерской каске.
В руках Кости застрекотала кинокамера, старшина обернулся, недовольно спросил:
— По какому праву снимаете?
— Это мы для вас, — пояснил Ромашкин.
— Ага, понятно: дружинники.
А лесогорский поезд тем временем уже пришел и ушел, и Люся, оказывается, сидела в привокзальном скверике, ожидая попутную машину.
— Так, скульптура, выходит? — строго спросил старшина «похитителей музейных экспонатов», — Значит, мои сведения были точными? Зачем пытались ввести в заблуждение представителя власти? Откуда взяли? Если купили — предъявите чек… Чека, конечно, нет… Тогда что ж? Стянули из музея художественную ценность? Вы считаете, если я милиционер, то ничего в этом не понимаю? Факт. Ценность! Да еще какая: ее одному и не поднять. Что молчите? Давайте пройдемте в дежурку.
Севшие в калошу росомахинские гонцы начали объяснять, что скульптура отлита на Магнитогорском металлургическом комбинате из первой однотрубненской руды. Но старшина перебил их:
— Постойте крутить. Однотрубненской руды еще нет. Не дошли до нее. Вы что думаете? Я местных газет не читаю? Или радио не слушаю? Вот он, репродуктор! Целый день над головой висит. Отвечайте!
Ромашкин кивнул: «Уходим». Мы быстро протолкались через толпу, свернули в сквер и увидели, как Люся-Мила пытается перекинуть свой чемодан через борт грузовика.
— А цветы мы забыли на платформе, — спохватился Ромашкин. — Но возвращаться нельзя.
Мы побежали к машине.
6 сентября. Были с Костей в третьем квартале.
Третий квартал — это район общежитий. Если пройти по нему вечером, то по песням, которые доносятся из окон, можно безошибочно определить, откуда приехали сюда люди.
Слышатся раздумчивые украинские песни, протяжные волжские страдания и игривые валдайские напевы. Поют и невесть откуда привезенную чувствительную балладу о безвременной трагической гибели тракториста Коли:
Не хватило Коле керосину,
Он поехал в город по бензин.
А из окна дома, где живет бригада Вали Ткаченко, без конца доносятся частушки. Недавно эту бригаду перебросили с отделки школы на работы в особняке «Березовая роща». И вот сегодня, слышу, девчата поют:
Не пошли ребята в школу —
Ударяют по футболу.
Школы нету. Как же так?
Вместо школы,
Вместо школы
Надо строить особняк.
Много частушек девчата сложили о своем бывшем прорабе Алексее Дементьеве. Дементьев на работе не надрывался, больше грелся на солнышке, дремал или смотрел, как штукатуры трудятся.
На досточках спит Алеша.
Может, жестко, душечка?
Я тебе, миленок мой,
Принесу подушечку.
В бригаде были частые простои. Однажды целую неделю почти ничего не делали, а пришли деньги получать — вроде все в порядке.
Валя, стоявшая у окошка кассы первой, потребовала наряды и, едва увидев их, убедилась: кругом приписки. Прораб «выполнял» план. Тогда Валя сказала: «Я этих денег брать не хочу!» И одиннадцать девчат вслед за ней отказались получать зарплату, потребовали, перерасчета. На руки получили крохи. Еле на простоквашу хватило. Но носы не повесили. Светлана, одна из солисток бригады, вечером бойко голосила:
Мы работали с Алешей,
Песни пели — веселились.
А пришли к окошку кассы,
Подсчитали — прослезились.
Потом прораба за приписки судили, и Валина бригада взяла его на поруки. Так он временно стал в ней тринадцатым.
Теперь в бригаде Ткаченко опять тринадцать. Тринадцатая — Настенька, дочь Актинии. Девчата взяли ее тоже на поруки.
А Петровича, Михаева и Актинию после суда «раковая шейка» доставила к специальному бесплацкартному, очень жесткому железнодорожному вагону…
Но возвращаюсь к «Фитилю».
Сняли на пленку очередь у крана для умывания (обещал начальник ЖКО поставить дополнительные краны — не сдержал слова), сняли, как сушат ребята после дождя спецовки на спинках кроватей: нет сушилок, не соорудили. А ведь дело это несложное: комната с вешалками и в ней электрическая печка.
После третьего квартала пошли делать положительные кадры. Ими, по сценарию Вилли Сапрыкина, начнется наш «Фитиль».
Панорама карьеров… Шагающие экскаваторы… Новые дома… Телевизионная вышка… Детский сад, играют ребята на площадке… Молодежь своими силами строит стадион…
А вслед за этими кадрами на экране появится текст, что, мол, все это хорошо, все это наша гордость, но, чтобы люди жили лучше и стройка быстрее завершилась, надо стереть темные пятна.
Дальше идут разные тяпы и прочие ляпы. Это то, что никакой комиссии Росомахин и росомахинцы не покажут.
Фильм окончится сценами подготовки к приезду комиссии, гостей. Самой последней из них будет, кажется, та, что произошла на вокзале: ящик и в нем подарок гостям — статуя рудокопа, отлитая из руды, которую еще не добыли.
7 сентября. «Хозяйство» Пантелея тоже на пленке. На этот раз бдительного сторожа удалось обмануть. На съемку пошли двое: Костя и Боярский. Боярский снимал, хотя камеру держал первый раз в жизни, а Костя отвлекал старика. Для Пантелеевой собаки у Кости был припасен сахар.
В общем, Ромашкин и Боярский избежали моей незавидной участи: у них сзади от соли не чешется…
Со съемки Костя пришел довольный, даже восторженный. Сказал мне:
— Все идет отлично, Орликов!
8 сентября. Случилось непоправимое, даже ужасное!
Узнав через Люсю-Милу, когда будут «удалять» сатирические щиты, я вышел на съемку. И точно: именно сегодня сдирали карикатуры. Сбивали слова «Не проходите мимо!» и вместо них укрепляли: «За тридцать копеек ты можешь выиграть «Москвич»!»
На других щитах расторопные мужички вешали плакаты: «Дадим сегодня больше, чем накануне!»
Я снимал для нашего «Фитиля» сцену устранения сатиры. И думал о том, как нехорошо потом обернется все это для устранителей.
Но тут на мое плечо легла чья-то тяжелая рука. Обернувшись, я увидел прокуренные усы, строгие глаза и серую шляпу. Шляпа показала мне удостоверение члена административной комиссии горисполкома, выхватила из моих рук киноаппарат и предложила «следовать».
В нескольких шагах от меня я увидел Чаевых. Это, конечно, он подсказал члену административной комиссии отобрать у меня аппарат.
«Следовать» я отказался, так как ничего плохого не сделал. Заявил, что приду в горсовет, когда посчитаю нужным. Записал фамилию блюстителя порядка и как оплеванный пошел в технический отдел к Ромашкину.
Я бы скандалил и аппарат этому типу не уступил, но помнил совет Кости: «На абордаж никогда не лезь, в скандалы не ввязывайся, это выгодно противнику, а не тебе…»
Я рассказал Косте, что у меня отобрали аппарат, что я полный идиот, потому что съемку вел слишком открыто. В общем пшш-бах! — «Фитиль» срывается.
Костя сначала очень огорчился, а потом, сказал:
— Все очень здорово, Орликов! Не предвиденный сценарием эпизод! А то, что в горсовет не пошел, — правильно! Что там объясняться? Лучше посидим и что-нибудь придумаем. А мы обязательно придумаем!