Выступали больше «прокуроры» — с вопросами, а «адвокаты» — научный руководитель и оба оппонента — что-то вякали, но, как видно, малоубедительно.
Когда объявили результаты голосования, зал ахнул, а Цедре стало дурно, один — «за» и четырнадцать «против».
Не вышло из Древесного кандидата наук. Не сумел он воспользоваться моими мыслями. А какие роскошные были цитаты! Букет! А во что он превратился? В веник!
Несмотря на отрицательные высказывания при обсуждении диссертации, Древесный не терял надежды на положительный для него исход голосования, почему-то верил в него. А узнав об итоге, растерянно бормотал:
— Это что же, а? Что же это, а, товарищи?
Потом он объяснил причину своей неудачи тем, что потерял телефонную книжечку и не мог позвонить кому надо, пригласить на защиту. Сусовцы — даже при трудовых медалях — это не опора. Так или иначе защита провалилась. Встал вопрос: а что делать с банкетом? Столы-то уже накрыты. И задаток внесен.
Надо сказать, здесь Древесный нашелся. Он сделал вид, что ничего особенного не случилось, и пригласил всех присутствовавших на защите в «Пещеру». В первую очередь — членов ученого совета.
Из ученых на банкет пошли трое: научный руководитель и оба оппонента. При одном голосе «за».
Коньяка не было. Водки тоже. Подавали, как обычно в «Пещере», «Неандертальскую горькую» и вино «Мезозой».
Закуску подали хорошую. Икра была, рыба разная. Чебуреков постарался. И грецкие орехи были в плетеночках. А горячее Древесный отменил. И так, мол, хватит. После закусок все налегли на орехи и стали лупить по столам.
А громче всех — сам Древесный.
Словом, похороны диссертации сопровождались артиллерийским салютом.
Впрочем, Древесный планировал вовсе не поминки.
Через некоторое время после начала банкета в зале должен был появиться Штакет и объявить, что электронная машина выдала решение о необходимости преобразования СУСа в ИИСУС. Объективное решение, по поводу которого определенно стоит выпить! И Древесный мог бы сказать, что, мол, не зря в кресле управляющего сижу. И пусть будет стыдно ученому совету. На моей стороне электроника…
Нет, определенно стоило выпить, тем более своих денег Древесный в это дело почти не вложил!
Штакет в зале появился. Но позже, чем ожидал Древесный. И печальный, бледный. Он и так белый, а тут его словно еще дополнительно припудрили.
Штакет шепчет что-то на ухо Древесному, и тот тоже на глазах белилами покрывается. А потом как а-а-хнет изо всей силы булыжником по столу! Да так, что сидевший рядом и исполнявший роль тамады Кум-Кумачевский контуженным оказался. Уже который день ничего не слышит. Что ему ни говорят, а он: «Чего? Кого?»
А по-моему, придуривается: ждет, какая погода установится, какие изменения будут… Самоотключился. Ведь после того, как Древесный булыжником по столу грохнул, Кум-Кумачевский только пальцем в ухе поковырял и пошутил, что оглох. Со мной-то он разговаривал! А официально глухим объявил себя позже. Коллеги советовали ему обратиться в поликлинику и взять больничный лист. Он отказался. Ему надо быть в СУСе, слушать, о чем говорят вокруг. А что он узнает нового, сидя дома?
А вышло вот что: электронная машина решила совсем не так, как ожидалось. Она отбила на перфокарте: СУС надо фактически ликвидировать, оставить в нем всего несколько человек. И это несмотря на то, что данные для машины Штакет подбирал и составлял в расчете именно на положительное решение… Все цифры — в плоскости достижений.
Балда ты, Аким, со своей электронной машиной!
Говорил мне: не высовывайся. А сам высунулся. В электронику полез.
Потом дело с институтом хотели замять. Не вышло. Кибернетики на сделку не согласились.
Но все это было потом. А тогда, в ресторане, пока официантка собирала осколки бутылок и вытирала пол, Древесный усадил рядом с собой Штакетникова, и стали они пить «Мезозой» стаканами. И намезозоились так, что покраснели, как раки. Первый раз я видел Штакета в цвете.
На следующий день после банкета мне позвонил и пригласил к себе домой — кто?! — Горчицын.
— Расскажи, — говорит, — Сынулин, что у вас там за оперетта происходит…
Ну, я рассказал про диссертацию, про банкет, про электронную машину. Он слушал внимательно и смотрел на меня пристальным своим взглядом. Не двигался. Только усами шевелил.
Но, судя до тому, как он задавал вопросы, я понял: Горчицыну все в точности-доскональности известно.
Известно ему даже, как ревизора принимали. И как тот у нумизмата был. Но считал ревизор не те деньги, которые ходили при Пипине Коротком, а сегодняшние.
И пришлось главбуху бормотать в оправдание:
— Ткплчло… пще…
И детали такие всплыли в разговоре, какие Горчицын мог знать только от самого ревизора… А впрочем, почему обязательно от ревизора? От Вестового, от Чебурекова, от Кудымкарова. Кто большую часть времени с ревизором был? Кто отвлекал ревизора? А может быть, отвлекал только для вида, а на самом деле помогал ему?
Тогда я рассказал Горчицыну о том, как Древесный потерял телефонную книжку, как старался он вспомнить имя своего давнего приятеля, «молочного брата», который был записан на «С» — случка собак.
