Споемте, друзья!
Люди любят петь.
Они поют арии, романсы, частушки, куплеты, рулады, песни.
Поют с радости, с горя, по необходимости и просто так.
Поют всюду. На веселых клубных вечерах, на скучных загородных профсоюзных массовках и над речными обрывами во время любовных свиданий.
Из всего того, что поют, наибольшей популярностью пользуется песня.
Песня приходит на уста человеку сама собой. От обстоятельств. От настроения. В одном случае — это грустно-задумчивая «Тонкая рябина», в другом — возбуждающие «Ландыши», в третьем — меланхолически-философический «Черный кот».
Песни не вечны, они сменяют друг друга. Попели — и хватит. Не поют — значит, примелькалась, вышла из моды, устарела. И только одна стойко держится века. Это песня о шумевшем камыше и гнувшихся деревьях.
Существует несколько видов песен: песня без слов, песня без музыки, песня со словами и музыкой, но без смысла, песня многоголосая, песня безголосая.
Выбирайте, что вам ближе, в каком песенном поджанре вы будете работать. А я буду вам советчиком. В том случае, если вы возьметесь писать тексты песен, а не музыку: в музыке я не компетентен.
Итак, вы решили стать поэтом-песенником. Но вы еще робеете, сомневаетесь: получится ли?
Не сомневайтесь. Получится. У других-то получается. И, как видно, труда большого они не затрачивают.
Зарядитесь энтузиазмом. А для этого сделайте глубокий вдох и включите радио.
…Все ждала и верила,
Сердцу вопреки.
Мы с тобой два берега
У одной реки.
Вы не понимаете смысла этих строк? И я не понимаю. Трех берегов не бывает у одной реки. А почему, собственно, «у»? Может быть, «около», «возле», «подле» или «при»?
…комбайны, комбайны, комбайны
по чистому полю плывут…
Впечатляюще! К тому же смело и ново. «По чистому полю»! Правда, некоторым чересчур требовательным людям эти две строки могут не понравиться. И в их критических высказываниях будет свой резон: если на поле ничего нет и оно чистое, то зачем по нему кататься на комбайнах? Это же не манеж.
А в чистом поле хорошо сразиться с басурманом или с Соловьем-разбойником. Двинуть ему палицей по скуле.
В песнях все возможно. И нарушение элементарной орфографии, и отсутствие здравого смысла. Поэтому, не теряя времени, садитесь и пишите. Ну, например:
По реке плывут кораблики.
В майском небе поют зяблики.
Колосится в поле рожь.
Поступай со мной, как хошь.
И неважно, что в мае рожь не колосится. Не имеет значения, что зяблики в небе никогда не поют.
Первый шаг сделан. Теперь самое время более серьезно обдумать план дальнейшей работы: о чем писать, как писать?
Прежде всего надо избрать героев, коих вы хотите воспеть. Если вы внимательно прислушаетесь к песням, звучащим по радио, то легко заметите, что героев не так уж много.
Поют прежде всего о молодом парне-гармонисте. Все не насмотрятся, не нарадуются на этого чернобрового красавца весельчака, но он на комплименты внимания не обращает «и бровью не ведет». Поют о хрупкой девушке, которая на распиловке леса выполняет по пять норм. Парни говорят ей ласковые, нежные слова, а она и бровью не ведет. Поют про старую колхозницу-доярку, которая давно могла бы уйти на пенсию, но не ушла, работает. Пресса пишет о ней каждый день, а она и бровью…
Насчет бровей — это я не случайно.
Дело в том, что в песнях есть свои, твердо установившиеся словосочетания. Новых изобретать не надо. Все уже изобретено. Песня какая? Величавая. Края какие? Привольные. Сила? Могучая. Дали? Неоглядные. Росы? Серебристые. Зори? Золотистые. А сторонка какая? Родимая. То-то же! Это надо твердо знать. Просторы что делают? Зовут. А дороги? Тоже зовут. Запишите себе. Пригодится.
Кроме определенных, установившихся и оправдавших себя словосочетаний, в песнях очень часто встречаются междометия «эх», «ох», «ой»: «Эх, дороги…», «Эх, тачанка…», «Эх ты, удаль…», «Эх, махорочка…», «Ох, недаром славится…», «Ой, красивы над Волгой…», «Ой, подруженьки…», «Ой, девчата…», «Ой ты, рожь…», «Ой вы, зори…»
В песнях фигурирует не только человек. В них встречаются также птицы и растения (животными, за исключением лошадей, песенники пренебрегают).
Среди птиц на первом месте — прожорливая, хищная чайка, на втором — соловей (соловушко, соловейко), далее идет абсолютный бездельник голубь, за ним — лебедь белая (лебедушка). Такие птицы, как, например, горихвостка-лысушка или варакушка, в песнях не встречаются. (Попробуй скажи своей любимой: «Ты моя варакушка!» — обидится.)
Из растений первенство держит черемуха. Второе и третье места делят ива и рябина. За ними — береза. Дубы встречаются реже.
Долгое время необходимым атрибутом песни был платочек. Синенький, скромный. Им всегда размахивали на прощание милые, застенчивые девушки. Несколько позже скромный платочек уступил место солидному оренбургскому пуховому платку. Такие вещи, как шарф, кушак, шапка-ушанка, в песнях упоминать не надо. А вот шаль, например, можно всегда. Это вещь долговечная. Не то что, допустим, плащ «болонья».
Один известный мне поэт очень хотел вставить в песню плащ «болонью». Но это трудное название никак не втискивалось в стихотворный размер, и, пока поэт трудился над осуществлением невероятного замысла, плащи «болонья» из моды вышли и в них одели милицию.
До сих пор я говорил о песнях лирических. Существуют, кроме них, и другие — торжественные. Это те, которые можно услышать по радио в праздничные дни.
Торжественная песня отличается от лирической тем, что писать ее легче. Тут совсем не важны рифма, ритм, образность языка. Иногда это просто набор слов:
Ура!
Вперед!
В поход!
Мы
Все,
Взявшись за руки,
Тесно идем.
Ты, он, мы, вы, они…
Давай, даешь!
Не беспокойтесь, что в данном случае из-под вашего пера выйдет нечто не слишком изящное. Композитор это положит на музыку, и получится, как говорится, вещь.
На музыку можно положить все, включая жировку квартплаты и билет на проезд в троллейбусе. Но для этого композитор должен обладать очень большим талантом, особым даром. Не так давно Д. Шостакович написал пять романсов на слова из… крокодильского отдела «Нарочно не придумаешь». Они напечатаны в журнале «Советская музыка» № 1 за 1966 год, исполнялись по телевидению и заслужили большую похвалу зрителей-слушателей.
Так что текстовику надо всегда дружить с композитором.
Бывают такие случаи. Сидит поэт-песенник, в отчаянии обхватив голову, и уже совсем ничего не может придумать. Тогда появляется ангел-спаситель в лице композитора.
— Понимаешь, — говорит он, — какое дело! Я вот мелодию тут придумал. А к ней слова нужны. Давай-ка сообразим.
И соображают. На двоих.
Это называется писать текст «по рыбе».
Текстовик, слушая мелодию, записывает, каким стихотворным размером надо писать:
Тра-та-ти (та-та) та-та.
Сначала, конечно, ничего не получается. В строчках даже слогов не хватает, но вместо них можно пока поставить «ла-ла» или «бе-бе».
Я тебя ждала (ла-ла).
Громко плакала (ла-ла).
Я пришла к тебе (бе-бе).
Ну, а ты ни бе (ни ме).
Дальнейшая работа «по рыбе» приводит к успеху. Все-таки не так уж трудно подогнать текст к музыке.
Я тебя, мой друг, ждала.
Очень громко плакала.
А потом пришла к тебе.
Ну, а ты был не в себе.
Вот и песня. Не праздничная, но вполне приличная. К тому же, если найти молодую симпатичную исполнительницу, особенно с заграничным голосом, успех обеспечен.
Кое-что о становлении
Не без робости приступает начинающий романист к работе. Как-никак, а страниц пятьсот сочинить надо. Предлагать издательству рукопись в сто или двести страниц — неприлично. Такой роман не будет иметь веса. В состоянии невесомости окажется и автор.
В самом деле, можно ли с почтением смотреть на литератора, у которого в руках тоненькая папка?
Зато как броско, эффектно выглядит писатель, нанявший двух дюжих носильщиков, чтобы дотащить рукопись до издательства! Это китобой, отважный гарпунщик, а не какой-нибудь мелкий спиннингист.
Работа над романом начинается с того, что автор пишет заявку издателям с просьбой включить его произведение в тематический план. Заявка должна убедить их, что это будет вещь серьезная, глубокая. Особенно клюют в издательствах на слово «становление». Если вы заглянете в издательские планы — они густо пестрят этим словом: «роман о становлении поколения», «роман о становлении молодого человека», роман о становлении колхоза, кооператива, магазина, универмага, домоуправления, жэка — чего хотите. Как увидит издатель «становление», так враз выпишет аванс.
После получения аванса автор садится за стол и пишет заголовок романа. Заголовок должен отвечать моде. Одно время в моде были «светы» и «рассветы». Так появились романы с названиями: «Свет над землей», «Свет в Коорди», «Рассвет над Москвой», «Рассвет над Россией», «Свет над Липском», «Рассвет на Немане», «Рассвет на Шпрее», «Рассвет над морем», «В Заболотье светает», «У нас уже утро».
После того как Э. Хемингуэй написал «Там, за рекой в тени деревьев…», в моду вошли заголовки длинные и малопонятные. Для романа (пьесы, фильма) вполне подходит также заголовок афористический, типа «Деревья умирают стоя», «Чайки умирают в гавани», «Отважные не умирают».
Сюжет заранее разрабатывать не обязательно, он придет потом сам, а не придет — и не надо. За последнее время издано столько бессюжетных романов, что сюжет стал, необязателен. С других не требуют, и вам иск тоже не вчинят. Но тему все-таки желательно как-то представлять себе. О чем, так сказать, в принципе пойдет речь, из какой области жизни.
Первая фраза задает тон всему произведению. А поскольку произведение должно быть длинным, то и первую фразу следует сделать как можно более тягучей. Желательно, чтобы в ней были какие-нибудь сравнения и метафоры. Лучше всего про природу.
Ткань романа будет выглядеть примерно так:
«Шелковисто-лазоревый купол неба был чист и спокоен, — лишь у восточного края похожее то ли на былинную ладью, то ли на лебедя облако, переливаясь мраморными отсветами, громоздилось на зубцах далекого бора и незаметна для глаз плыло на север.
Разгоревшийся запад хмельно ликовал, празднуя торжественные и никогда не повторяющиеся минуты заката. Леса возносили в светлую, осененную снизу высь миллионы рук, жаждущих поймать солнце. А оно, огромное, сочное и налитое, падало тихо, бесшумно, как переспелое, розовощекое яблоко. Это небо дарило земле свой плод.
