— Жена переписала, Петр Ермилович? Посмотрела в таблице, на какой номер «Москвич» пал, вот и вставила в свой списочек… Знаете, как это называется? Вымогательство! Может, хотите, чтобы я вам «Чайку» купил?
— Вон! — закричал Савватеев. — Ты еще ответишь! Я через суд…
Корюшкин уже улыбался.
— Через суд? А где свидетели того, что вы мне давали билеты? А если и давали, то каким образом вам удавалось так часто выигрывать? Я, конечно, не понравлюсь народному судье… Но и на вас он влюбленными глазами смотреть не будет. Мне чего? Я с базы ушел, да и все. А у вас — положение…
На Петра Ермиловича Савватеева разговор с Корюшкиным оказал столь разрушительное действие, что его прямо с работы увезла машина с красным крестом.
Недели три он лежал дома, бредил и видел во сне машины разных расцветок.
Но потом цветные сновидения отступили от Савватеева, здоровье пошло на поправку, и он вышел на работу. Дела против Корюшкина он решил не возбуждать.
Рана, нанесенная Савватееву Корюшкиным, постепенно зарубцовывается. Но иногда все-таки бывает очень больно. В тех случаях, когда он идет по городу и около него, скрипя тормозами, останавливается вдруг кофейный «Москвич».
— Петр Ермилович, может, вас подвезти, а?
1969
ДЛЯ ЧЕГО ЧЕЛОВЕКУ ЯЗЫК ДАНСказка
История, о которой я хочу рассказать, произошла в городе, что стоял на берегу небольшой речушки. Когда стоял, неизвестно. Ученые спорят. Одни говорят: «Давно». Другие заявляют: «Недавно». И в этом нет ничего удивительного: раскопки только закончились — и в руки археологов попали сотни миллионов порою противоречащих друг другу документов.
От других городов до нас дошло по две-три глиняные таблички да по нескольку строк из летописей, и нам все ясно. На табличках и в летописях писали коротко.
Но о раскопках я скажу в самом конце.
Город назывался Дебатово, потому что жители его любили поговорить и много заседали. И ничего предосудительного в столь пустопорожней трате времени они не видели.
Так было и в тот день, когда в Дебатове появился Старичок странник. На голове — шапка поношенная, в руке — палка суковатая. Бородка рыженькая, усы висячие. Странникам бриться некогда: они странствуют.
Дед Мороз тоже ведь странник, и если его побрить, то он перестанет быть самим собой и превратится в обыкновенного оседлого гражданина с постоянной пропиской. И будет за деньги продавать мороженое. Или поступит грузчиком на хладокомбинат.
Пришел Старичок в Дебатово по делу, но решения его добиться нигде не мог. А дело-то несложное, совсем пустячное.
Был странник ходатаем от одного человека. И тот человек ему сказал:
— Тебе хорошо: ты волшебник. Что захотел, то и сделал. Только пожелал — и желание явью обратилось. А мне вот справка нужна, что я — это я, что моим отцом был мой отец и что дом, в котором я живу, — это дом, в котором я живу. И сколько ни хожу, никак документа получить не удается.
А Старичок и вправду волшебником был. Усмехнулся он и ответил:
— А не шутишь ли ты, неудачник? Неужели обязательно быть волшебником, чтобы простую справку тебе выдали? Пойду-ка я за ней сам. И не как волшебник, а как обыкновенный проситель.
Несколько раз ходил Старичок туда, где справки дают, ничего не добился. То, говорят, подождите: заседают. То, говорят, посидите: совещаются. То, говорят, покурите: дебаты продолжаются. То, говорят, уходите, потому что неизвестно, когда они кончатся.
Побрел он по городу и в других конторах ту же картину увидел.
— Сейчас нельзя, папаша: говорят тут товарищи…
— И давно говорят? — спрашивает.
— Да часа уже полтора.
— А долго еще то же самое делать будут?
— Да столько же, если не больше.
Рассердился Старичок, стукнул палкой.
— Ай-яй! Не понимают люди, для чего язык им дан. Язык — это благо. Но он может стать и бедствием. Пусть говорят! Пусть говорят! А с этой минуты — еще и впятеро длиннее! Унты-панты-манты!
И как только он произнес эти слова, со столба, что стоял при въезде в город, упала табличка с надписью: «г. Дебатово». И появилась другая: «г. Старовеликодебатово-на-Малой Велеречивке».
Улицы тоже таблички изменили. На смену прежним названиям: Гончарная, Кулинарная, Лесная — новые пришли: улица имени Лучших Людей Посудо-Гончарной Промышленности и Силикатно-Керамического Производства, улица имени Почетного Гражданина Старовеликодебатова-на-Малой Велеречивке Передовика Кулинарного Дела Повара Столовой № 13 Ивана Ивановича Иванова, улица имени Нашего Зеленого Друга, а также Его Защиты от Потрав, Пожаров и Различных Вредителей.
А жители города стали изъясняться очень пространно. Друг к другу они обращались не иначе как «всемимногосовершенноискреннеуважаемый».
Если шофер нарушил правила и повернул не туда, регулировщик останавливал его и говорил:
— Что же вы, всемимногосовершенноискреннеуважаемый, повернули с улицы имени Лучших людей Посудо-Гончарной Промышленности и Силикатно-Керамического Производства на улицу имени Нашего Зеленого Друга, а также Его Защиты от Потрав, Пожаров и Различных Вредителей на красный свет и тем самым нарушили правила движения автомобильного и иного транспорта по улицам, утвержденные Советом Всемимногосовершенноискреннеуважаемых Регулировщиков города Старовеликодебатова-на-Малой Велеречивке?
Водитель отвечал регулировщику столь же многосложно, и, пока они объяснялись, в городе возникала гигантская транспортная пробка. И длинной чередой стояли омнибусы, кебы, трамы и автомобили.
На дежурный вопрос «как поживаете?» горожане отвечали подробно, всесторонне и глубоко.
При этом нередко, запутавшись в словах, теряли мысль, и тогда один просил другого:
— Постой, всемимногосовершенноискреннеуважаемый, о чем же я тебе начал рассказывать? Напомни.
Больные выздоравливали быстрее, чем врачи успевали заполнять историю болезни.
Дети в этом городе рождались поздно: родители очень долго объяснялись в любви.
Прокурор несколько месяцев произносил обвинительную речь, требуя присудить обвиняемого к двум неделям домашнего ареста.
Шестидесятилетний юбилей одного горожанина так затянулся, что в конце чествования его поздравляли уже с семидесятилетием.
В магазинах продавались пластинки долгоиграющие и очень долгоговорящие.
Репортажи о футбольных матчах длились сутками: матч уже давно закончился, а комментаторы все комментируют, комментируют…
Авторы мемуаров успевали до конца жизни написать только первую часть труда — «Детство». Как они провели отрочество и юность, никто не знал.
Писатели писали длинно. Они работали над трилогиями и тетралогиями. На тех, кто писал покороче, смотрели с пренебрежением: малоформист, несерьезный человек.
На них указывали пальцами:
— Э, люди, посмотрите на него! Он уже почти вышел из начинающих, а не приступил к созданию многологии.
На собраниях устанавливали регламент: десять дней — докладчику и по одному дню — выступающим в прениях.
И чему бы ни были посвящены форумы, симпозиумы, коллоквиумы и ассамблеи — ремонту телятников, торговле пионами или качеству губных гармошек, — докладчики начинали издалека, с происхождения человека.
— Человек, всемимногосовершенноискреннеуважаемые товарищи, произошел от обезьяны…
Если докладчик не укладывался в регламент, слишком долго задержавшись на первобытнообщинном строе, то просил дать «еще денька два-три».
А тосты?! Никто никогда за всю историю не произносил столь продолжительных, стайерских, марафонских тостов. Поднимался человек со своего места за столом и:
— Позвольте мне, всемимногосовершенноискреннеуважаемые, поднять этот маленький бокал с большим чувством за… который… то есть… и чтобы… и вообще… и во имя… а также… и мы всегда… и чтобы ему… и его мать… и его дети… много лет… и дальнейших творческих… и всю жизнь…
И говорил, говорил, говорил — так что пить потом уже было нечего: вино высыхало.
Основную часть населения города составляли машинистки, и печатали они бог знает что: «Принимая во внимание отсутствие наличия недостаточно своевременной организации дела постановки оперативной координации части укомплектования контингента абитуриентов…»
…Вот почему археологи ничего понять не могут. Ведь они имеют дело не с примитивными глиняными табличками или берестяными грамотами, а с документами более сложными.
А раскопали археологи СВД-на-М. Велеречивке не из-под земли, а… из-под бумаг.
Другие города погибали от нашествий диких кочевников, от наводнений, от извержений вулканов. А этот погиб от извержений канцелярий и какое-то время покоился под слоем протоколов, стенограмм, циркуляров, инструкций, наставлений, памяток, актов, заявлений, сопроводительных, пояснительных, объяснительных, докладных, накладных, спецификаций, реляций, запросов, рефератов, конспектов, проспектов, «рапортичек», «собачек», «бегунков», «цидуль», «телег» и «сигнатурок».
Старичок странник вовсе не желал городу такой злой, трагической судьбы. Он просто хотел проучить дебатовцев.
Но заколдовать-то он заколдовал город, а расколдовать забыл. Старенький он был, Старичок. Память у него была плохая.
А как же с той справкой, которую просил его достать один человек? Справку Старичок достал. Ведь он был, не забывайте, волшебник.
1970
КАБЛУЧОК
Еремеича на нашей улице знали все.
Каждый, у кого отлетала подметка или давали течь сапоги, шел к Еремеичу. Он был мастером-универсалом и, как утверждали остряки, мог восстановить ботинок по каблуку.
Трудился он в комнатке первого этажа рядом с булочной, и его можно было застать там и рано утром и поздно вечером. В тех редких случаях, когда сапожник на работу не выходил, на двери была записка: «Еремеич хворает» или «Еремеич гуляет на свадьбе».
О себе он говорил в третьем лице.
Никакой вывески над его дверью, насколько я помню, не висело. Железную табличку «Сапожная мастерская артели имени горсовета» прибили потом. В то же время в мастерской появилась приемщица. Она выписывала квитанции и расчерчивала обувь мелком, указывая мастеру, где и что надо сделать.