Только собрался я прервать свой эксперимент, как позвонил Жежеренко:
— Гражданин Костиков, перестаньте давать другим мой номер, или я выключу ваш телефон…
— Нет, не выключите! — ответил я, уже чувствуя силу. — Тогда хуже будет, напишу про все в газету: я как номер не тот дали, и как ходил я к вам, и как вы так же, как и я, не спали всю ночь — вот смеху будет!..
Жежеренко растерялся, понял, что с «позиции силы» со мной говорить теперь трудно. И тут же переменил тон:
— Товарищ Костиков… поймите мое положение. Нет свободных номеров, ни одного, вчера отдали последний…
— Да, но я хожу к вам уже целую неделю…
— Товарищ Костиков… Э-э… Извините, как вас по отчеству?
— Савелий Петрович.
— Савелий Петрович, мы, конечно, виноваты, не сразу разобрались. Но я вам обещаю переменить номер. Тут парикмахерская переезжает…
— Что?! — закричал я. — И мне ее телефон? Сейчас о грузовом такси звонят. А дальше в очередь на перманент записываться будут?
Оставшийся отрезок ночи я продолжал давать всем жежеренковский телефон, а утром, уходя на завод, завещал то же самое делать жене.
Когда я пришел на работу, то увидел в приемной мужчину в ратиновом полупальто и надвинутой на лоб меховой фуражке. Это был Жежеренко.
— Вот что, — сказал я своему секретарю, пригласив его в кабинет. — Совещание которое я назначил на четыре часа, будем проводить сейчас. Вызывайте всех технологов! У меня настроение заседать!
Мы заседали долго и обстоятельно. Отпустив всех, я увидел в дверях Жежеренко.
— Можно? — робко спросил посетитель. У него было бледное, осунувшееся лицо и затуманенный взгляд.
— Чем могу служить? — сухо полюбопытствовал я и откинулся на спинку кресла, дабы приобрести монументальный вид.
Вероятно, я достиг цели, потому что Жежеренко сразу съежился.
— Видите ли, надо с этим покончить, — произнес посетитель.
— С чем это? — небрежно спросил я. — Знаете, у меня столько дел… Так что попрошу покороче… Ах, простите, забыл, тут один звонок срочный…
Сказав это, я снял трубку телефона. Мысль моя судорожно работала: кому бы позвонить насчет рыбалки? Ах да, Алексею Николаевичу! Он мастак по этой части…
— Алексей Николаевич? Привет! Слушай, старик, как насчет рыбалки? С субботы на воскресенье?
Мой старый приятель был, видимо, крепко ошарашен таким разговором, потому что я никогда не увлекался рыбной ловлей.
Не веря ушам своим, он пытался выяснить, что со мной произошло, но выяснить ничего не мог, потому что я его не слушал, а говорил сам. Говорил все, что знал про рыб:
— Знаешь, старик, говорят, на Черном озере меченосцы клюют со страшной силой… Вуалехвостки еще… И судаки. Эти больше на лимонную корочку берут… А щука, она сардинкой любит пробавляться…
Под конец я назначил Алексею Николаевичу встречу на льду Черного озера в субботу, в шесть вечера…
Конечно, Алексей Николаевич сделал из моего монолога вполне определенный вывод, так как вскоре мне позвонила жена и сказала:
— Савва, ходит слух, что ты сошел с ума. Я этому верю… Я видела, какие у тебя сегодня утром были глаза. Это все телефон. Сегодня же я оборву провода! А ты бери бюллетень и приходи домой.
Сделал выводы из моей телефонной беседы и бедный Жежеренко. Кажется, его начинала бить легкая дрожь.
— Так вот, — предложил он. — Скажите, когда все это кончится? Это же тиранство, моя жена заболела…
— Заболела? — переспросил я равнодушно. — Так мы же не поликлиника. И вообще меня мало волнуют подробности вашего быта.
— Вы понимаете, я бы выключил свой телефон. Но я ответственное лицо…
— Это меня не касается. Напишите заявление…
— Как? Какое?
— …что вы просите меня не давать больше номера вашего телефона заказчикам грузового такси, так как не позже, чем завтра, перемените номер моего…
— Но не могу же я отдать вам свой! — беспомощна воскликнул Жежеренко.
— Ничего не знаю! Кроме того, товарищ Жежеренко, я очень тороплюсь. В моем, распоряжении две минуты.
Посетитель нервно вырвал листок из блокнота и написал заявление. Я прочитал. Все было верно, но строчки «кому» и «от кого» из-за тесноты формата стояли одна под другой. А надо, чтобы рядом. Я вернул заявление автору:
— Не по форме, перепишите. И в двух экземплярах.
— Это же издевательство! — закричал посетитель и в изнеможении откинулся на спинку кресла.
— Тогда заявление не будет принято, и я продолжу…
— Нет, нет, давайте!
— Вот так! Сейчас я дам команду жене кончать осаду вашей квартиры, хотя, если отвечать взаимностью, я мог бы сделать это и через неделю.
…Свое обещание Жежеренко выполнил. Утром мой телефон имел уже другой номер.
А откуда же достал его начальник узла? Свой отдал? Нет. Просто отобрал у одного своего знакомого, которому установил телефон вне очереди два дня назад…
1959
КАПЛЯ ВНИМАНИЯ
— Вася, я до замужества тебя таким не знала…
— Зиночка, согласись, ты тоже не такой была…
Этими словами обычно начиналась очередная семейная дискуссия между молодыми супругами Коржиковыми. Зина чаще всего нападала. Василий чаще всего защищался. Спор, разумеется, шел не о возможности существования снежного человека и не о том, что такое Антарктида — материк или группа островов. Нет, на снежного человека и на Антарктиду супруги Коржиковы придерживались единых взглядов. Точки зрения их не совпадали лишь тогда, когда дело касалось чисто местных вопросов, масштаб которых не распространялся дальше пределов комнаты.
— Вася, до замужества ты был другим… — обиженно сказала жена, ставя на стол после вечернего чая пустую цветочную вазу.
— А что случилось? — насторожился супруг.
— Ничего особенного. Но раньше, когда ты приходил ко мне на свидания, ты привое ил цветы. Соседской Манечке муж до сих пор часто цветы дарит, а они женаты уже, слава богу, три года… А у меня вот ваза опять пустая… Прямо не знаю, какой ты стал!
— Зиночка, согласись, ты тоже такой не была, как сейчас… — традиционно отвечал Василий. — Не на каждое свидание я являлся с букетом. Ты, однако, этого не замечала. Женщины до того, как они выйдут замуж, почему-то более снисходительны к недостаткам мужчин.
— О, а мужчины! — воскликнула Зина. — Я видела, как ты сейчас морщился, попробовав моего пирога. Просто трудно на твой вкус угодить. А раньше, когда мы начали встречаться, то целыми вечерами ходили по городу и ели пирожки с ливером. Они тебе казались такими вкусными, эти пирожки трехдневной давности, которые печет железнодорожная столовая.
— Зиночка, разговор идет не про ливер, а про цветы… Ты же была сегодня на рынке. Могла их там купить…
— Я? Сама? Нет, уж я подожду, когда муж принесет…
— Ты капризна.
— Ну и пусть. Женщина имеет право быть немножко капризной. Помнишь, в одном рассказе Генри жена захотела персик. Была ночь… Муж обегал весь город и, несмотря на то что магазины и рестораны были закрыты, принес, достал! Вот это муж!
— Да, но ты забыла, когда он дал ей персик, она сказала: «Разве я просила персик? Я бы гораздо охотнее съела апельсин». Вот и угоди вам! Зря ты, Зина, ко мне так часто придираешься. Что я — мало стараюсь… что я — не забочусь?
Действительно, старался и заботился молодой супруг много. Почувствовав ответственность, которая лежит на главе семьи, он взял дополнительную работу и пропадал с утра до вечера. Достатку, который царил в этом доме, позавидовали бы многие. И Зина не могла, конечно, упрекнуть мужа в том, что процесс обзаведения хозяйством проходит слишком медленно. А подруги вздыхали по поводу ее новых нарядов, и в этих вздохах слышалось: «Вот бы нам такого, как Зинкин».
Но Зинкин — что со стороны не очень было видно — делал немало промахов. Небольших, маленьких, вроде того, который произошел с цветами. И не придавал им значения, забывая, что презренные мелочи в семейной жизни значат очень многое. Они могут скрасить трудную жизнь и, наоборот, омрачить легкую, безоблачную.
Соседка Манечка успокаивала Зину:
— Сразу видно, что у твоего Василия до тебя никого не было. Он не умеет ухаживать, быть предупредительным. И, кроме тебя, у него тоже никого никогда не будет…
Шутливое успокоение действовало ненадолго. Вечером в комнате Коржиковых возникала очередная дискуссия. Василий, поначалу пытавшийся исправляться, в последнее время все чаще принимал позу активно обороняющегося.
А Зина не хотела ослаблять натиска и все чаще восклицала:
— Я женщина! И ты должен это понять.
Однако в своем критическом порыве она забывала, что у женщины есть не только право требовать к себе утонченного внимания, но и обязанность оказывать внимание своему мужу. Пусть не утонченное — элементарное. Василий мог бы заметить ей, что, после того как прошел первый месяц, она уже не вставала утром, чтобы подогреть ему чай и собрать на стол (Зина училась на курсах и уходила из дому на два часа позже). Он мог бы упрекнуть ее и во многом другом.
Словом, в жизнь молодой семьи начала вторгаться проза. Она постепенно вытесняла лирику, зародившуюся в те нежные звездные вечера, когда Зина и Василий ходили по городу и ели пирожки с ливером.
У Василия были бабушка и мать. У Зины кроме родителей — целый легион родственников, упомнить которых Василию было просто невозможно. К родным Зина проявляла постоянное внимание, и это, как ни странно, отрицательно сказывалось на семейной жизни молодых супругов.
— Васенька, ты не забыл, что сегодня надо послать несколько телеграмм моим родичам?
Василий морщился и начинал шарить по карманам: где-то должна была лежать бумажка, на которой жена написала, кого с чем надо поздравить. Зина и сама могла бы отправить телеграммы, но ей было приятнее, если это сделает Василий.
— Потерял? Я так и ожидала.
— Ну и что особенного? — попытался оправдаться муж, — В крайнем случае пошли сама, или я просто могу позвонить по телефону. Телеграмма — это же формальность!