Простор земли, украшенный и щедро одаренный солнцем, возвеличивал разум и наполнял сердце живительными соками вечности и бесконечности мира, внушал мысли о могуществе человека и несказанной красоте природы».
«Это садилось солнце, неистово багряное, терпкое, похожее одновременно и на кровавую кипень рябины, захлестнувшую крыши домов, и на буйство георгинов в палисадниках, и на веселые брызги золотого шара, разметанные по плетням».
«Она ступила на территорию выставки, тысячи тюльпанов, пылающих яркими факелами, ударили ей в глаза. И музыка, торжественная и величавая, лилась откуда-то сверху, точно само небо, такое необыкновенно синее, обрамленное яркими алыми флагами, извергало мелодии на головы людей, что двигались по широким и чистым аллеям».
Эти примеры я не придумал, а взял из романа «Свет не без добрых людей».
Вот так и надо писать — забористо, красиво и образно. Не скупясь. Все, что придет в голову.
При этом не следует забывать, что роман в зависимости от темы приобретает свой языковой колер. Например, «молодежному», роману колер придают такие слова, как «хиляй», «чувиха», «фарцовщик». В романе о Сибири нельзя обойтись без «кедрача», «распадка» и «заимки» («косые солнечные лучи падали на старые кедрачи»). В том случае, если в романе фигурирует чукча или якут, их речь обязательно сдабривается словами «однако» и «мала-мала», употребляемыми всегда не к месту. («Однако я мала-мала поймал капканом песца».)
В романах, действие которых происходит за границей или во время войны, местами мелькают иностранные слова. Например:
«— Стой! Кто идет? — воскликнул часовой.
— Унзер, — ответили ему из темноты.
Часовой смачно выругался по немецко-французски:
— Вотер муттер!»
Еще пример:
«Возвратившись с уик-энда, члены семьи Уилбермиттединнертринкеров сидели на террасе своего роскошного ранчо и хлебали суп харчо».
Очень важно, чтобы в романе был какой-нибудь символический образ. Ну, например, белая хатка. Белая хатка прошла уже через десятки романов, сыграв в них свою немалую роль.
…Спортсмен выступал за рубежом на соревнованиях по прыжкам в высоту, и, кажется, не очень удачно. Но в решающий момент он вспомнил отчий дом — белую хатку — и так сиганул от прибывших сил, что сразу стал суперчемпионом.
Солдат хотел сдаться в плен, но вспомнил белую хатку… Студент из провинции сдавал экзамены в столице, чуть было не завалился, но…
Вспомнив белую хатку, герои становятся способными на самые отважные поступки. Они надевают водолазные костюмы и опускаются на дно океана, взмывают в стратосферу и выносят из огня дымящихся старух. Не пренебрегайте белой хаткой, если будете писать роман.
Теперь о героях. Ну, тут все, по-моему, известно. Типов героев не так уж много. Новатор и его антипод — консерватор. Передовой руководитель. Отсталый руководитель. Трудный парень, воспитываемый всем коллективом. Отчаянная девчонка. Рассеянный, излишне доверчивый ученый. Нудный комсомольский секретарь. Одинокая гордая женщина. Женщина адски красивая (обязательно отрицательный герой). Женщина с неправильными чертами лица (это герой непременно положительный). И зачем авторы вечно уродуют положительных героинь? Но так уж принято. Раз со знаком плюс — черты лица неправильные. Асимметрия, диспропорция, косые глаза, нос не посередке — все то, что лучше всего наблюдать в «комнате смеха».
Откуда романисты берут своих героев? Практика показывает, что положительных героев списывают с членов своей семьи, отрицательных — с соседей по квартире. Этим самым осуществляется мелкая жилищно-эксплуатационная месть. («Смейся, смейся, Марья Ивановна, я вот как выведу тебя рецидивисткой! А то еще хуже — иностранной шпионкой!»)
Героев для романа надо выбрать, конечно, побольше. Численность их желательно приблизить к симфоническому оркестру. Около сотни голов.
Все здесь сказанное относится к так называемому серьезному, психологическому роману. Может статься, что мои советы окажутся вам не по плечу. Тогда, следовательно, психологический роман не ваша стезя. Пишите детективный. Это проще. Детективный роман может написать даже ребенок.
«Полковник Воронин подошел к окну и отдернул штору. Занимался рассвет. На усталом лице полковника была написана решительность. Воронин провел рукой по седеющим волосам, достал из кармана портсигар и, обращаясь к задержанному, сказал:
— Садитесь, закуривайте».
Видите, как это нетрудно! Во-первых, самое интригующее происходит только на рассвете; во-вторых, полковники всегда отдергивают шторы; в-третьих, они седые и усталые (но решительные!); в-четвертых, они всегда угощают задержанных папиросами. Конфет они никому не предлагают, даже женщинам. Этого писать не следует.
В заявке на детективный роман также не забудьте указать про «становление» — «Роман о становлении полковника Воронина». И помните: самое главное для романиста — усидчивость.
Страницы о любви
На свете существует любовь.
Этому вопросу посвящены миллионы исследований.
Четких, ясных результатов они не дали.
За что, например, мужчины любят женщин? Пытаясь ответить на этот вопрос, можно растеряться.
Мужчины любят худеньких и полных, темноволосых и русых, не чают души в шумных хохотушках и обожают тех женщин, что склонны к тихой лирической задумчивости. Влюбляются в энергичных, самостоятельных и лелеют-жалеют беззащитных. Преклоняются перед бойкими кокетками и млеют, находясь в обществе стеснительных, застенчивых. Теряют дар речи, познакомившись с большеглазыми, голубоглазыми, волоокими, и сохнут-худеют по косеньким. Поют серенады под окнами заносчивых гордячек и изнывают по женщинам просто душевным и доверчивым. Готовы выйти на кулачный бой с соперником, раз и навсегда отдав свое единственное неделимое рабоче-крестьянское сердце грациозной призерше по танцам и пишут письма артериальной кровью тем, что совсем не танцуют да и ходят как уточки, чуть переваливаясь. Любят за темпераментность, за нежность, за томность, за осиную талию, за черные брови, за тонкие музыкальные пальцы, за мраморную, скульптурную шею, за цыганскую смуглость, а также за аристократическую бледность.
Поди разберись, за что любят.
Так или иначе, любовь существует.
И литературы без любви нет.
Любовными коллизиями сдабриваются даже такие специализированные вещи, как романы о сталеварении, нефтеперегонные сценарии, мелиоративные пьесы, газосварочные поэмы и азотно-туковые рассказы.
Поэтому весьма важно задуматься, как писать о любви.
И вот вы ломаете голову, изобретая самые различные ситуации.
Значит, так: юный Он и юная Она очень сильно любят друг друга, но их семьи, назовем их условно Монтекки и Капулетти, находятся во вражде… Было? Где-то уже было! Значит, не подходит. Или например: Он, очень чувствительный юноша, допустим Вертер, страдает… Опять было у кого-то. Или еще: Она, замужняя женщина Анна, имеющая сына Сережу, полюбила… И этот сюжет некогда фигурировал.
Что же делать? Неужели нет новых? Новые есть.
Старый железнодорожный проводник рассказал мне однажды новеллу о любви.
…Шел поезд, сибирский экспресс. В первом вагоне ехали муж и жена. Когда поезд, огибая Байкал, чуть поубавил ход, муж спрыгнул на насыпь и стал рвать дикие цветы, что росли тут же, на песчаном откосе. Пассажиры в волнении и трепете прильнули к окнам.
Собрав небольшой букетик, смельчак успел прыгнуть на подножку последнего вагона. (Дорогие мои оппоненты, знатоки железнодорожного транспорта, не ловите меня на технической неточности! Теперь так не прыгнешь, а тогда площадки не закрывались. Так что герой вполне мог прыгнуть на подножку.)
Он проходил по поезду из вагона в вагон, и ему аплодировали.
Несколько любопытных пассажиров пристроились вслед, за ним и шли в голову поезда. Их, видимо, интересовало: какая же она, если он ради нее совершил такой спортивный подвиг?
А она, простая, маленькая, худенькая женщина, приняв от мужа букетик, отложила его в сторону и, плача, приговаривала: «Сумасшедший, сумасшедший ты мой!»
Я охотно подарил бы вам этот документальный эпизод, я сообщил бы вам даже фамилию героя, но беда в том, что этот случай вам не пригодится.
Не пригодится потому, что факт не типичный и даже возмутительный. Положительный герой — и вдруг нарушил правила поведения пассажира! А положительный герой не имеет права нарушать какие бы то ни было правила, даже правила уличного движения.
Я уже не говорю о морально-этических.
На основании анализа ряда книг последних лет предлагаю несколько сокращенных вариантов любовных сцен, диалогов, монологов. При этом я сохраняю даже в отдельных случаях подлинные имена героев. Я с удовольствием процитировал бы целые куски из произведений наших современников, но эти куски заняли бы очень много страниц. Современники, к сожалению, коротко не пишут. Они не Флоберы и не аббаты Прево.
— Есть же такая любовь, как, например, у Варвары Обыденковой! — восторженно сказала передовая Зоя отсталому Сашке Шмелькову.
— А какая это такая? — Сашка даже тихо свистнул от удивления.
— Она влюблена в одного поэта, который выступал у нас еще в позапрошлый год. А он, поэт, об этом даже не знает. Варя от любви сама не своя, а выдает по две нормы. И в райком даже избрали. А ты, Сашка, сколько процентов можешь дать?
Сашка опять свистнул.
— Сто десять…
— Не буду я тебя любить за сто десять.
— Сто двадцать.
— Нет, — резко сказала Зоя и, повернувшись, пошла прочь.
— Зоя, Зоенька милая! Сто тридцать, сто сорок, сто пятьдесят! Любовь меня перевоспитала! — кричал ей вслед Сашка.
Зоя остановилась.
— Сто восемьдесят семь и пять десятых при полной сдаче металлолома и экономии обтирочного материала.
Сашка плакал от счастья, размазывая по лицу слезы обтирочным материалом.
— Что-то ты стал задумчивым, серденько мое. Неужто влюбился? — спросила мать сына. — Аж сохнешь, кровиночка моя!
— Влюбился, мамо, врать не буду.
— Ах, сынку, перевыполним пересмотренные обязательства с учетом возросших возможностей — свадьбу сыграем! А кто же, если не секрет, зазнобушка твоя, лебедь белокрылая, калинушка-малинушка, рябинушка?
Тихо сопя над учебником, взятым из избы-читальни, сын стеснительно ответил:
— Агротехнику полюбил я, мамо.
— Пошли, — сказал он.
— Пошли, — сказала она.
Оба помолчали.
— Куда? — спросила она.
— Туда, — ответил он.
Снова помолчали.
— Может, выпьем? — спросил он.
— Давай, — согласилась она.
В полутьме закусочной-чебуречной над стойкой бара мерцали бутылки «Зверобоя», «Горного дубняка», запеканки, облепихи…
— Эй, маэстро! — воскликнул он. — Не найдется ли кальвадоса?
Кальвадоса не было. Любовь погибла.
— О Мишель! То есть Мишка, или — как это лутче? — Миска. Я ви много люблу. Но я гражданка, или — как это лутче? — мещанка страны Гиппопотамии и с Советский Союз нет конвенций брака-семья…
— О милая Анна-Тереза-Мария-Лаура-Диана-Стэлла-Мэлла-Алла-Бэлла! Эс ист гранд трагеди, абер ау ду ю ду. В унзер лянд двести двадцать миллионов, причем женщин больше, чем мужчин, а я вынужден страдать по тебе, Анна-Тереза-Мария-Лаура-Диана-Стэлла-Мэлла-Алла-Бэлла! О, сколь несправедлив мир!
— О Миска! Русский мужчин всегда был нерешителен. Русский мужчин — Обломов. Он решительный шаг не способен. А потом много страдает. Я смотрел «Варшавский мелоди». Вы все такие.
— О милая Анна-Тереза-Мария-Лаура-Диана-Стэлла-Мэлла-Алла-Бэлла! Эс ист русский колер, абер иначе драматургам не о чем было бы писать.
Спасибо тебе, Остап!
Профессора кафедр журналистики утверждают, что фельетон — самый трудный жанр.
Читая лекции, они отсылают студентов к сочинениям Людвига Бёрне, Генриха Гейне и Феофилакта Косичкина (псевдоним А. С. Пушкина-фельетониста). Они называют имя Жюля Жаннена, придумавшего «маленький фельетон». Они умоляют прочитать книги Власа Дорошевича, Ивана Рябова и Давида Заславского. Приводят в пример Ильфа и Петрова, Семенова и Пантелеймона Корягина.
— Без этого, — уверяют они, — нельзя стать фельетонистом.
Профессора есть профессора. Их обязанность — пугать студентов. Их стихия — теория.
А оказывается, можно обойтись и без нее. Нужно иметь крепкие нервы, дабы не поддаться запугиваниям, и минимальную наблюдательность, позволяющую присмотреться, как работают некоторые современники.
Чтобы стать фельетонистом, надо прочитать сто фельетонов из текущей периодики. Сто первый вы напишете сами.
Прежде всего: что может послужить материалом для фельетона? Кто-то украл три бочки пива — материал. Кто-то кому-то заехал кулаком… Зять обобрал тещу… Внучек побил бабушку…
Скептики могут сказать, что прежде об этом фельетонов не писали и подобные вещи были в газетах предметом четырех строк судебной хроники.
Скептики будут твердить, что фельетон — это литература, а, как сказал один великий сатирик, «там, где начинается прокуратура, там кончается литература».
Не верьте скептикам. Не верьте великому сатирику: он устарел.
Садитесь и пишите фельетон.
Некогда жанр фельетона относили к изящной литературе.
Черты определенной интеллигентности он сохранил и сейчас.
Выбирая заголовок для своего произведения, фельетонист обращается к мифологии, к литературе Ренессанса и последующих эпох. Это, конечно, не означает, что он все знает. Все знает энциклопедия. А она всегда под руками.
Итак, какой заголовок дать фельетону о человеке, укравшем, три бочки пива? «Лжепрометей из» (далее следует название города — допустим, из Елабуги).
Почему «Лжепрометей», объяснят первые фразы фельетона: «Прометей похитил огонь у богов, совершив благородное дело и дав людям радость. Иван Степанович Тютюнников тоже похитил, но не огонь, а три бочки пива, чем общественность глубоко возмущена…»
Если Прометей фигурировал в прошлом номере газеты, то для разнообразия можно взять кого-то другого, к примеру Герострата. Тогда начало будет выглядеть так: «Герострат заслужил позорную славу тем, что сжег храм Артемиды в Эфесе. Иван Степанович Тютюнников заслужил не менее позорную славу тем, что украл три бочки пива в Елабуге…»
Может статься, что и Герострат фигурировал во многих фельетонах. Берите тогда Диогена. «Диогену нужна была бочка, и причем пустая, а Ивану Степановичу Тютюнникову — не одна, а три, и не пустые, а с пивом…»
На Диогене тоже свет клином не сошелся. В крайнем случае что-нибудь можно пофантазировать насчет Бахуса: в пиве есть градусы. При желании можно вспомнить и обыграть Пушкина: «…бочка по морю плывет». «А куда уплыли три бочки?»
Раз факт сам по себе очень серенький, вроде пресловутых трех бочек, — обязательно требуется литературная параллель. Она, как поплавок, держит фельетон на поверхности и не дает ему затонуть.
Именно так рождаются фельетоны с названиями: «Данаи из Вышнего Волочка», «Гарпагон из Сарапула», «Растиньяк из Крыжополя», «Хлестаков из Киржача», «Отелло из Хохломы», «Тартарен из Чухломы», «Розенкранц и Гильденстерн из Бердичева».
Как видите, «поплавок» играет громаднейшую роль, придавая фельетону образность, хлесткость и необходимый литературный блеск.
Больше всего в последние годы везет Остапу Бендеру. Этот энергичный, находчивый, деловитый человек спас не один фельетон и не одного фельетониста.
Как он это сделал? Посмотрите зачины фельетонов из нескольких газет.
«В распоряжении Остапа Бендера имелось, как известно, 400 «сравнительно честных» способов отъема денег у граждан. Зинаида Алексеевна Коренцова решила пороха не выдумывать и воспользоваться уже имеющимся опытом, прошедшим апробацию еще у Хлестакова…»
«У Остапа Бендера, как известно, было четыреста «сравнительно честных» способов добычи денег… Марк Антонович Дементьев куда менее изобретателен, хотя в некотором роде и принадлежит к изобретателям. На его вооружении одно-единственное средство — сутяжничество»
«Остап Бендер, как известно, знал четыреста способов бескровного отъема денег. Коллекция отмычек И. Файнгольда несколько беднее. Скуднее и фантазия»
«Небезызвестный Остап Бендер знал 400 «сравнительно честных» способов приобретения денег. Давно прошли времена безнаказанной, деятельности великого комбинатора, а нет-нет и появятся кое-где его последователи…»
«Известно, что печально знаменитый Остап Бендер располагал четырьмястами способами увода денег. Великий комбинатор удивился бы, узнав о четыреста первом способе, честь открытия которого принадлежит Василию Григорьевичу Шувалову…»
Спасибо тебе, Остап!
На втором месте после Бендера стоит Шерлок Холмс. Это специалист по части обнаружения пропаж. Наиболее смелые фельетонисты пишут с его участием даже фельетоны о невыполнении производственного плана (куда пропали проценты!). Кстати, его с успехом можно привлечь и для фельетона о трех бочках пива. Тогда, к сожалению, придется отказаться от Герострата, Прометея, Диогена, Бахуса и сказки Пушкина.
Кроме художественных образов в фельетоне нужен диалог, это совершенно необходимый атрибут. Диалог уводит фельетон от сухой, рассудочной публицистики, приближая его к живой подтекстовой беллетристике.
Хроникер в силу специфики своего жанра и ограниченности таланта напишет: «Директор фабрики Иванов издал приказ уволить Петрова».
Фельетонист развернет эту фразу в живописную, оснащенную впечатляющим диалогом производственно-бытовую картину:
«Директор фабрики Иванов вошел в свой просторный, светлый кабинет и, почесав левой рукой правую сторону затылка, правой рукой нажал кнопку звонка.
В кабинет, поправляя левой рукой прическу, а правой придерживая папку «К докладу», вбежала секретарша.
— Вы меня звали?
— Звал, — зловеще ответил директор, правой рукою держа в зубах сигарету, а левой чиркая спичку.
— Что нужно сделать? — кротко спросила секретарша, левой… правой…
— Напишите приказ об увольнении Петрова, — властно жестикулируя, сказал директор».
Как вы заметили, герои в фельетоне все время что-то делают руками: чешутся, жестикулируют, поправляют прическу. Это придает им живость, иначе они получатся очень статичными. Что-то они могут делать и ногами («вошел шаркающей походкой», «топнул ногой в подтверждение», «положив ногу на ногу, сказал», «пританцовывая»).
Исписав несколько страниц, вы подходите к концу, где необходимо сделать вывод ила поставить вопрос. Это уже совсем легко, так как существуют специальные «концовочные фразы», и их не очень много: «Куда только смотрит прокуратура?», «Давно пора решительно пресечь…», «А воз и ныне там», «Диву даешься, как могут люди в наше время…»
Конечно, нужную из этих фраз надо выбрать в зависимости от материала: одна игривая, другая грустно констатирующая, третья преисполнена высокого гражданского пафоса и страстного публицистического накала.
До сих пор мы говорили о фельетоне на внутреннюю тему. Международные фельетоны некоторых авторов имеют те же зачины и те же концовки и отличаются разве лишь фразеологией. Чтобы написать такой международный фельетон, надо дополнительно знать еще несколько словосочетаний, выражений, крылатых фраз. Например: «ничтоже сумняшеся», «рядятся в тогу» (заметьте, в подобных фельетонах герои очень часто рядятся в тогу), «секрет полишинеля», «усердие не по разуму», «пытаются выдать белое за черное», «черного кобеля не отмоешь добела», «уподобившись унтер-офицерской вдове, которая сама себя высекла», «собака лает, а караван идет» (для фельетонов на восточную тематику), «пытаются представить дело так…», «дамоклов меч», «сизифов труд», «волк в овечьей шкуре» (переиначенное «рядиться в тогу»), «куда конь с копытом, туда и рак с клешней», «троянский конь», «Калигула, введший свою лошадь в сенат», «авгиевы конюшни», «а Васька слушает да ест» («Васька», кстати, подходит и для внутренних фельетонов). Запомните также, что Фемида — богиня правосудия, а Немезида — возмездия. Это очень пригодится.
Фельетон на международную тему должен быть ироничным. Иронию больше всего придают слова «небезызвестный», «почивший в бозе», «подвизающийся» — «небезызвестный Джон Смит, сын почившего в бозе Адама Смита, подвизающийся ныне на поприще…».
Вот вроде и все, что следует знать фельетонисту. Если я что-то забыл, то это всего два-три выражения типа «гора родила мышь», «плясать под чужую дудку».
А как же быть с Феофилактом Косичкиным? Забудьте о нем и подвизайтесь в жанре фельетона, руководствуясь моими советами.
Снимается кино
Вполне вероятно, что вас осенит идея стать киносценаристом. Что ж, исполать вам! Дерзайте!
Но учтите одно весьма важное обстоятельство: в киносценаристы идут люди отважные, закаленные.
Если у вас пошаливают нервы, сердце или печень, если вы не окатываетесь по утрам студеной водой или не выжимаете тяжеленную штангу, если вы по природе робкий и стеснительный — в кинодраматурги вам путь заказан. Кино слабых и робких не любит. Оно как море. Стихия!
Сочинение сценариев само по себе не такое уж трудоемкое дело. Это вы видели своими глазами на примерах многих фильмов.
Главная трудность кинодраматурга в проталкивании созданного произведения. Одни умеют проталкивать, а другие нет. Одни долго-долго терпят и наконец дожидаются выхода своего произведения на экран. А у других нервы сдают, и они капитулянтски сходят с первого или второго круга. Поднимают вверх свои белые, испачканные чернилами интеллигентские руки.
А кругов очень-очень много. Сценарий, даже если он попервоначалу воспринят студией весьма положительно, ожидает множество злоключений. Он будет рассматриваться на самых различных уровнях — низких, полусредних, средних и высоких. Это и есть круги, о которых я говорил. И на каждой спирали вам будут давать новые поправки, советы и предложения, порою даже взаимоисключающие друг друга.
Так что вам предстоит ездить на студию каждое утро, как на поденную работу. Может быть, в течение года. А может, дольше.
Отсюда еще одно условие: у киносценариста должно быть много свободного времени. Ежедневно мотаться на студию, будучи обремененным какой-либо штатной должностью, просто невозможно.
Но вот вы выяснили, что временем для задушевных бесед на студии вы располагаете. Здоровье не подведет. Анализы, как сказали врачи, хорошие.
Тогда садитесь за сценарий. А о чем же он? Какая тема?
Научную тему брать, не советую: въедливые, педантичные консультанты вконец замучат вас придирками, замечаниями. С исторической тоже забот не оберешься. Рискованно браться и за военную: для этого нужно знать войну. Правда, были примеры, когда о войне писали люди, даже не представлявшие, с какой стороны ствола заряжается миномет. Но им просто повезло. Так ведь и о сельском хозяйстве несведущие тоже писали. Умножать их число не советую. Везение случается, но сопутствует оно не всем.
Тогда о чем писать? Пишите ни о чем. На некоторых киностудиях это очень любят.
Мне пришлось быть случайным свидетелем очень оживленной и весьма дружественной беседы киноредактора со сценаристом. Сценариста, молодого, розовощекого атлета, представитель студии принял как родного. А родной излагал свой далеко идущий замысел.
— Так о чем ваш новый сценарий? — спрашивал редактор.
— О буднях.
— Следовательно, вы пишете…
— О жизни!
— О какой?
— О самой обыкновенной.
— Кто герои?
— Просто люди.
— Какие люди?
— Мужчины, женщины.
— Кто они?
— Так, средние люди.
— Какого возраста?
— Среднего.
— В какой полосе они живут?
— В средней.
— И чем приметно место происшествия?
— Ничем не приметно.
— И люди?
— И люди тоже.
— Какой сюжет?
— Нет его, сюжета. Я показываю просто жизнь.
— Так что же у вас происходит?
— Ничего не происходит. Просто люди…
— Великолепно! И что же они делают?
— Просто едят, пьют.
— А что они пьют?
— Просто самогон…
— Восхитительно! — произнес редактор. — Это то, что нам нужно! Простая, ничем не приметная жизнь, простые, ничем не приметные люди, и пьют простой…
— Да, да! — обрадовался автор. — И обратите внимание: сюжета нет, идеи нет, мысли нет. Ничего нет! Просто жизнь! Пятнадцать минут на экране идет поезд. Эффектная сцена! Рельсы, шпалы, дым, котел, тендер, вагоны. Фу-фу-фу-фу-фу! А в поезде, то есть в вагоне-ресторане, едет к среднему отцу средний сын. И вот его на средней станции встречают средний отец и средняя мать. Пятнадцать минут они едут со станции на простой таратайке в простую деревню. Аппарат снимает березы, ивы, ветлы, вязы и прочие осины. Сначала по горизонтали, потом по вертикали — от корней к верхушке. Приехали. Пятнадцать минут пьют простой самогон. Потом его не хватает. Посылают за добавкой к соседу. Приходит простой сосед. Потом пятнадцать минут пляшут простые русские пляски в простой русской избе. Гармошка, платочки, частушки. Потом сын уезжает. Березы, ивы, дубы и прочие осины. Потом поезд. Фу-фу-фу-фу-фу-фу!
Заметьте, что в кино теперь очень любят тянуть время. Как сядет человек — так и сидит, и сидит, и сидит! Как ляжет — так и лежит, и лежит, и лежит. Как встанет — так и стоит, и стоит, и стоит…
— Да-а-а! — блаженно протянул редактор. — Это заманчиво. Это жизнь. А зачем же все-таки сын приезжал к отцу?
— Просто так. А почему бы ему не приехать?
— А сценарий вы написали тоже…
— Тоже просто так. Почему бы не написать?
— Все правильно, — чуть озабоченно произносит редактор. — Только, может, немножко довернуть? А? Может, интригу какую? Зритель это любит. Может, кинуть ему что-то в этом роде?
— Ха-ха! — беспечна смеется автор. — Кинуть — это всегда можно. У сына в городе вторая жена, а на селе — первая. Неоформленный развод. Но первая ему все прощает. Она такая простая!
Я рассказал вам о сценарии на бытовую тему, о самом лучшем варианте вашей работы. Лучшем, потому что к «бытовичке» не придираются. Что с нее взять? «Бытовичка» есть «бытовичка». Над ней работало множество авторов, и она себя оправдала.
Но вернемся к сценарию в целом. Из разговора, который произошел между киноредактором а сценаристом, вы заметили, что сценаристам свойственна порою супернейтральность. Автор сценария действиями своих героев не управляет, ни во что не вмешивается. Вроде бы даже и не он пишет сценарий, а кто-то другой.
Сто лет назад в романах фигурировал «лишний человек». «Лишний человек» был героем произведений многих авторов. Теперь лишним человеком стал сам автор. Киносценарист, в частности.
Лавры Эзопа
Лавры фригийского раба Эзопа, француза Лафонтена и наших славных соотечественников Крылова, Бедного и Михалкова не дают спать многим.
Центральное статистическое управление не имеет, к сожалению, сведений о том, сколько людей в нашей стране пишет басни. Предполагают, что легион баснописцев насчитывает несколько сотен тысяч перьев. Возможно, он даже намного больше.
В редакциях басни регистрируют не поштучно, а на вес. Средняя ежедневная норма — от трех до пяти килограммов.
Как-то вечером я шел по Москве с сотрудником литературного журнала. Было поздно, нам попадались только редкие прохожие. Но в окнах еще горел свет.
— Как ты думаешь, что сейчас делают люди? — спросил меня мой спутник.
— Читают. Или вяжут на спицах.
— Нет. Они пишут басни.
Сотрудник журнала смотрел со своей колокольни. Видимо, ему досадили баснописцы.
А с другой стороны, что делал бы сатирический отдел его журнала, если бы этих баснописцев не было? Не печатать же зубодробительные фельетоны или острокритические очерки! С фельетонами и очерками забот не оберешься и неприятностей всяких. Другое дело — басня. Вроде сатира и не сатира. Вроде против кого-то направлена. И вместе с тем не направлена. Во всяком случае, никто не обидится, опровержения не последует. Муравей женился на антилопе, но вскоре она подала на развод. Мораль: если ты маленький муравей, не женись на большой антилопе.
Наивные люди могут, конечно, недоуменно развести руками: почему такая странная супружеская пара — муравей и антилопа? Такого не бывает.
Это верно. У Крылова не бывало. У Крылова звери и птицы вели себя так, как свойственно их природе. У него не встретишь, например, ежа-самодура, который оглушающим голосом кричит на весь лес, угрожая расправиться с неугодными зверями. Ежи — тихие, скромные труженики, во-первых, и, во-вторых, они не обладают зычным голосом. А зычно, устрашающе кричат совы, филины. Очень дурным голосом обладают важные павлины.
Но ведь после Крылова минуло столько времени! Литература ушла далеко вперед. Теперь и ежи под натиском баснописцев, заорали громовыми голосами.
Вы, наверное, жаждете иллюстраций. Так, мол, все это или нет? Не обманываю, ли я вас?
Иллюстрации будут. Я взял их из журналов, сборников, из альманахов. Это не рукописи, которые в редакциях отвешивают килограммами и нещадно бракуют. Это то, что отобрано строгим, взыскательным взглядом сотрудников газет, журналов, издательств и напечатано.
Я никоим образом не подведу вас, дорогой будущий баснописец. Моя задача — научить вас легко и быстро сочинять басни.
Что для этого требуется? Прежде всего набросайте перечень наиболее известных вам зверей и птиц. Видимо, в него попадут лев, орел, медведь, лиса, кукушка, козел, сорока, заяц, хорек, волк, петух, енот, крот, еж и, конечно, многострадальный, вечно унижаемый осел. Последнему, как известно, изрядно достается в баснях. А он ни в чем не виноват.
Заметьте, что такие животные, как соболь, нутрия, песец, сайгак, марал, ондатра или муравьед, в баснях не встречаются. Вы никогда не читали, например, басню, которая начинается словами: «Идет по лесу муравьед и встречает марала». Точно так же скажу о тигре. Лев — очень модный басенный персонаж. Тигр — нет. О тиграх не пишут. О тиграх писать не принято.
После того как вы вспомнили известных вам по школьному учебнику зоологии зверей, надо сесть за стол и написать первую строчку. Дальше басня польется сама. А концовка, мораль — уже совсем чисто техническое дело. Образцы морали я вам тоже покажу. Их совсем немного.
Итак, зачины, первые строчки:
Жил-был Баран, как в сказках говорится,
С плутовкой рыжею, с Лисицей.
Баран боготворил жену…
Орлу заданье дали:
на черешне
Установить немедля две скворечни.
Ежа однажды критикнули в стенгазете.
Мол, почему Еж не в ответе
За грубость, крик, — мол, все, дрожа,
Заходят в кабинет ежа…
Спланировал Верблюд красивый дом…
Лисе окончить вуз пришла охота.
Теперь вы убедились, что самодура Ежа я не выдумал. Кроме того, вы узнали, что Баран жил с Лисицей, корабль пустыни — Верблюд «спланировал красивый дом», Лиса поступила в вуз, вероятно на физмат — этот факультет Лисы особенно обожают, — а Орел на черешне сооружал скворечни. Правда, орлы строителями никогда не слыли. Они хищники. Им с руки торговать в мясной лавке или заниматься браконьерством. Но какой же чудак дал задание Орлу строить скворечни, тем более на черешне?
Басня работается без особенных усилий. Петя обманул Галю. Галя наказана за свое легкомыслие и излишнюю доверчивость. Это не басня. Теперь вместо Пети поставьте Енота, а вместо Гали, допустим, Синицу. Уже басня!
Далее о морали. Тоже разговор несложный.
Товарищ дорогой,
Не попадалась вам такая?
Читателя спрошу в последней строчке:
— А не встречались ли ему такие люди-бочки?
Встречал и в жизни я таких Сорок.
А вам знакомы ли такие штучки?
И я таких редакторов встречал.
Мне инженер такой знаком.
Не доводилось вам встречать
Таких любителей кричать!..
И меж людей
Я видел сам Чижей,
Которые меж Воробьев вели себя Орлами.
Подобный Слон и меж людей бывает.
В журнале басню прочитает
И говорит: «Пусть пишут про Слонов,
Но я-то, братцы, не таков!»
А разве только для Слонов
Писал еще И. А. Крылов?
Вопрос вполне правомерный. Действительно, И. А. Крылов писал не только для слонов. Он писал еще для людей. Но это, повторяю, было давно. Теперь пишут для слонов. И как видите, небезуспешно. Поэтому слоны сейчас вымирают.
Вечерело — светало
Вас осенила мысль: «А не попробовать ли мне начать писать рассказы?»
Немедля осуществляйте ее! Пробуйте!
Нет опыта? Придет. Нет теоретических знаний? Вы их получите.
Прежде всего, рассказы делятся на два вида: длинные и короткие.
Пишите длинные: если в длинном рассказе не очень ясна мысль автора, то не только читатель, но и критик до этого не докопаются: завязнут в тексте. А в коротком все ваши промахи будут налицо. Скажут еще, что нет сюжета. Это, конечно, обидно. А где его взять?
В длинном рассказе сюжет можно заменить постепенным описанием событий. Исходная точка, например, такая: молодой специалист приехал работать по распределению.
Больше вам ничего не нужно. Только чернила и бумага. Последней потребуется много, ведь рассказ — не забывайте — длинный.
Вы описываете, как встретили молодого специалиста на новом месте (два варианта: тепло или холодно), как поселился он в доме одинокой старушки и как она отнеслась к своему квартиранту (три варианта: матерински-нежно, прохладно-снисходительно, неприязненно-ворчливо).
Словом, вы рассказываете постепенно, как работал и с кем встречался герой в первый день, во второй, в третий, в четвертый и т. д. Не забудьте о любовном треугольнике: герой в кого-то влюбился, а его не понимают. Когда же поняли, он стал вздыхать по кому-то еще.
У героя могут быть разочарования вначале: новое место ему не понравилось — и он чуть было не уехал назад, но опомнился. Возможны разочарования и в конце (бегство от разбитой любви, конфликт с консерваторами. При последнем варианте финал будет выглядеть очень эффектно: молодой специалист уже на вокзале, поезд вот-вот подойдет, но в это время герою повстречался парторг, который вежливо возьмет чемоданы и понесет их в обратном направлении. По пути он разъяснит малодушному положение с планом…).
В общем, развертывайте действие как вам заблагорассудится, не запамятуйте только, что за понедельником идет вторник, за январем — февраль, — так, чтобы не нарушить «принцип постепенности».
У длинного рассказа, есть еще одно преимущество: если чуть-чуть переставить, героев, как на шахматной доске, то это уже будет совершенно новое произведение. В коротком так поступать нельзя: в нем все уж очень как-то ясно и очевидно.
Кроме размера еще имеет значение тема. Например, охота. Сколько ни писали о ней, а конца все не видно. Эту неисчерпаемую современную тему в редакциях журналов очень любят. А спрос, как известно, рождает предложение.
Садясь за охотничий рассказ, не забудьте, что главной фигурой в нем должен быть дед — знаток природы, человек физически сильный, здоровый (у него еще все зубы), кудлатый, бородатый, старинный, былинный, избяной, лубяной, кондовый, сермяжный дедушка, без конца свертывающий цигарки.
В перерыве между затяжками дед изрекает мудрые истины: «Заяц, язви его, быстро бегает, потому человеку за ним не угнаться».
Про таких дедов у нас большая литература: написаны тысячи рассказов, и все-таки их мало. Образ деда, как наиболее яркого представителя современного общества, отражен еще недостаточно ярко. Особенно в молодежных журналах.
Конечно, круг тем, рекомендуемых нами, не ограничивается охотой. Есть еще, например, рыболовство.
Пишут также о милых пустяках. О таких произведениях некоторые критики почтительно говорят: «Акварельный рассказ! Автор едва ощутимо, очень тонко наметил… Он увидел и схватил кусок жизни».
На самом деде автор схватил совсем другое.
Основные советы даны. Теперь вам осталось сесть за стол и писать рассказ, осталось начать и кончить. Начать можно так: «Вечерело…», кончить соответственно: «Светало…»
Кройка и шитье
Теперь вы редактор.
Вы сидите за большим столом, важно курите, постукиваете красным всемогущим карандашом по стеклу и учите авторов, как писать. Вы не только учите, но и показываете это наглядно.
Есть в редакционно-издательском языке очень хорошее слово — материал. Принес автор статью, фельетон или рассказ — все называется материалом. Из материала редактор кроит и шьет то, что ему нужно. «Что нужно» диктуется спецификой, характером журнала.
Перед вами рассказ. Начинается он так: «Петя Иванов торопливо побрился, повязал галстук и выбежал на улицу. Он спешил на свидание. Нина назначила встречу на углу улицы имени Люды Афанасьевой. Где находится эта улица, Петя не знал: он приехал в город Пригорск совсем недавно.
Проходя по городскому скверу, на котором в тени деревьев отдыхали пенсионеры, он спросил одного старичка:
— Скажите, пожалуйста, как пройти на улицу Люды Афанасьевой?
Старичок долго чесал в затылке, потом сказал:
— Спросите у кого-то из молодых. Мы, старожилы, уже ничего не знаем. Улицы переименовывают каждый день…
Разыскивая улицу, Петя чуть не опоздал на свидание. Нина уже ждала его в условленном месте».
Вроде рассказ как рассказ. Таких написаны тысячи. Что тут перекраивать?
А перекраивать надо. Согласно специфике. Представьте себе, что вы работаете в женском журнале. Отредактированный вами рассказ будет иметь в этом случае примерно такой вид:
«Летя Иванов торопился на свидание с Ниной, прославленной ткачихой комбината «Красный колокольчик». Он очень любил Нину, в основном за ее трудовые успехи. О ней в городе все говорили: «Настоящая советская женщина!»
Петя приехал в Пригорск по зову сердца и по совету своей матери, которая в годы войны встала за станок, на котором раньше работал отец.
Где находится улица имени Люды Афанасьевой, Петя по причине своей мужской нелюбопытности не знал.
В городском сквере имени 8 Марта на теплом, ласковом солнышке в нарядных, хорошо облегавших фигуру платьях местного производства сидели счастливые молодые матери с детьми. Они пели «Пусть всегда будет мама» и благодарили горсовет за лучшую в миру охрану материнства и младенчества.
Петя подошел к одной матери, но та про улицу не знала и послала его к другой матери.
— Имени Люды Афанасьевой? — восторженно всплеснула та руками. — Как не знать Люду? Она выполняет норму на сто сорок три и семь десятых процента, депутат, кандидат и лауреат. На воскреснике по расчистке двора фабрики перетаскала рельсов больше, чем все мужчины.
Петя так увлекся задушевным рассказом этой молодой, обаятельной, с университетским значком на груди женщины, что едва не опоздал на свидание.
Нина уже ждала его.
— Поздравь, — ликуя, сказала она. — Меня выбрали в местком, райспортсовет и исполком. Теперь мы будем видеться реже».
Совсем иначе вы подойдете к этому рассказу, если ваш стол будет стоять в редакции военного журнала.
Редактор военного журнала с правой стороны держит рукопись, а с левой — устав, распорядок дня и другие регламентирующие документы.
Рукопись должна быть приведена в соответствие с ними.
«Сержант Петр Иванов, отличник боевой и политической подготовки, за умелую разборку и сборку пулемета получил поощрение в виде увольнения в город Н. на один час. Заботливо смазав маслом свою винтовку и с любовью поставив ее в пирамиду, он, как положено перед увольнением, пришил новый чистый подворотничок, почистил сапоги, надраил зубной щеткой пуговицы и подошел к старшине.
— Разрешите обратиться? — четко сказал он.
— Разрешаю, — четко ответил старшина.
— Разрешите уволиться в город?
— Разрешаю.
Петр шел на свидание к любимой девушке, с которой он дружил. Они должны были встретиться на улице Люды Афанасьевой, но где эта улица, Петр не знал, так как начал проходить службу в городе Н. совсем недавно.
В сквере под сенью деревьев сидели военнослужащие и читали свежие газеты и журналы. Петру стало даже как-то стыдно за себя: «Они повышают свой политический уровень, а я иду встретиться с девушкой из местного населения».
Подойдя к усатому старшине, которого отличала безукоризненная военная выправка, сержант Иванов четко сказал:
— Разрешите обратиться?
— Обращайтесь.
— Разрешите узнать, где находится улица Люды Афанасьевой?
— Разрешаю.
— Где?
— Вон там.
— Разрешите идти?
— Не разрешаю. Покажите увольнительную.
Показав увольнительную, сержант Иванов повернулся как положено и, счастливый, четким шагом направился на свидание.
К месту свидания он прибыл точно в назначенное время.
— Разрешите доложить? — ласково обратился он к ней.
— Разрешаю.
— Сержант Иванов для дружеской встречи с вами прибыл.
Посмотрев на часы, она сказала:
— Вот это по-военному! Ровно ноль-ноль…
— А я боялся опоздать, — четко сказал Петр. — Не знал, где улица имени Люды Афанасьевой.
— Люда Афанасьева — это я, — гордо сказала девушка. — А вы в прошлый раз даже имени не спросили… А улицу так назвали потому, что я хорошо работаю. Мы трудимся, а вы охраняете наш труд».
Нужды демонстрировать другие, варианты, видимо, нет. Но и из приведенных примеров видно, что редакторская работа не из легких. Немало надо пролить пота, попортить крови и лимфы, чтобы из материала сделать полноценный, высокохудожественный рассказ.
Конечно, количество правки бывает каждый раз различное — большее или меньшее. В зависимости от этого говорят, что рукопись надо «переписать», «поправить», «подправить», «починить», «залатать», «пригладить», «причесать», или просто «пройтись по ней рукой мастера».
Так бывает в периодике.
Если вам придется работать редактором в кино, то там все иначе.
Там редактор не редактирует. Задача редакторов в кино — сыпать на голову сценариста замечания: «нединамично», «некинематографично», «нефотогенично», «недиалогично», «немонологично» и т. п. Если ваши последующие замечания будут противоречить предыдущим — это не беда. В кино так часто бывает. Самое главное, чтобы замечаний собралось как можно больше. У автора навсегда надо отбить охоту работать в кино.
Погляжу я в окошко вагонное
В «Литературной энциклопедии» подробно рассказывается обо всех жанрах — о драме, романе, поэме. Есть даже упоминание об эссе. Против фамилии одного писателя гордо значится: «Известный эссеист».
И все-таки существует жанр, который почему-то пропущен. О нем ни слова, хотя встречаем мы его в периодике очень часто. Это заметки писателя. Ошибка «Литературной энциклопедии» тем более недопустима, что некоторые авторы предпочитают заметки всем другим жанрам. Кроме заметок, они не пишут ничего и числятся писателями.
Научиться писать заметки несложно. Для этого требуется всего лишь один-два урока.
Прежде всего надо усвоить, что заметки — это гибридный жанр. Он ушел от путевого дневника и не пристал к очерку. Вместе с тем он где-то рядом со статьей. Заметки должны свидетельствовать, что у автора зоркий глаз, острая наблюдательность и ему не чуждо глубокомыслие.
Заметки пишутся обо всем и напоминают песни кочевников минувших веков, исполнявшиеся по принципу «что вижу, о том и пою».
Больше всего, конечно, можно увидеть из окна вагона. Для этого вы покупаете билет в купированный или мягкий вагон и утренним поездом отправляетесь из Москвы. Я советую отправиться утренним потому, что вечером неплохо бы вернуться домой. К тому же ночью мало видно.
Вместе с тем далеко ехать совсем не обязательно. Один литератор написал целый газетный подвал о том, как он проехал в мягком вагоне по новому железнодорожному мосту. Длина моста равнялась всего километру с небольшим… Вот что значит умение! Сколько, разглядел писатель, сколько мыслей возникло у человека на таком коротком отрезке!
В результате вашей поездки на свет должно появиться примерно такое произведение:
«Я покидал Москву в тот ранний час, когда младшие дворники подметали тротуары. Старшие еще спали.
Удивительно зрелище просыпающегося утреннего города, который отдохнул за ночь и готовится к новому трудовому дню.
До вокзала меня довез шофер такси. Мы разговорились. Узнав, что я писатель, шофер тут же назвал все мои произведения, и я почувствовал возросшую ответственность. Мы пишем иногда, не подозревая, что нас читают. И вот урок. Молодой парень, дед которого, возможно, не имел своей письменности, наотлет цитирует меня. Да, мало мы еще пишем о таких. Мы, конечно, в неоплатном долгу.
Десять копеек на чай (бывший рубль) шофер не взял, и мне пришлось стыдливо положить их назад в свой карман. Я почувствовал себя отсталым, а шофера — передовым. Не берут сейчас на чай! Это примета времени. А что мы о ней написали?
Лев Толстой сочинил однажды рассказ «Фальшивый купон». Рассказ получился большой, несмотря на то что купон был царским и к тому же фальшивым. А как можно было бы написать про наши советские десять копеек, которые обыкновенный, простой, рядовой водитель с гордостью вернул мне! Во времена Толстого люди любили деньги. Сейчас — нет.
Когда я вошел в купе вагона, то увидел на нижней полке женщину с ребенком. Узнав, что я писатель, она уступила мне нижнюю полку и перебралась на верхнюю. Сказала при этом:
— Вам надо смотреть в окошко. Изучать жизнь. А мы с Кузькой потом почитаем.
И я почувствовал себя перед ней в долгу.
На перроне суетились отъезжающие и провожающие. Никогда бы не подумал, что столько людей куда-то едет! А куда они едут? Строить, наверно, пахать, сеять, бороновать, закладывать силос.
Поезд тронулся ровно секунда в секунду по расписанию. Точность — это первая заповедь советских железнодорожников, обгоняющих время.
На кителе проводницы я заметил большой красный значок. Я люблю собирать значки и спросил, что это такое.
— Это лучшей бригаде, — с женским достоинством, приосанившись, сказала она. — Мы перевыполнили обязательства и едем сейчас уже в 1975 году.
Я почувствовал, как я постарел.
Написать бы книгу, про такую вот простую, ничем не отличающуюся железнодорожную стюардессу тетю Мотю! Возможно, ее зовут по-другому. Но разве в имени дело? Не имя красит человека, а человек имя!
В окне поезда мелькали мачты, антенны, трубы, столбы, шесты, виадуки, акведуки и биваки, именуемые полевыми станами.
Потом я увидел раскидистое дерево. На нем величаво стоял на одной из ног аист.
До сих пор детям стыдливо говорят, что их принес аист. А разве это верно? Детям надо говорить всю правду. А насчет аиста — это ложь. Пусть хоть маленькая. Но все начинается с маленького. А потом вырастают такие жулики и мошенники! Надо было бы в вопросе с аистом разобраться Академии педагогических наук.
Я спросил Кузину маму, куда они едут.
— К бабушке едем, — горестно сказала она. — Скуковался мой муженек с одной, вот мы от него и уехали.
Я обратил внимание на слово «скуковался». Вот как народ говорит! А мы язык нивелируем. Давно пора восстановить в силе многие русские слова и народные обряды! Почему, например, перестали в деревне носить сарафаны?
Мало мы, писатели, уделяем внимания сарафанам. Мы — в долгу!»
Как видите, продолжать эту кочевную песню можно без конца, а поезд только тронулся. Вот что значит связь с жизнью!
В заметках писателя главное — делать открытия, ставить разные вопросы, удивляться, иногда умиляться. В искусстве умиления можно кое-что позаимствовать у газетчиков. Я знаю газетного работника, который каждый раз, когда проводится избирательная кампания, начинает свой репортаж словами: «На улице холодно, а в агитпункте тепло». (Летний вариант: «На улице жара, а в агитпункте прохладно».) Узнав, что на стройке жилого дома работают русский, украинец и белорус, он с восторгом восклицает: «Дружба народов!»
Конечно, если подходить строго, оснований для умиления нет. Подчеркивание того, что москвич Петров не враждует с москвичом Петренко и даже не чурается стать вместе с ним у одной бетономешалки, по меньшей мере бестактно. Что же касается агитпункта, то люди идут туда не замерзать, а читать, беседовать. И ничего нет поразительного в том, что в агитпункте иная, чем на улице, температура.
И все же, когда автор умиляется, это хорошо, это проявление эмоций. А эмоции нужны, без эмоций нет литературы.
В последних строках ваших заметок нелишне признание: «В этой поездке я еще раз убедился, как важно порою отрываться от рабочего стола, встречаться, бывать…» и т. п.
Когда вы закончите свою работу, проверьте, не забыли ли вы поставить рубрику «заметки писателя».
Это имеет решающее значение, ибо то, что вы напишете, спасет только она — рубрика. Без рубрики не напечатают.
Я бы в критики пошел…
«И действительно: почему бы не пойти?» — подумал однажды мой приятель, потерпев неудачу в ряде профессий. И он пошел. И его научили.
Вы тоже хотите стать литературным критиком?
Тогда вот вам мой совет: начинайте с рецензий.
Рецензии бывают положительные и отрицательные. Причем об одном и том же произведении — романе, фильме, спектакле — можно написать хоть так, хоть этак. Все зависит от ваших симпатий и антипатий. И от того, какую рецензию вас просили сочинить — со знаком плюс или со знаком минус.
Главное — безапелляционность суждений вполне заменит принципиальность, если ее недостает.
Допустим, вы пишете о фильме, на который зритель валом валит. Если вы высказываетесь о фильме положительно, то не пропустите случая использовать этот факт так: «Небезынтересно отметить, что у кинокасс задолго до начала сеансов выстраиваются хвосты, что ярко свидетельствует о несомненной удаче создателей фильма». Если же вы ругаете фильм, тот же факт можно повернуть на сто восемьдесят градусов: «Нам могут возразить: вы говорите, фильм плохой, сырой, что лента вышла неудачной, а зритель, мол, думает иначе. Заранее ответим возможным оппонентам: то, что у кинокасс стоят очереди — пусть даже большие! — абсолютно ни о чем хорошем не говорит. Просто авторы фильма пошли на поводу у отсталых слоев населения, сработали в расчете на мелкий мещанский вкус, на потребу невзыскательному обывателю».
Или еще пример. Перед вами роман, в котором и тема не нова, и сюжет вялый, и герои бледненькие, банальные, и язык серенький, и нет ничего значительного, и все в общем примитивно. А вы хотите об этом романе написать положительно. Как это сделать?
Будьте опять же безапелляционны, идите напролом, не боясь обвинений в демагогии:
«Я знаю, может быть, некоторых не устроит то, что сюжет развивается неторопливо, что в романе нет исключительных событий и каких-то особо ярких лиц, отличающихся своей «непохожестью». Ну и пусть! Очень хорошо, что автор не пошел по пути дешевой занимательности, этакой, детективной интриги (хватит нам этих интриг!), правильно поступил он и не выпятив главных героев. Герой его произведения — коллектив.
Будучи тонким, наблюдательным художником, автор умышленно уходит от описания внешне эффектных событий (довольно нам дешевой эффектности, оставим ее цирку!). Он показывает жизнь такой, какая она есть, без излишней усложненности (надоела эта усложненность!). К заслугам его надо отнести и то, что он, взяв тему, на которую писали многие, нашел свой ракурс… Не гонясь за красным словцом, за броской ситуацией, за сложной многозначительностью (ох, уж эта пресловутая многозначительность!), нарочито отказываясь от навязчивой морализации (надо доверять читателю), автор сумел, не расплескав, донести… Это произведение, безусловно, своеобычное, и читатель скажет за него спасибо. А то, что вокруг него могут возникнуть споры, — даже очень хорошо. Значит, задело! Значит, взволновало!»
И вы будете правы. Задеть и взволновать может все — даже грамматические ошибки.
В хвалебных рецензиях не возбраняется для вящей объективности указать и на некоторые недостатки произведения. Правда, при этом совершенно необходима оговорка: «Но это не снижает…» Например: «Я не хочу сказать, что рецензируемый роман «Ветлы и метлы» начисто лишен изъянов. Так, автор иногда путает имена своих героев, забывает, кто из них жив, кто уже умер, но это не снижает высоких достоинств…» Не снижает, и все! Баста!
В шаржах и карикатурах критиков часто изображают с дубинкой в руках. На самом деле в письменном столе критика должна быть не одна дубинка, а целый набор, несессер: маленькие дубиночки, дубиночки побольше и даже дубинищи.
Наповал лучше всего убивать классиками. Так небезуспешно делают некоторые представители современной критической мысли. Рассуждая о романе-фельетоне С. Шатрова «Крупный выигрыш», критик пишет:
«Но много ли стоят достоинства, скажем, братьев Бодровых на фоне другой пары обозревателей: Дон Кихота и Санчо Пансы? Или Остапа Бендера и Воробьянинова? Право же, немного!»
