– Мне так жаль, – сказала Анна.
– Что ж, могло быть хуже.
– Да?
На самом деле, это было одно из худших его интервью. Всегда можно наткнуться на идиота или грубияна, либо-либо, но такое сочетание тупости и грубости – это было что-то.
– Меня спрашивали, сколько я заплатил, чтобы за меня написали эту книгу. Меня просили прочитать рукопись ребенка интервьюера. В прямом эфире. Одна женщина на телешоу, перед самым началом, сказала мне: «Я прочитала начало и конец вашей книги и думаю, это просто шедевр».
– Да ладно, – усмехнулась Анна.
– Честное слово. Конечно, формат дурацкий: попробуй скажи что-то дельное о романе за несколько минут на радио – или телепередаче.
– Но он был… Я просто подумала, ну, понимаете, он мог бы как-то соответствовать. Может, он не книжный парень, но ему интересны люди. Если бы он прочитал ее, он вел бы себя совсем по-другому. Но, очевидно…
Отис говорил по телефону и хмурился. Вероятно, заказывал такси в аэропорт.
– Ничего страшного.
– Нет, я просто хотела бы как-нибудь возместить вам. Вы бы не хотели… у вас есть время на кофе? То есть я понимаю, что нет. Но есть хорошее место на «Маркете», – было похоже, что она удивилась своим словам не меньше, чем Джейк, и тут же попыталась отмахнуться. – Ой, не берите в голову! Вам, наверно, пора ехать. Пожалуйста, забудьте.
– Я с радостью, – сказал Джейк.
Глава десятаяЮтика
Она привела его в кафе на верхнем этаже здания напротив рынка и настояла на том, чтобы взять кофе. Это было местное сетевое заведение под названием «Сторивилл», и там топился камин, обогревая помещение, а из окна открывался вид на рыночную площадь. Пока они шли туда, Анна успела успокоиться и стала казаться почти безмятежной. И с каждым шагом красота ее все расцветала.
Анна Уильямс родилась и выросла не в Сиэтле. Она была родом из северного Айдахо, но перебралась на запад, когда поступила в колледж при Вашингтонском университете («известном, как первая делянка Теда Банди»[30]), а после прожила десять лет на острове Уидби, работая на маленькой радиостанции.
– Ну и как оно? – спросил Джейк.
– Старые хиты и болтовня. Необычная комбинация.
– Нет, я про жизнь на острове.
– А. Ну, так. Тихо. Я жила в городке под названием Купервилл, где эта радиостанция. По выходным там полно приезжих, так что не чувствуешь себя отрезанной от мира. И, знаете, мы все здесь привыкли к паромам. Не думаю, что «остров» для жителей Сиэтла значит то же, что для остальных.
– Бываете в Айдахо? – спросил он.
– Бывала, пока не умерла приемная мама.
– О. Простите, – сказал он и добавил: – Так вас удочерили?
– Не формально. Моя мама – приемная мама – была моей учительницей. Дома у меня сложилась очень скверная ситуация, и мисс Ройс меня как бы приютила. Думаю, все у нас в городке понимали мое положение. Люди вроде как решили, по молчаливому согласию, что не будут слишком вмешиваться или обращаться в органы. Через пару лет жизни с ней я стала чувствовать себя уверенней, чем за всю предыдущую жизнь.
Такая откровенность поразила Джейка, словно Анна приглашала его нырнуть с ней в бездонное озеро. Ему захотелось узнать о ней, как можно больше, но время было не самым удачным.
– Это чудесно, когда нужный человек входит в твою жизнь в нужное время.
– Ну, – Анна пожала плечами, – не знаю насчет нужного времени. На несколько лет раньше было бы даже лучше. Но я, конечно, ценила, что имела, пока имела. И я ее обожала. Я училась на первом курсе в универе, когда она заболела. Я приехала домой ухаживать за ней. Вот тогда и поседела.
Джейк взглянул на ее волосы.
– Правда? Я слышал о таком. За ночь, да?
– Нет, не сразу. Послушать, как об этом говорят, кажется, проснулась утром и БАМ – все до последней пряди, как не свои. У меня они просто стали такими расти, и все новые были такого цвета. Это само по себе как бы шокировало, но через какое-то время я решила, в этом как бы есть и плюс. Можно двигаться в любом направлении. Первые пару лет я, правда, их красила, но потом поняла, мне больше нравится так. Нравится, что они вызывают легкое смущение. Не у меня – у других.
