Вот, оказывается, как легко и просто бывает в жизни!
Мы посидели, помечтали. Я сказал:
— Представляешь, я приезжаю с работы, вхожу на наш маленький участок, а там все цветет: яблони, вишни, груши. А ты сидишь на крылечке нашего маленького домика и ждешь меня. Ждешь, чтобы вместе, сообща подышать кислородом, озоном и нектаром! А в отпуск мы никуда не поедем. Я буду лежать в гамаке, а ты — на раскладушке. Лежишь, а вокруг тебя пчелы: ж-ж-ж-ж-ж…
— Какие пчелы? Я их боюсь.
— Это наши пчелы. Хозяев они не трогают. Они будут жить в маленьких ульях около нашего маленького домика.
Нам было радостно и немножко грустно. Грустно потому, что мы должны расстаться с привычным укладом жизни, проникнуться заботами о земле и тревогами по поводу сельскохозяйственных вредителей и поздних весенних заморозков.
Потом жена легла спать. А мне спать не хотелось. Хотелось ходить и разговаривать. Я, начал читать вслух выдержки из книги «Иллюстрированное садоводство и цветоводство»:
— «Римские гиацинты и гиацинты Синтелла высаживают в горшки на расстоянии пяти сантиметров друг от друга… Тюльпаны группы Коттедж сажают тоже на расстоянии пяти сантиметров… Срезку черенков с коричневой и желтой кальцеолярий проводят обычным способом… Болезни японской лилии проявляются обычно на луковицах… Сонная болезнь пионов…»
— Ты что про какие-то болезни? — прервала жена. — Повеселее бы что-нибудь.
Я продолжал:
— «Семенные коробочки рододендронов должны быть собраны без повреждений с молодых побегов… При нормальном уходе за резиновыми шлангами они могут служить долгое время… Сельдерей выращивают в хорошо подготовленных траншеях… Долгоносики часто повреждают цветочные почки в стадии бутонов… Парша груши — грибковая болезнь…»
— Хватит! — сказала жена. — Гаси свет!
Я погасил свет и закрыл глаза. Мне снились рододендроны, тюльпаны группы Коттедж, артезианские скважины и золотой ранет в каплях утренней росы.
На следующем собрании Яблочкин сказал, что они вместе с казначеем — хранителем печати — ездили осматривать предлагаемые кооперативу участки.
Первый участок — шестьдесят километров электричкой, семь километров от станции, надо корчевать дубовые пни, воды поблизости нет, электричества тоже. Второй участок — восемьдесят километров железной дорогой, от станции двадцать минут автобусом, пятнадцать пешком, вода есть: кругом болото, надо его осушать, электричества нет. Третий участок — с электричеством и водой, но без почвы. То ли ее ветром сдуло, то ли там полигон какой был. В общем — глина. И сто двадцать километров электричкой. Четыре километра пешком вдоль насыпи.
— Мы остановились на третьем варианте, — доложил Яблочкин.
— Не согласны, — послышалось с мест.
— Других участков не дают, — пояснил Яблочкин. — И эти — с боем… Из тех, что я видел, за сто двадцать километров лучший. Иначе я слагаю с себя полномочия… Пусть этим делом займется другой товарищ…
— Ладно. Пусть будет сто двадцать.
Слабые духом дрогнули и без разговоров покинули зал.
— Это ничего, что они ушли, — сказал Яблочкин. — Нам надо принять в кооператив еще семь человек из другой организации. За это она нам привезет землю. А кооператив по числу участков не должен расти: местность не позволяет.
— А зачем нам чужие?
— Неизбежность. Необходимость. Мы им — места в кооперативе, они нам — землю. И это еще не все, которых нам надо принять. Кроме земли, существует проблема воды.
— Ты же сказал, что вода есть.
— Есть, но глубоко. Одна организация берется сделать колодцы, но взамен просит пять мест…
— Это же разбой.
— А что делать?. Поймите, трудно с бурильными установками. Чем вы будете скважины прокалывать? Пальцем? Тогда вернемся ко второму варианту. Но я сказал, там болото. Его надо осушить. Одна организация просит за это двадцать участков… Или я слагаю с себя обязанности…
— Не слагай, Спас, не надо.
— Пойдем, дальше. Электричество. Надо вести от поселка, что в четырех километрах. Столбы, провода, работа… Нам, конечно, не под силу. Но есть одна…
— Сколько мест?
— Семь.
— Теперь в отношении железнодорожной платформы. Даже если мы ее построим, поезда останавливаться не будут. Платформа отпадает. Но есть одна организация, Которая нас будет возить автобусом.
— Сколько мест?
— Шесть.
— Как обстоит с домами?
— Есть дома по две с половиной тысячи рублей. Но это дорого. Откажемся?
— Откажемся.
— Другая организация предлагает нам домики по шестьсот рублей, но требует восемь мест. Согласимся?
— Согласимся.
— Но домиков немного. На всех не хватит. Предлагаю жеребьевку. Члены правления в жеребьевке не участвуют.
— Это почему же не участвуют? — спросил я.
— Потому. Вы нас избрали? Или правлению уйти в отставку? Давайте голосованием.
Поскольку рядовых пайщиков в зале было меньше, чем членов правления, предложение прошло большинством голосов.
При жеребьевке я вылетел, но остался немножко посидеть в зале.
— Далее. Надо транспортировать и ставить дома.
— Ты хочешь, Яблочкин, сказать, что есть одна организация…
— Совершенно точно.
— Не выйдет.
— А кто дома будет ставить? Пушкин?
— Но ведь нас, конструкторов, в кооперативе почти не останется… Все варяги.
— Без паники. Часть конструкторов пойдет в другой кооператив. Есть одна организация, которая с удовольствием арендовала бы подвал нашего бюро. Если администрация согласится сдать ей подвал, они нам выделят семь мест в своем кооперативе…
Я пошел домой. Жену я успокоил быстро:
— Помнишь, я читал тебе книгу о садоводстве и мне попадались болезни растений? Так их значительно больше. Я читал выборочно. А теперь нас не будут тревожить ни недуги японской лилии, ни сонная болезнь пионов, ни долгоносики, ни парша груши…
— …и ни поздние весенние заморозки, — добавила жена. — Только жаль, не будет у нас тюльпанов группы Коттедж.
— Тюльпанов группы Коттедж? Я куплю тебе их на рынке.
1968
ВАНЬКА(По А. П. Чехову)
Ванька Жуков, шустрый голубоглазый подросток, полгода назад приехавший из деревни и поступивший учеником на завод, в ночь под Первое мая не ложился спать.
Друзья по общежитию давно ушли на праздничный бал в Дом культуры, а Ванька остался, чтобы написать письмо своему дедушке. Давно не писал он Константину Макаровичу, хотя собирался много раз. Но всегда что-то мешало: телевизор, кино, футбол.
Теперь же откладывать было нельзя: дедушка прислал открытку, в которой сообщил, что думает скоро приехать и забрать Ваньку назад в деревню. Кто-то, наверно, сказал ему, что учат здесь не так и живут ребята неправильно, вот он и растревожился.
А возвращаться домой Ваньке страшно не хотелось, и он решил опередить деда своим письмом.
Ванька вырвал лист из тетради, достал шариковую ручку и стал прикидывать, как бы начать поласковее, чтобы деду было приятно.
«Милый дедушка, Константин Макарович! — писал он. — Поздравляю Вас с международным пролетарским днем Первое мая, а также а праздником Победы, которую Вы самоотверженно завоевали в Великой Отечественной войне. Желаю Вам бодрости и крепкого здоровья. Всегда вспоминаю Вас и благодарю за все то хорошее, что Вы для меня сделали…»
Ванька рос и воспитывался у Константина Макаровича. Родители его поженились рано. Ванька появился на свет, когда матери его было девятнадцать лет.
Первое время отец и мать работали в колхозе, а потом уехали в город на стройку. Получили квартиру. Стали учиться в вечерней школе, в институте.
Мать хотела однажды взять Ваньку с собой, но Константин Макарович запротестовал:
— Как вы его растить-то будете? И времени у вас нет, и денег не густо. Студенты. Эх вы, молодежь, нарожаете детей, а потом не знаете, что с ними делать. Пропали бы, кабы на дедов да бабок спихнуть нельзя было.
Так и остался Ванька с Константином Макаровичем.
Родителей своих он видел только тогда, когда они приезжали в отпуск. Дедушка каждый раз поначалу им радовался, а с днями радость проходила, потому что прибавлялось забот по дому. И продукты покупать, и у печки стряпать, и убираться. Отец и мать делать ничего не хотели, а может, и не умели. Уходили с утра на речку.
Константин Макарович Ваньку с ними отпускал неохотно: «Вы у меня хоть помощника-то не уводите».
А прошлым летом родители в деревню не приехали. Написали, что очень устали и отдыхают в Сочи.
Осенью в колхозе были люди из города, с механического завода — участники автомобильного агитпробега. Рассказывали молодым ребятам о месте в жизни, о том, как они вдохновенно трудятся и интересно живут. У Ваньки глаза от увлечения разгорелись, и он стал упрашивать Константина Макаровича отпустить его в город.
Дедушка подумал и согласился:
— Ну что ж? Езжай. Специальность получишь. Мастером будешь. А я вот что-то прибаливать часто стал.
Ванька Жуков посмотрел на окно, на стенку и живо представил себе Константина Макаровича, ночного колхозного сторожа. Это невысокий худощавый старичок лет около шестидесяти, с лицом, которое светится доброй улыбкой. Но бывает оно и строгое, суровое — когда дед сердится.
Днем он спит или помогает, колхозному садоводу. «Такая, говорит, у меня общественная обязанность: садовод хоть и институт окончил, да в практике не шибко силен». Или идет в сельсовет. Там у почтальона новые журналы и газеты.
Возьмет журнал, сдвинет очки на нос и читает вслух тем, кто председателя сидит дожидается.
А ночью дед ходит вокруг колхозных амбаров, а за ним шагают старая Каштанка и кобелек Вьюн. Вьюн — пес молодой, но сообразительный, знает много команд и слов.
Однажды осенью дед сильно замерз и пошел домой за тулупом. А в это время кто-то замок у амбара сломал и мешок сахара украл. Вьюн пошел по следу и привел к Федьке, Агафьину сыну. Федька самогон варить собирался.