Убил! Насмерть убил! Огрел по шее классиками! Не Сервантес, мол, вы и не Ильф-Петров, дорогой товарищ! Прошу очистить Калашный ряд! Пройдемте!
Правда, к этому методу литературного убийства часто прибегать не следует. Оппоненты могут поставить литературного критика в неудобное положение, спросив:
— А ты кто такой? Белинский? Писарев? Чернышевский? Ипполит Тэн?
И тогда придется назвать свою фамилию.
Выводы в рецензии полагается делать в конце, после того как сделан кое-какой анализ. Но иногда выводы бывают в самом начале. Помню одну газету, в которой рецензии начинались примерно так: «Вышел в свет пошлый, низкопробный роман писателя Н… Диву даешься, как могло издательство…» После выводов шли доводы. Далее следовали оргвыводы.
Освоив ремесло рецензента, вы поднимаетесь на следующую ступень. Вы литкритик, пишущий обобщенные статьи. Обобщенные статьи создавать ничуть не труднее, чем рецензии, даже легче. Но их не заказывают тем, у кого нет имени. У вас оно теперь есть.
Обобщенная статья отличается от рецензии тем, что она неконкретна и туманна. Но на ней обязательно лежит печать проблемности. Если в рецензиях необходима хоть минимальная логика, то в аналитических критических статьях без нее можно обойтись вполне. Автор пишет все, что на ум придет: петляет, жонглирует терминами, противоречит сам себе.
«…Старая литературная практика искусственного разделения действительности на «хорошую» и «плохую» отжила свой век. Сейчас нужна новая сатира, в которой «условное» вырастет органично и на глазах у читателя из «безусловного» — и в нем же растворятся. Время требует е с т е с т в е н н о с т и даже и от сатиры.
Не говоря уже о ю м о р е. Тут дело зашло так далеко, что лучшая юмористическая повесть года «Кому улыбается океан» В. Санина («Октябрь» № 7) — это, в сущности, уже даже не повесть, а о ч е р к, то есть предел естественности — документ. А уже естественность — в данной повести — кладет свой предел юмору».
Видите, как далеко дело зашло у критика? Вроде бы, с одной стороны, «естественность» позарез требуется, но с другой — предел кладет. Был бы юмор, да естественность не позволяет. Такие противоречивые абзацы, если они встречаются в произведениях других жанров, редакторы обычно вычеркивают. В критических статьях их оставляют: автор вроде как бы что-то сказал. К вопросу. В данном случае к вопросу о естественности.
Мудрая вещь — критика! Темный лес. И дилетанту здесь есть где разгуляться.
Но, разумеется, напоказ свою необразованность выставлять не к чему. На вашем лице должно быть написано глубокомыслие, озабоченность судьбами родной литературы. Когда нечего говорить, лучше молчите, а если хотите высказаться, вверните в свой монолог несколько иностранных словечек типа «эксклюзивный», «некоммуникабельный», «модулярный». При желании обругать какое-то произведение можно написать: «Эфемерный конгломерат». Это будет очень обидно для автора!
Изучать иностранные слова лучше всего по журналу «Русский язык в школе». Там пишут так:
«Экспрессивно-эмоциональная окраска окказионального слова, — результат действия соответствующей окраски производящей основы, условий контекста и речевой ситуации, а также самого взаимодействия эмоционально-экспрессивной (социально-стилевой либо функционально-стилевой) прикрепленности производящей основы с социально-стилевой или функционально-стилевой прикрепленностью модели, либо отсвета такой прикрепленности, если модель окказиональная».
Но вам это пока не по плечу. Пока пишите рецензии, кое-где допуская в них экспрессивно-эмоциональную окраску.
Старожилы не помнят…
Человека всегда тянет к природе. Но — увы! — его свидания с природой так редки! Горожанин живет в каменной коробке и дышит выхлопным газом машин. Его взяли в окружение дизели, бензиновые моторы и паровые котлы. Бульдозеры, асфальтовые катки и бетономешалки.
С природой он общается в основном посредством «заметок фенолога». Призрачное, конечно, общение. Мираж. Галлюцинация. Фата-моргана.
Просыпается человек утром, раскрывает газету, и перед ним возникают картины родной необласканной природы.
— Мань, — обращается он к жене, — ты послушай, что на воле-то делается…
А в это время в соседнем доме сидит фенолог и пишет заметку в следующий номер. Прежде чем сесть за письменный стол, он слушает радио. Сводку погоды. Потом он перекладывает ее на музыку.
Допустим, диктор сказал, что температура воздуха тридцать градусов мороза. И перо фенолога уже побежало по бумаге.
«Отшумел-отгулял ноябрь-баламут, ветрогон-предзимник, месяц перволедья. Позади листопад-дождевик и ледостав-рекостав. За окном зябко поеживаются на веточках красные яблочки — тихопевы-снегири, вещуны зимы, обладатели жар-пера. Зимушка-зима прилетела-приспела на простынно-марлево-белом ковре-самолете. Залютовал-закуролесил суровый, непреклонный батюшка декабрь-годопроводец-стужайло-студень-холодень — канун новогодья.
Градусник-ртутостолбик показал поутру тридцать. Старожилы-долголеты не помнят таких стуж-холодов. «Мороз-воевода дозором…»
Чтобы писать, такие заметки, надо прежде всего усвоить несколько своеобразный язык фенологов, обороты их речи. Голову всей этой, сложной фразеологией загружать не стоит. Лучше составить карточки. На них будут выписаны необходимые для работы заготовки.
Что такое, допустим, март? На карточке значится: март — утро года, капельник-протальник. Апрель — снегогон-водолей, обманщик-затейник, бал весны. Май — красноденье-синенебье, зеленые щи. Июнь — перволетье, румянец года. Июль — грозовик. Август — солнцегрей, летоущербный месяц. Сентябрь — месяц дупелиной охоты. Октябрь — месяц северного ветра-листобоя.
О ноябре и декабре вы уже прочитали. Январь — средезимье-глухозимье, месяц бесклевья. Февраль — лютень-вьюговей.
Кое-что для словаря еще: сорока — лесная сплетница. Ландыш — лесная жемчужина. Медведица — лесная боярыня. Дуб — маститый старец леса. Гриб — лесное мясо. Фиалка — северная лесная орхидея. Можжевельник — виноград севера. Подкоренник — зимняя канарейка севера. Овсянка — февральский соловей. Глухарь — соловей каменного века. Соловей — премьер весны. Пчелы — ювелиры воска. Грибники — очарованные странники. Гольфстрим — печка Европы. Голландия — держава тюльпанов.
Текст фенологических заметок ведьма часто украшают строчки из стихов. Как вы видели, в декабрьской заметке весьма к месту «Мороз-воевода». На карточки надо занести также «Мороз и солнце, день чудесный…», «Буря мглою…», «Зима. Крестьянин, торжествуя…», «Улыбкой ясною природа…», «Уж небо осенью дышало…», «Люблю грозу в начале мая…».
Неплохо вспомнить народные приметы: если раки на берег выходят — к ненастью; когда сурок свистит — к перемене погоды; если рак свистнет…
Впрочем, на первое время всего этого вам хватит. А дальше совершенствуйтесь сами.
Простите, забыл еще об одном. Насчет старожилов. Чаще ссылайтесь на них. «Старожилы не помнят такого холода (жары, дождей, ветров, высокого давления, низкого давления, ранней весны, поздней осени)». Ссылки делают обычно без консультации с самими старожилами. Предполагается, что они вообще ничего уже не помнят.
Все в прошлом
Наивные люди полагают, что все авторы мемуаров — старики, что мемуары создаются в преклонном возрасте.
Это верно лишь отчасти. Мемуары пишут тогда, когда больше писать нечего. Материал вроде как бы весь исчерпан. Сюжеты в голову не идут. Вокруг ничего интересного не наблюдается. Тогда писатель садится за стол с одной спасительной мыслью: расскажу-ка я современникам о самом себе. Не ведают они, серые люди, кто я такой.
Разумеется, о себе пишут не в лоб. Делают вид, что рассказывают о других.
«Я запомнил светлый образ незабвенного классика Игрека Зетовича по многочисленным встречам.
Первый раз я видел его, будучи еще школьником, во время народного гулянья в парке культуры. Выступая с эстрады, он по-отечески помахал мне рукой, и я понял: благословляет. За сочинения по литературе у меня всегда было «пять».
Потом «пять» мне ставили уже в издательствах. Вдохновленный Игреком Зетовичем, я написал сценарий фильма «Храните деньги на сберкнижке» по заказу Управления госкредита и гострудсберкасс, нашумевшую повесть о декоративных собаках (общество охраны природы) и рассказ из жизни спасателей (общество спасания на водах).
Во время работы над повестью «Берегите имущество от пожара» состоялась вторая встреча с Игреком Зетовичем. Я сидел дома за столом, а он выступал по радио. — Богата талантами земля наша! — сказал Игрек Зетович.
Мне приятно было слышать эти слова о себе из уст человека, который но праву считается выдающимся, непревзойденным, неповторимым, своеобразным и законченным.
Никто так, как он, не умел пестовать таланты.
В последний раз мае посчастливилось увидеть живые черты Игрека Зетовича на похоронах. На его собственных.
К тому времени меня уже стали включать в разные комиссии, в том числе похоронные, от групкома межжанровых литераторов. Хоронил я и Альфу Омеговича, и Гамму Бетовича, а потом и Игрека Зетовича.
Вот так мы, близкие, провожали его в последний славный путь».
Это, конечно, мемуары бедненькие. На худой конец. Если же вы хоть раз в жизни видели Игрека Зетовича, были у него хоть пять минут в доме, — допустим, он позвал вас, чтобы починить перегоревшие пробки, — тогда вы имеете право на большее.
Вы легко и свободно рассказываете о встрече с великим писателем. Для того чтобы кто-то дотошный не поймал вас на выдумке, вы нищете примерно так:
«Игрек Зетович, как всегда обаятельный и одухотворенный, улыбнулся своей незабвенной иксовской улыбкой и сказал:
— Писать надо хорошо. Плохо писать не надо. Литература — великое дело. Надо быть всегда в гуще. Брать из жизни.
Я спросил его, как он пишет. Он ответил:
— Оттачиваю каждое слово. Переписываю по нескольку раз.
Мы говорили о моих произведениях — тогда я еще не был такой известный, как сейчас, но Игрек Зетович, оказывается, меня читал.
— Очень по сердцу пришлась мне ваша повесть «Берегите от пожара». Читаешь и прямо видишь, как все вокруг горит…
Потом он пригласил меня за стол».
Обратите внимание на последнюю фразу. Она совершенно необходима, так как дальше на несколько страниц идет кулинария. Вооружитесь «Книгой о вкусной и здоровой пище» и пишите:
«Щедро, от души принимали гостей в доме Игрека Зетовича. На столе места свободного не было. Никогда не забыть мне салата из трески с хреном! Салат в доме Игрека Зетовича делали по такому рецепту.
Сваренную холодную треску нарезать кусочками. Очищенный картофель и огурцы нарезать ломтиками. В миску положить натертый хрен, добавить соус майонез, соль, уксус, смешать с нарезанной рыбой, картофелем, огурцами и переложить в салатник. Салат украсить кусочками огурца, мелко нарезанным зеленым луком, натертым хреном и ветками зелени петрушки.
А какая была репа, фаршированная манной кашей! Репа приготовляется так…»
В «Книге о вкусной и здоровой пище» около четырехсот страниц. Так что вам будет что вспомнить!
Иначе описываются встречи за границей с иностранными деятелями культуры. Здесь основное место могут занять перечисления предметов бесед.
«Потягивая через соломинку коктейль, мы говорили о Пикассо, Манмуссо, Марселе Марсо, Абрау Дюрсо, о токийской Гиндзе, о гомельской брынзе, странствиях Персилеса и Сихизмунды, блужданиях Одиссея, заблуждениях Пастернака, агентстве Гавас, квартете Комитас, о кальвадосе, Дос-Пассосе, о формулах Эйнштейна, лентах Эйзенштейна, парадоксах Шоу, диалогах Сноу, о сектантах, секстетах, гитарах, гетерах, химерах, ахинеях, альборадах, тирадах, скальдах, бардах, менестрелях, квесторах, секвестрах, монстрах, талмуде, Екклезиасте, бакалаврах и лаврах».
Это уже совсем другой коленкор. Интеллигентная беседа! Встреча интеллектуалов! Приятно послушать культурных людей!
Поскольку речь зашла о лаврах, самое место венчать самого себя лавровым венком, рассказывать об успехе своих произведений, о своей популярности.
О промахах, ошибках и неудачах в мемуарах лучше умолчать. Их не было — ошибок и неудач. Вы один-единственный всегда были справедливы и прозорливы. Вы задолго до второй мировой войны угадали точные даты ее начала и конца. Но, к сожалению, вам не верили…
Несколько мелких технических, советов. Если в мемуарах вы будете писать о нашумевшем спектакле, то театральную, главу надо окончить фразой: «А потом до рассвета, взволнованные и потрясенные, мы бродили по городу». Так принято. Пишите, даже если вы не бродили. В воспоминаниях о фельетонисте обязательна дежурная фраза: «Подбегая к киоску, нетерпеливые читатели в то время каждый день спрашивали, есть ли в сегодняшнем номере газеты фельетон Иванова (Петрова, Сидорова) о поэте: «Он был так популярен, что его стихи, еще не напечатанные, ходили по рукам, переписанные на машинке». О профессоре: «На его лекции приходили со всех факультетов». О генерале: «Во внеслужебное время он ничем не выделялся и был таким же, как и все». Об оперном певце: «У выхода из театра его всегда ждала толпа восторженных поклонников и поклонниц, которые поднимали его на руки и несли до дома». О командире производства: «Подходя к рабочему, он не забывал спросить: «Как жена? Как детишки?» О спортсмене-прыгуне: «Он был постоянно недоволен собой и, сидя в раздевалке, после установления мирового рекорда, грустно говорил: «Это еще не вышка!»
И последнее. Какое название дать мемуарам? Вариантов много: «Незабываемое», «Памятное», «Страницы прошлого», «Из прошлого», «Все в прошлом». Дальше некуда!
Вначале было слово…
Имена, названия давать всего труднее людям, улицам, городам, книгам, статьям, пьесам.
С именами людей еще туда-сюда, немножко полегче. Есть святцы, есть словари, и в них значатся Иван да Марья, Петр и Павел, Андриан и Наталья. Но это штамп, а людям хочется всегда чего-то особенного, неповторимого. Было время, когда поиски новых имен приносили такие находки: Севморпутина, Гипотенуза, Дрезина, Дизелина и Москвошвей. Потом вернулись к Андрюшам, Никитам и Наташам. Далее обозначился крен на запад, в результате возникли довольно гармоничные сочетания: Виолетта Косолапова, Роберт Овечкин, Мери Портнова и Эсмеральда Тутышкина.
С улицами происходит свое. Некогда они носили названия неповторимые, своеобычные: Охотный ряд, Моховая, Якиманка, Поварская. Таких нигде больше не было. Теперь мало-помалу все приводится к общему знаменателю. Повсеместно во всех городах и поселках появились улицы Чайковского, Маяковского, Мусоргского, Чернышевского, Грановского, Вишневского, Островского, Айвазовского и т. д. Правда, мощная волна переименований встречает сопротивление некоторой части общественности. Представители этой части утверждают: а) мы преклоняемся перед великими людьми, но к чему повальные переименования и перекройка истории; б) новые названия лучше присваивать новым улицам; в) «ул. Чернышевского» — это не по-русски. Русский язык требует, чтобы, «ул.», как и «пл.», стояли после названия: «Чернышевская ул.». Может, они и правы, эти ворчуны. Ведь действительно не скажет русский человек, что он живет на улице имени Маши Порываевой. Разговор будет другим: «Где вы живете?» — «На Порываевой»…
Одно время магазин «Детский мир» называли: «Детский универсальный магазин имени сорокалетия пионерской организации имени В. И. Ленина».
— Где вы купили распашонку?
— Я купила распашонку в Детском универсальном магазине имени сорокалетия пионерской организации имени Ленина.
Вот как сложно бывает в жизни! В литературе еще сложнее. Ежегодно выходит великое множество произведений. И стандартизировать названия нельзя. Это не улицы. Не назовешь свое детище: «Книга имени Чайковского».
Классикам было легче. «Илиада», «Одиссея», «Отелло», «Война и мир», «Отцы и дети», «Демон», «Евгений Онегин», «Дым». Все просто. Теперь одним словом не обойдешься. Пишут: «Сто четыре страницы про любовь», «Вечерний кофе в половине одиннадцатого», «Дорога длиною в восемьдесят восемь лет». Самое оригинальное, с моей точки зрения, — «Сестра его дворецкого». У него есть дворецкий, а у дворецкого есть сестра. А кто он?
Названия романов, пьес, кинофильмов разнообразить кое-как удается. В газетах и журналах над названиями думать некогда.
К оформителю общественно-политического и литературно-художественного журнала пришел художник-шрифтовик:
— Не нужно ли какие-нибудь заголовки написать?
— Понимаешь, оригиналы еще не поступили. И какие материалы в номере будут, я не знаю, — ответил оформитель. — Но заголовки я тебе все же дам. Бери бумагу, записывай.
Оформитель посмотрел в потолок и начал диктовать: «Значит, так: «Ветер, в лицо», «Навстречу ветру», «Свежий ветер»… Ветра, наверное, хватит. — Он сделал паузу. — Дальше: «Первые шаги», «Начало пути», «Самое главное», «Чувство локтя». Записал? «Родные напевы», «Незабываемые встречи», «Зримые черты». Ну и для передовой еще: «На новом подъеме». Вот так!
Когда шрифтовик ушел, я спросил оформителя:
— Как же вы заранее заголовки заказываете, не имея на руках ни одной рукописи. А потом ведь наверняка навязывать их будете…
— Ничего я не буду навязывать, — с мудрым спокойствием ответил оформитель. — Могу поспорить с вами: когда мне дадут стихи, рассказы, очерки и статьи на оформление, там эти заголовки встретятся. Ну, а если что в этот номер не встанет — будет в следующем…
— А вдруг вы не все угадали и для этого номера заголовков не хватит?
— А у меня от прошлого остались. Кажется, «Шестое чувство», «Беспокойный человек», «Твердой поступью» и что-то еще. — Он лукаво усмехнулся и добавил: — Наш редактор всегда хвалит меня и удивляется, как это я так быстро заголовки оформляю. Только мне даст рукописи, а я через пять минут говорю: уже все готово, можно в типографию отправлять…
Действительно, все было разложено по полочкам: хлопок — белое золото, мех — мягкое золото, лес — зеленое золото, нефть — жидкое золото, уголь — черное золото, газ — прозрачное золото, вода — голубое золото, пшеница — сыпучее золото. Так рождались заголовки: «Есть жидкое золото!», «Есть мягкое золото!» и т. п.
Правда, встречались порой и игривые заголовки типа «Несладко изобретателям в Главсахаре», «Иван кивает на Петра».
Но стандарта было все же много. Теперь штампу положен конец. Теперь плохих заголовков не будет. Алтайское краевое отделение Союза журналистов СССР выпустило тиражом в тысячу экземпляров листовку: «Товарищ! Ставишь заголовок, подумай, стоит ли и тебе употреблять эти затертые слова?»
А. Адрес (известен); Б. Большой (вклад); В. Важный, важная (задача), высокий (накал) вечный, вечно (живой), время (обгоняя время), вызов (принимаем); Г. Горизонты (науки); Д. Дело (отцов), дружба (крепнет), дальнейший (успех), делиться (опытом); Ж. Жизнь, живой (пример,); З. Забота (об урожае); И. Итоги (радуют); К. Курс (твердый); М. Мост (крепкий мост); Н. Новый, новь (села); О. Обязательство (принято); П. Почин (подхвачен), поиск (продолжается), поступь (могучая), передовой, передовая (доярка); Р. Резервы (найдены), разговор (большой); С. Совет, советуются (хлеборобы), сверхплановые (миллионы); Т. Твердый (курс), творчество, творческий (подход); У. Успех (решающий); Ф. Фронт (работ); Ч. Четкость, четкий (ритм); Ш. Широкий (размах), школа (агронома); Щ. Щедрый, щедрость (таланта); Э. Экзамен (на зрелость), эстафета (трудовая); Я. Яркий (пример).
Этим же манифестом безо всяких пояснений запрещены слова: благо, на благо, вахта, встреча, на встречу, вперед, гость, досрочно, завершить, идти, идет, любовь, с любовью, марка, место, открытия, открываются, план, развитие, радость, радует, работа, работать, слово, снова, секрет, строй, в строй, стройка, строить.
Так что вначале было слово, а теперь его нет.
Что и говорить, очень строгий циркуляр. Если вы будете следовать ему, хороший заголовок гарантирован.
Думаю, что почин Алтайского отделения Союза журналистов будет подхвачен (ох, штамп прорвался!) и будет создан всесоюзный реестр «незаголовочных» слов. В него войдут, видимо, еще многие десятки существительных, прилагательных, глаголов, наречий. А легче ли будет? Из чего тогда заголовки-то лепить?
Может, с другой стороны подойти — создать и утвердить перечень, отличных, оригинальных заглавий, названий и заголовков для всех жанров? Этакие литературные святцы? И привлечь к этому делу лучшие «свежие головы» страны? Понадобилось вам — пожалуйста. Нужное найдете сразу. Как в телефонной книге.
1965—1973