– В смысле?
– Ну… Многих смущает это сочетание волос, намекающих на возраст, и «не возрастного» лица. Я заметила, некоторых это заставляет думать, что я старше своих лет, а других – что моложе.
– Так сколько же вам? – спросил Джейк. – Наверно, не стоило спрашивать.
– Нет, все нормально. Я вам скажу, но только после того, как вы скажете, на сколько я, по-вашему, выгляжу. Я не рисуюсь. Просто любопытно.
Она улыбнулась Джейку, и он снова окинул ее взглядом: бледный овал лица, серебристые волосы, спадавшие ниже плеч, перехваченные девичьей лентой, и льняную сорочку; мысленно увидел ее ноги в леггинсах и бежевых ботинках, и как она шагает в них домой по ухабистой лесной дорожке. Приходилось признать, что про возраст она сказала не зря. Не то чтобы Джейк был экспертом в этом вопросе, но, глядя на Анну, он мог с равной вероятностью предположить, что ей двадцать восемь или все сорок. В итоге, он решил назвать цифру поближе к своему возрасту.
– Наверно, вам… слегка за тридцать.
– Правильно, – она улыбнулась. – Как насчет бонусной попытки?
– Ну, самому мне тридцать семь.
– Красота. Красивый возраст.
– А вам…
– Тридцать пять. Еще красивей.
– Согласен, – сказал Джейк; за окном пошел дождь. – Так почему радио?
– О, я знаю, это что-то несусветное. Работа на радио – это безумный выбор для двадцать первого века, но мне нравится. Ну, не сегодняшнее утро, но большую часть времени. И я собираюсь и дальше пытаться приглашать писателей. Хотя сомневаюсь, что многие окажутся такими покладистыми, как вы.
Джейк внутренне поморщился. Слово «покладистый» напомнило ему, каким он был когда-то, того Джейка, что покорно выслушивал претензии хамоватого гостя-писателя из Калифорнии: шумные трубы! невкусные сэндвичи! нерабочий камин! И самое незабываемое: каждый может быть писателем.
С другой стороны, если бы не все это, он бы не стал тем, кем стал. Так что не стоило ни о чем жалеть. Несмотря на весь дурдом, творившийся последние месяцы – Опра! Спилберг! – и непрестанное изумление от неуклонно растущей армии его читателей, он действительно был счастливее в этот момент – рядом с девушкой с седыми волосами, в обшитой деревом кофейне – чем за долгое время.
– Большинство из нас, – сказал Джейк, – большинство писателей то есть, не так уж заморачиваются насчет продаж и наград, и рейтинга на «Амазоне». То есть нам не все равно, нам тоже надо кушать, но мы так рады просто оттого, что люди нас читают. Ну, самые разные люди. И несмотря на то, что твой босс сказал утром в эфире, «Сорока» у меня не первая книга. И даже не вторая. Мой первый роман прочитали, может, пара тысяч человек, хотя у него был хороший издатель и хвалебные отзывы. Но вторую мою книгу приняли еще прохладнее. Так что никогда нельзя быть уверенным, что кто-то будет читать твою книгу, какой бы хорошей она ни была. А если никто ее не читает, ее считай что нет.
– В лесу упало дерево[31], – сказала Анна.
– Весьма в духе северо-западной мысли. Но если ее читают, ты не перестаешь поражаться: человек, которого ты даже не знаешь, платит свои кровные деньги, чтобы прочитать то, что ты написал? Это поразительно. Невероятно. Когда я встречаю людей на этих мероприятиях и они протягиваю мне замызганные книги, которые уронили в ванную, или пролили на них кофе, или с заложенными уголками, это самое приятное. Даже приятней, чем когда у тебя на глазах покупают твою новую книгу, – он помолчал и добавил: – Знаете, я вдруг подумал, что вы тайная писательница.
– Да? – она взглянула ему в глаза. – Почему тайная?
– Ну, вы еще не сказали об этом.
– Может, не пришлось еще.
– Окей. Так что вы пишите? Художку? Мемуары? Поэзию?
Анна взяла свою кружку и опустила в нее взгляд, словно там был ответ.
– Поэзия – не мое, – сказала она. – Люблю читать мемуары, но мне не интересно ковыряться в своей грязи, чтобы делиться ей со всем миром. А вот романы всегда мне нравились.
Она подняла на него взгляд, неожиданно застенчивый.
– Да? Расскажите, кто у вас любимые писатели, – он вдруг подумал, что она может решить, будто он набивается ей в любимчики, и добавил с улыбкой. – Не считая присутствующих.
– Ну… Диккенс, конечно. Уилла Кэсер[32]. Фицджеральд. Люблю Мэрилин Робинсон[33]. То есть я бы мечтала написать роман, но в моей жизни абсолютно ничего не позволяет рассчитывать на это. Где я возьму идею? Где вы свои берете?
Он чуть не застонал. Порывшись в мозговой картотеке подходящих ответов, он взял самый надежный, позаимствованный у Стивена Кинга.
– В Ютике.
– Простите? – Анна уставилась на него.
– Ютика. Это на севере штата Нью-Йорк. Кто-то спросил Стивена Кинга, где он берет свои идеи, и он сказал, в Ютике. Если это годится для Стивена Кинга, то, уж конечно, и для меня.
– Точно. Это забавно, – сказала она с таким видом, словно не видела в этом ничего забавного. – Почему вы вчера не дали такой ответ?
Он слегка растерялся.
– Вы были там вчера?
Она пожала плечами.
– Конечно, была. Я же ваша поклонница.
Он вдруг подумал, до чего поразительно, что эта хорошенькая женщина называет себя его поклонницей. И услышал, как она спрашивает его, хочет ли он еще кофе.
– Нет, спасибо. Мне скоро надо идти. Отис косился на меня, на радио. Думаю, вы наверно заметили.
– Не хочет, чтобы вы пропустили очередное выступление. Прекрасно его понимаю.
– Да, хотя я бы хотел иметь побольше времени. Я вот думаю… вы бываете на востоке?
Она улыбнулась. У нее была странная улыбка: она не размыкала губ, словно ей в лицо дул сильный ветер.
– Еще не бывала, – сказала она.
Когда они вышли на улицу, он подумал и тут же передумал поцеловать ее, и пока он мялся, она сама его поцеловала. Ее серебристые волосы мягко коснулись его щеки, а ее тело оказалось на удивление теплым. Или это было его тепло? Он так отчетливо представил, что может за этим последовать.
Но через несколько минут, сидя в машине, он получил первое из череды зловещих сообщений. Оно пришло через официальную форму на его авторском сайте (Спасибо, что зашли на мою страницу! Есть вопросы или комментарии о моей работе? Пожалуйста, воспользуйтесь формой!), примерно в то время, когда он собирался выйти в эфир с Рэнди Джонсоном, и дожидалось его, излучая токсичность, почти полтора часа. Теперь, когда он его прочитал, все хорошее, что случилось с ним в то утро и за весь прошедший год, словно выпало у него из рук и грохнулось об пол, расколовшись жуткой кривой трещиной. Это ужасное послание пришло с адреса TalentedTom@gmail.com, и, хотя оно состояло всего из двух слов, смысл его был предельно ясен.
Ты вор.
Сорока
Джейкоб Финч-Боннер
«Макмиллан», Нью-Йорк, 2017, стр. 3–4
Она поняла, что беременна, когда ее вырвало на парту на алгебре. Все уже ушли, а Саманта доделывала заметки по домашке, проверяя, все ли правильно поняла. Она подозревала, что мистер Фортис (форменный дебил) не проверял сами уравнения, а только смотрел, чтобы задачи были те, что он задал. Собравшись уходить, Саманта покачнулась, словно героиня мыльной оперы, оперлась руками о парту, и ее вырвало на тетрадь. Вслед за этим пришла мысль: капец.
В свои пятнадцать лет она не была дурочкой, отнюдь. А если и была, это с ней случилось не по глупости или наивности, и не потому, что она думала, что с ней ничего плохого – да, это плохо – не случится. А потому, что один ублюдок откровенно ей соврал. И, вероятно, не раз.
Рвота была слизистой и желтоватой, и при виде ее Саманту снова затошнило. Голова у нее болела, как бывает после рвоты, но больше ее тревожил стремный зуд по всему телу, словно кожа ожила. Саманта подумала, что это, вероятно, тоже признак беременности. Или просто бешенства. Годились, очевидно, оба варианта.
Она взяла тетрадь, отнесла к мусорному бачку в углу класса и стряхнула рвоту; с обложки сползла слизь, и Саманта обтерла ее рукавом, забыв про брезгливость. Вместе с этой слизью в бачок сползли ее планы на будущее. Она была беременна. Беременна. Это полный капец.
Саманта не отличалась везучестью, она давно это усвоила. Прошлым летом в кинотеатре в Норидже показывали «Бестолковых»[34]; она знала, что среди ее ровесниц есть такие, кто водят машины по Беверли-Хиллс и заказывают шмотки через компьютер, но это не ее случай, хотя, с другой стороны, ей не приходилось терпеть насилие в детстве или крайнюю нищету. Дома всегда была еда. У нее была школа, а значит, и книги, и кабельное телевидение, а кроме того, родители дважды свозили ее в Нью-Йорк, хотя оба раза, похоже, не очень знали, что там делать: поели в отеле, прокатились в автобусе по городу с гидом, откалывавшим шутки, которых Саманта не понимала, посмотрели Эмпайр-стейт-билдинг (первый раз было интересно, но второй…) и Центр Рокфеллера (тоже дважды, причем оба раза не в каникулы, короче, беспонтово). Не то чтобы Саманта лучше родителей разбиралась в том, что величайший город на земле может предложить трем деревенщинам из дебрей штата Нью-Йорк, не сильно отличавшихся от дебрей Индианы, но в первую поездку ей было всего девять, а во вторую – двенадцать, поэтому она мало что решала.
Главное, что у нее было, в отличие от большинства людей – это будущее.
Родители работали; отец занимал важную на слух должность «главного механика» в колледже в Хэмилтоне, но на деле к нему обращались, когда какая-нибудь девушка додумывалась смыть прокладку в унитаз. Мать Саманты тоже работала в сфере услуг, в отеле при колледже «Студенты», и ее профессия называлась не в пример честнее – «уборщица». Но работа отца обладала одним преимуществом, которое Саманта не поленилась разъяснить ему – она просветила предка о том, что его четырнадцать лет стажа в колледже сулят ей немало пользы как будущей студентке и значительную денежную выгоду. Как говорилось в отцовском рабочем руководстве, в которое сам он не заглядывал, но Саманта за последние пару лет выучила почти наизусть, колледж оказывал всестороннее содействие детям своих преподавателей и сотрудников в том, что касалось условий приема, и про финансовую поддержку там было сказано черным по белому: 80 процентов стипендии, 10 процентов студенческого кредита, 10 процентов работы в кампусе. Другими словами, для такой девушки, как Саманта, это было чем-то вроде счастливого билета под оберткой шоколадки.
Во всяком случае, так обстояли дела до этого дня.
В случившемся дерьме не стоило винить недостаточное сексуальное воспитание в средней школе Эрлвилла, не говоря об округе Шенанго, где местные делали все возможное, чтобы подростки могли лишь гадать, откуда берутся дети; Саманта прекрасно знала, что к чему, с пятого класса, когда ее отец высказался об одной на редкость отвязной вечеринке в студенческом братстве (с полицией и исключением студентки). Она привыкла до всего докапываться сама, особенно до того, что сопровождалось молчанием родителей о «том, что тебе рано знать». Через несколько лет сверстницы догнали ее по части базовых знаний (опять же, не за счет школьной программы, всячески упиравшейся на муниципальном и государственном уровнях против введения сексуального воспитания), но эти знания были именно что базовыми. Две девушки из ее класса, насчитывавшего шестьдесят человек, уже перевелись на «домашнее обучение», а одна переехала жить к родственнице в Ютику. Но те девушки были лохушками. И случившееся с ними было неизбежным для лохушек.
Собрав свои вещи, Саманта вышла из класса, сознавая себя беременной женщиной. Она прошла к своему шкафчику, как беременная женщина, и, нагнав остальных на автобусной остановке, села в автобус, на свое обычное место. Точнее, ее обычное место, в заднем ряду, заняла беременная женщина, которая, если ничего не предпринять, произведет на свет живое существо, тем самым поставив крест на собственной жизни, вероятно, навсегда.
Но она, разумеется, не собиралась сидеть сложа руки.