Ванька вспоминает про деда, но в деревню его совсем не тянет.
«Живу я хорошо. Питание хорошее. Бефстрогановы дают, отбивные, а больше все кнели паровые. А молоко здесь сгущенное и еще бывает из порошка.
Работа нетрудная.
Первое время с нами, учениками, заниматься никто не хотел. Говорили, что мы только мешаем выполнять программу. И мы играли в футбол. Я стоял в воротах.
А теперь я — за станком. Но иногда тоже отдыхать приходится: то заготовок не подадут, то инструмента не хватает, а то просто раскачка с утра долго идет.
Но мастер говорит: «Не унывайте, наряды оформлю как надо».
На первую получку я его, как полагается, угощал. Сам я выпил только чуть-чуть. Мне пить совсем не хочется.
Он мне сказал за столом: «Ты, Жуков, учись, получи хороший разряд, только в мастера никогда не иди. Хлопотно, и зарплата меньше».
Это правда. У нас есть такие, которые работают подолгу, давно выучились и школы окончили, а начальниками быть не хотят.
А наш мастер добрый. Намедни Лешка Окуньков — он постарше меня и разряд имеет — два дня прогулял, и мастер ему только сказал, чтобы он этого больше не делал.
А Лешка говорит: «Я никого не боюсь. Если уволят, на другой завод пойду. Везде рабочие, требуются, и даже с выговорами берут. У меня уже две трудовые книжки исписали. Третью почну».
Это тоже правда, Константин Макарович. Везде требуются и токари и слесари. И еще я обратил внимание — секретари-машинистки, И тут я подумал про нашу Алену Туфыркину, которая одним пальцем печатает в правлении. Мы с ней очень дружили. Приезжала бы она сюда печатать — общежитие дают, а потом даже отдельные комнаты обещают. А если она на машинке стукает еще плохо, то будет референтом. Сказывают, что референт тоже сидит у телефона, только печатать не умеет, а платят еще больше, чем машинистке. А Алена — девка смышленая и живет с мачехой.
Или парикмахером пусть будет.
А Лешка у одной такой подстригался под моду. Теперь у него прическа, как у Федьки, Агафьина сына, когда он после амнистии домой пришел.
А я так подстригаться еще не решил. Но костюм, который ты мне подарил, продал. Купил пиджак с двумя разрезами по бокам и брюки. Брюки совсем узкие, а книзу совсем широкие, с клешем. И сапоги я продал тоже. Теперь мужчины в них не ходят, а, наоборот, женщины.
На прошлом месяце мне одна ногу сапогом в троллейбусе отдавила.
Вечерами я хожу на танцы. Сам пока не танцую, но присматриваюсь.
Еще в кино бываю. Где написано «детям до шестнадцати лет», меня все равно пускают. Потому что я рослый.
А в общежитии телевизор гляжу. Теперь можно сидеть, как передачи не кончатся, хоть до часу ночи. Раньше воспитатель выключал рано, говорил «отбой», а теперь он от нас ушел.
Получилось потому, что Лешка Окуньков с одним парнем затеяли кидаться подушками. Попервоначалу так просто кидались, а потом стали пух выпускать. Смеялись до упаду.
И вдруг воспитатель приходит и говорит: «Выдрать вас за это надо».
А парень ему отвечает: «Посмотрим еще. Вы права не имеете».
И язык ему показал. Тогда воспитатель дал ему подзатыльник. Легкий совсем, небольный. А потом сам пожалел, наверно. На профсоюзном собрании его обсуждали за антипедагогический поступок. И еще говорили, что он не умеет нас заинтересовать.
А он разгорячился очень и подал заявление, что уходит с этой работы, и сказал: «Меня на любой завод примут. Воспитатели везде требуются».
А вчерась был выходной — их теперь целых два подряд, и мы отдыхали, забивали козла. Лешка, он шумный такой, как трахнет по столу костяшкой, так кричит: «Законно! Железно!»
Милый дедушка, не забирай меня отсюда. Ехать на деревню мне нет никакой возможности».
Ванька вздохнул, посмотрел по сторонам, и тут к нему пришла счастливая мысль:
«Как только я скоплю денег, то куплю тебе охотничье ружье. А то какой же ты сторож без ружья? Или пистолет стартовый. Федьку, Агафьина сына, или еще каких жуликов пугать. Пули в нем нету, а шуму много. От такого пистолета физкультурники на стадионе бегают.
А Москва — город большой. Дома высотные. Один близко от нас — на площади Восстания. Вокруг него утки с прудов летают. И зоопарк рядом. Там есть не только слоны, но и лошади.
Видал в магазине одном удочки с капроновой леской, крючками разными и катушкой, чтобы леску наматывать, — спиннинги. Если не надо ружья, то ко дню рождения Вашему спиннинг пришлю.
Не приезжай, милый дедушка, не бери меня отсюда. А еще кланяюсь Алене, Егорке и шоферу, а гармонь мою продай или подари кому, потому что я куплю себе транзистор. У нас некоторые транзисторы даже на завод берут, слушают, когда делать нечего — раскачка идет или инструмент не дали. Остаюсь твой внук
Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил в конверт, купленный накануне за пять копеек. Написал на конверте адрес: «Краснополянская область, Октябрьский район, деревня Ново-Кумачовка, улица Старо-Ивантеевская, дом 11/17. Петрову Константину Макаровичу».