Горчицын долго смеялся и все просил меня:
— Расскажи, расскажи в лицах, как он книжку потерял… Случка собак, говоришь?
Что будет дальше — увидим.
Ну, привет!
Ал. Сынулин.
19 марта
Василий!
А Слоник сгорел. Это такая кличка у Древесного была — за широкую переносицу и большой висячий нос хоботком.
Аким говорил раньше: «Мы за спиной Древесного…» А если разобраться, какая это была спина? За ней другой спины не было… Кто был записан в телефонной книжке Древесного? Комиссионщики? Организаторы собачьих случек? Мелко, очень мелко!
Словом, вызвало Древесного начальство и сказало:
— Пишите заявление об уходе. Сдавайте дела. Некрасиво у вас с диссертацией вышло. И потом этот эксперимент с электронной машиной…
Несколько дней вопрос о СУСе висел в воздухе. Все забились по своим углам. Притихли. Ждали.
Потом пошли слухи: СУС опять сливается с УКом. Снова будет УКСУС. И, как прежде, его возглавит Горчицын.
Здесь вспомнилась мне фраза жены Горчицына: «Мой никогда не ошибался ни в поведении, ни в выборе друзей».
А друзья у него влиятельные. У Горчицына — поддержка. Вот эта спина!
Вскоре и сам Горчицын приехал. Зашел в пустой кабинет управляющего — это при мне было, потянул носом воздух, брезгливо поморщился и сказал:
— Сынулин, раскройте окна. Фу, эта «Ява» въелась во все стены и в мебель!.. А курить, между прочим, хочется. Но сигареты свои я забыл. У вас есть какие-нибудь?
У меня в кармане, кстати, оказалась пачка сигарет «Друг».
Потом Горчицын собрал руководителей отделов и объявил:
— В настоящей обстановке целесообразно УК и СУС объединить. Это не значит, что разделение их было ошибкой. Тогда оно было своевременным. Теперь своевременно другое… Но называться учреждение будет иначе. Раньше был УКСУС, теперь СУРОП — снабженческое управление рационального обеспечения предприятий. Исходить из названия — рациональное… Поняли?
О штакетниковском эксперименте Горчицын заметил:
— Электроника — вещь хорошая. Об этом известно давно. Но надо уметь с ней обращаться.
Спросил:
— Может, кто желает высказаться? Вот вы, Сынулин!..
Я не готовился к выступлению и сказал коротко, но удачно, прямо, что называется, под аплодисменты:
— В наш век, в век высокой автоматизации, электроники и кибернетики, в век торжества человеческого гения, все решает не машина, а человек. Начальник.
Ты бы посмотрел, как был доволен тов. Горчицын моими словами! А Кум-Кумачевский даже в ладоши захлопал: слух у него прорезался.
Так вот, сама собою вырвалась у меня яркая фраза! Наверно, та самая — крылатая! — которую я долго ждал. После меня говорили другие. Они осуждали ошибки Древесного, но самое главное все же сказал, наверно, я. Потому что сегодня меня вызвал к себе тов. Горчицын и отметил, что не ошибся, вытащив меня из Антоновки, назвал человеком перспективным, с будущим, и предложил стать заведующим отделом интенсификации — отвечать за научную организацию труда в СУРОПе.
Я, конечно, сказал, что заведующим стать не мечтал, что все это для меня неожиданно, что лучше бы оставили меня на рядовой работе, где я, очевидно, более полезен. Но тов. Горчицын убежденно возразил:
— Вы должны быть заведующим… Я вас вижу заведующим.
Тов. Горчицын посоветовал особое внимание обратить на выпуск памяток, инструкций, наставлений и другой литературы, для чего порыться в библиотеке, позаимствовать опыт других организаций и учреждений. Посмотреть, где какие плакатики выпускают или таблички. Увидел в магазине то ли в парикмахерской табличку «Наш коллектив включился в движение за честность, порядочность и здоровые взаимоотношения на производстве и в быту!».
— Неплохо бы, — говорит, — и нам такую табличку!
Вообще тов. Горчицын придает большое значение оформлению стен и фасада. Помню, еще тогда, когда я только первое время в УКСУСе работал, то встретил утром тов. Горчицына. Он стоял на другой стороне улицы и разглядывал с расстояния вверенное ему учреждение. Спросил меня:
— Нравится вам, Сынулин, фасад УКСУСа? По-моему, он покрашен неровно. И вывеска маловата. Вот отсюда я уже ничего не разбираю. В учреждениях — внутри — всякое бывает, но фасад остается фасадом. Он должен говорить о солидности и благополучии.
И еще любит тов. Горчицын, чтобы полы блестели. На днях он высказал идею — все полы в коридорах и кабинетах лаком покрыть. Чтобы воздух чище был и настроение у сотрудников поторжественнее. Попраздничнее.
Передал я это указание завхозу, а тот отвечает: «Про лак уже знаю, но лак учреждениям не отпускают».
— А кому отпускают? — спрашиваю.
— Яслям, например, детским садам.
И тут я рассмеялся.
— Чудак вы, а еще завхоз! Разве выхода нет? Давайте возьмем шефство над ближайшими яслями! Купим для яслей, скажем, сорок банок лака. Двадцать себе возьмем, двадцать яслям отдадим, а распишутся они за сорок. Кто учтет? Лак, он ведь высыхает, улетучивается.