Ванька подумал, и его снова осенила счастливая мысль: наклеить еще одну марку и написать «Авиа». Может, «Ил» в Краснополянск летает. А может, и «Ту-104». Этот меньше чем за час домчит. А поездом долго: дед приехать вдруг может.
Довольный тем, что письмо получилось убедительное, Ванька побежал на почту, чтобы опустить прямо у входа, потому что вынимают там чаще, чем из тех ящиков, что на улицах висят.
Лег спать Ванька под утро: ребята, вернувшиеся с праздничного вечера, долго галдели и опять кидались подушками. А когда Ванька заснул, ему снился Константин Макарович. Он сидел на печи, свесив босые ноги, и вслух читал Вьюну Ванькино письмо. Окончив чтение, дед сказал: «Дельный у меня внук растет!» А потом Ваньке снился Фантомас, который танцевал летку-енку. Под «транзистор».
1969
ВЫИГРЫШ ПО ЛОТЕРЕЕ
Племя взяточников многолико. Приемов, с помощью которых взяткодатель передает некоторые материальные и духовные ценности взяткобрателю, — не счесть. Поработала в этой области человеческая фантазия!
Давали просто так, на лапу, и вкладывали в роман Флобера «Госпожа Бовари», совали под салфетку и случайно забывали в гостях, всучивали под видом бессрочной ссуды в порядке товарищеской взаимопомощи и толкали в конвертах в квартирные почтовые ящики, умышленно проигрывали пари и невзначай безвозмездно уступали тому, кому надо, свою собственную путевку на юг…
Приносили борзыми щенками. Слали с посыльными ящики вина, жареных поросят и торты домашнего печения. Пригоняли с пастухом жертвенных овечек и козочек. Ловили случай. Было все: и «вашей супруге на женский праздник», и «вашему младенцу на зубок», и «в день вашего светлого сорокалетия». Использовали как удобный повод праздники.
Все это я говорю к тому, что Корюшкин ни один из названных способов и методов не применял. У него был свой, так называемый лотерейный.
Пришел однажды Корюшкин к своему начальнику Петру Ермиловичу Савватееву. Довольный, радостный.
— Что ты улыбаешься, как майская роза? — спросил Савватеев.
— По лотерее выиграл, Петр Ермилович! И немало.
Начальник, вместо того чтобы порадоваться удаче подчиненного, тяжело и разочарованно вздохнул:
— По лотерее, говоришь? А я вот по лотерее — никогда! Ни разу! И подряд покупал билеты, и вразброс… Невезучий, значит…
— А мне, Петр Ермилович, тьфу-тьфу, везет. За последнее время это со мной пятый, если не шестой, случай. Как начинаю проверять — бац! Есть! Хотите, я буду проверять ваши билеты? Они у вас с собой?
— Да тут вот. В столе.
— Может быть, вы перепишете номера для верности?
— Ни к чему.
С тех нор начал Савватеев выигрывать в каждом тираже: «Вот, Петр Ермилович, получите сто рублей. Ваш выигрыш!», «Вам опять повезло, Петр Ермилович!», «Петр Ермилович, пляшите!»
И Савватеев плясал. Он стал фантастически везучим. Спасибо Корюшкину! Добрый демон. При случае не забыть повысить.
Но в одном тираже начальник вдруг не выиграл. Вернее, выиграл, но Корюшкин ему об этом ничего не сказал… Потому что выигрыш был большой: автомобиль «Москвич».
Корюшкин рассудил так: «В предыдущих тиражах Савватеев не выигрывал. Это я ему от себя давал. А теперь выиграл он. И его выигрыш я возьму себе. Мы просто поменяемся местами! То он, а то я. Нет, автомобильчик я ему не отдам! Откуда он узнает, что это его «москвичок»? А мне, Корюшкину, эта машина нужна дважды: во-первых, как всем и каждому, а во-вторых, мне важен сам факт выигрыша… Надоело слышать шушуканье: «Завбазой не по средствам живет». А я не купил. Я вы-иг-рал. И вот справочка…
— Ну как? Мне что-нибудь перепало в последнем тираже? — спросил Савватеев Корюшкина.
— К сожалению, мимо, Петр Ермилович.
— Мимо, говоришь?
— Да, юзом, так сказать. В другой раз.
Начальник сурово сдвинул брови и тяжело засопел:
— А мне надо в этот раз! Именно в этот!
Корюшкин побледнел, но взял себя в руки и даже усмехнулся:
— В этот — ха-ха — я уже сказал… Не пофартило.
— А почему же ты не говоришь, что я выиграл автомобиль? Мер-р-завец! Ты к тому же, оказывается, еще и вор? Ты думаешь, я не знаю про выигрыш? Ошибаешься! Моя жена в порядке контроля над мужем переписала номера… И уже четвертый день спрашивает: «Где автомобиль?»
Если бы Савватеев спросил помягче: «Не ошибаешься ли ты, мой друг?» — Корюшкин, возможно, ответил бы: «Может, и ошибся, надо посмотреть еще раз». Но после того, как было произнесено «мерзавец» и «вор», рассудительный подчиненный понял: с Савватеевым ему больше не работать, даже если он вернет ему лотерейный билет. Отношений никогда и ничем не поправить. И вообще, когда «выигрывал»? Номера-то были у него переписаны… Раз уж с базы уходить, то автомобиль надо оставлять себе.
От этих логических точных рассуждений Корюшкину сразу стало легче, и он ответил начальнику свободно и бесстрашно: