[35] или «Вэнити-фэйр»[36], но он мечтал об этом со студенческих лет. Также он получил приглашение от «Бухеркона» выступить на открытии и напоминание о ежегодном книжном фестивале в Хей-он-Уай[37].
Все это вызывало приятные чувства.
А еще была Анна Уильямс из Сиэтла, вызывавшая у Джейка нечто большее.
За несколько дней после знакомства между ними установилась – этого он не мог не заметить при всем желании – особая теплота, и, за исключением той четырехдневной отсидки с кексами и виски, они обменивались сообщениями не меньше раза в день. Теперь Джейк был осведомлен о жизни Анны в западном Сиэтле гораздо лучше – о ее сложностях (малых и не очень) на работе, о том, как она старается не дать загнуться авокадо на кухонном подоконнике, какую кличку она придумала боссу, Рэнди Джонсону, и какую мантру узнала от своего любимого профессора межличностных коммуникаций из Вашингтонского университета: Никто не проживет за тебя твою жизнь. Джейк узнал, что Анна всерьез хочет завести кошку, но домохозяйка против, что почти каждый день она ест лосось и втайне предпочитает кофе из своей древней кофемашины любым сортам, доступным в Сиэтле. Но главное, он чувствовал, что ее волнует Джейк Боннер, каким он был до появления «Сороки», а не только его текущая, донельзя кудрявая жизнь. Этим Анна отличалась от всех. Это все меняло.
Джейк прибрался в квартире. И стал вознаграждать себя ежедневным видеозвонком в Сиэтл: Анна обычно сидела у себя на крыльце, а он – на окне гостиной с видом на Абингдон-сквер. Она стала читать романы, которые он ей советовал. Он начал пробовать вина, которые нравились ей. И вернулся к работе над новым романом, твердо решив не отлынивать целый месяц, за который почти дописал черновик. Столько всего хорошего.
А затем, ближе к концу октября, к нему на сайт пришло новое сообщение:
Что скажет Опра, когда узнает о тебе? Джеймс Фрей хотя бы имел совесть красть у самого себя.
Он переместил его в папку Рипли. Через несколько дней пришло пятое письмо:
Теперь я в твиттере. Подумал, тебе будет интересно. @TalentedTom
Джейк решил проверить и действительно нашел новый профиль, но без записей и подписчиков. На аватарке был пустой овал. А в информации указывалось только одно: Писатель.
Дальше этого Джейк ничего не стал предпринимать, чтобы выяснить, с кем имеет дело. Это было опрометчиво. Он подозревал, что Талантливый Том собирается перейти к новой фазе, и Джейку не стоило терять время.
Глава двенадцатаяЯ – никто. А ты – ты кто?[38]
Эван Паркер был мертв – для начала. В этом сомнений быть не могло. Джейк видел некролог трехлетней давности. Он даже изучил мемориальную страницу в интернете, содержавшую, ни много ни мало, воспоминания дюжины человек, знавших покойного, и они, судя по всему, пребывали в шоке. Найти эту страницу снова не составило труда, и Джейк ничуть не удивился, увидев, что новых записей там не появилось:
Мы с Эваном выросли вместе в Ратленде. Играли с ним в бейсбол и занимались борьбой. Он был настоящим прирожденным лидером и всегда поддерживал командный дух. Знал, что у него бывали трудности, но думал, что у него все наладилось. Так жаль узнать об этом.
Учился с Эваном в ОКР. Такой клевый чувак. Не могу поверить. RIP, мужик.
Я выросла в том же городке, что и семья Эвана. Этим беднягам не позавидуешь.
Я помню, как Эван играл в бейсбол за Западный Ратленд. Лично знаком не был, но он крутой первый бейсман. Очень сожалею, что у него были такие демоны.
Прощай, Эван, буду скучать. RIP.
Познакомилась с Эваном на нашей программе МИИ в Рипли. Талантливейший писатель, офигенный чувак. В шоке, что с ним такое случилось.
Всех родных и друзей покойного прошу принять мои соболезнования. Светлая память.
Но у него, похоже, не было близких друзей или любимого человека, «второй половинки». Что нового мог Джейк узнать из всего этого?
Что Эван Паркер был спортсменом в средней школе. Что у него были «трудности» и «демоны» – возможно, это одно и то же? – по крайней мере, в какой-то период, а потом, видимо, снова. Что Эвану и его семье «не позавидуешь». Что Эвана помнил как минимум один студент Рипли. Насколько хорошо они были знакомы? Настолько, чтобы Эван ему рассказал о своей экстраординарной писательской идее? Настолько, чтобы тот теперь переживал о «краже» его недописанного романа?
Студент Рипли указал на мемориальной странице лишь свое имя: Мартин. Джейк смутно помнил кого-то с таким именем, но, к счастью, у него в компьютере все еще хранился реестр студентов Рипли за 2013 год, и он открыл электронную таблицу. Рут Стойбен едва ли за всю свою жизнь прочла хоть один рассказ или стихотворение, но она свято верила в порядок и отчетность, а потому в таблице, помимо адреса, телефонного номера и электронной почты каждого студента, указывалась форма его творчества: «Б» (беллетристика) или «П» (поэзия).
Единственным Мартином оказался некий Мартин Перселл из Южного Берлингтона, штат Вермонт, и рядом с его именем стояла буква «Б». Но, даже найдя его страницу в фейсбуке и увидев там уйму фотографий с его улыбчивой физиономией, Джейк его не узнал – возможно, по той причине, что этот Мартин учился в другой группе или просто был неприметным типом, возможно, даже для преподавателя, искренне заинтересованного в своих студентах, чего никак нельзя было сказать о Джейке. Единственными студентами из той его группы, которых он запомнил, помимо Эвана Паркера, были парень, намеревавшийся переписать «Отверженных» Виктора Гюго, исправив его «ошибки», и та самая любительница «спелых дынек». Имена и лица остальных студентов – что за третий, что за второй, что за первый год – напрочь стерлись у него из памяти.
Джейк предпринял глубокое погружение в мир Мартина Перселла, прерываясь только на то, чтобы заказать и поесть курицу из ресторана «РедФарм» и обменяться парой десятков сообщений с Анной (в основном о свежих закидонах Рэнди Джонсона и о поездке в Порт-Таунсенд, которую она планировала на выходные), и в результате выяснил, что этот парень работал школьным учителем истории, владел пивоварней, болел за «Ред Сокс»[39] и обожал классическую калифорнийскую группу «Иглс»[40]. Кроме того, он был женат на некой Сьюзи, активно вовлеченной в местную политику, и отличался неуемной страстью к демонстрации своей семейной жизни, в основном своих детей и гончей по кличке Джозефина. Но никаких упоминаний о писательских начинаниях Перселла – ни о его знакомых писателях, ни просто о любимых писателях или книгах – Джейк не нашел. Другими словами, не считая ссылки на колледж Рипли в его сведениях об образовании, ничто не намекало, чтобы Мартин Перселл вообще читал книги, не говоря о том, чтобы писать их.
У Перселла было, страшно сказать, 438 фейсбучных друзей. Могли ли среди них быть люди из числа студентов Симпозиумов Рипли по очно-заочной программе на степень магистра изящных искусств 2012 или 2013 годов? Джейк вернулся к таблице Рут Стойбен и нашел там полдюжины имен из списка друзей Перселла, после чего принялся прочесывать их профили. Хотя совершенно не представлял, что именно хочет найти.
Джулиан Зиглер, адвокат из Западного Хартфорда, занимавшийся главным образом недвижимым имуществом и работавший на фирму с шестью десятками других зубастых адвокатов, нарочито маскулинных и нарочито белых. Совершенно незнакомое лицо.
Эрик Джин-Джей Чанг, иностранный резидент и гематолог в Женской больнице Бригама.
Пол Брубэкер, «писарь» накладных, из Монтаны. (Новый Виктор Гюго!)
Пат д’Арси, художница из Балтимора; Джейк мог поклясться, что никогда ее не видел. Полтора месяца назад Пат д’Арси опубликовала крохотный рассказик на сайте малой прозы под названием «Средостение». Среди множества поздравлений было одно от Мартина Перселла:
Пат! Бесподобный рассказ! Я тобой так горжусь! Запостила в группе Симпозиумов?
Группа Симпозиумов.
Оказалось, что есть такая неофициальная группа выпускников, в которой с 2010 года делились своим творчеством, информацией и сплетнями очно-заочники Рипли. Джейк стал проматывать ленту: поэтические состязания, горделивое признание об отказе в публикации от «Литературного обозрения Западного Техаса», новость о грядущем издании дебютного романа гибридным издательством из Бостона, свадебные фотографии, встреча поэтов-выпускников 2011 года в Браттлборо, читка в художественной галерее в Льюистоне, штат Мэн. И вот, в октябре 2013 года, замелькало имя «Эван».
Просто «Эван». Ну конечно. Джейку стало ясно, почему он не нашел эту группу по запросу «Эван Паркер». Ничего удивительного – всем, знавшим его лично, было достаточно одного его имени. Эван, бравый добытчик похищенной открывашки. Эван, сидевший на семинарах, сложив руки на груди. Такого говнюка запомнит каждый.
Ребята, поверить не могу. Эван умер в прошлый понедельник. Очень сожалею, что пишу об этом.
(Это написал все тот же Мартин Перселл, выпускник Рипли 2011–2012 гг.)
О господи! Что?
Охренеть!
Вот трындец какой ужас. Что ты знаешь Мартин?
Мы собирались посидеть у него в таверне в прошлое воскресенье, я ехал из Берлингтона. Но он не отписался мне. Я подумал, мало ли что, динамит меня или забыл. Через несколько дней набрал ему и слышу: абонент не абонент. У меня возникло дурное предчувствие. Короче, загуглил и сразу увидел. Я знал, что у него были проблемы в прошлом, но Эван какое-то время ничего не принимал.
Божечки, вот бедняга.
У меня уже третий друг откинулся от передоза! Не пора ли назвать это своим именем? ЭПИДЕМИЯ.
«Что ж», – подумал Джейк.
Это недвусмысленно подтверждало его подозрение, вызванное словами «внезапно», «трудности» и «демоны».
Зажужжал телефон – сообщение от Анны.
Ловушка для крабов в Сиэтле
Плюс фото спутанных крабовых ножек и срезанных кукурузных початков, с видом из окна на гавань.
Джейк сел за ноутбук, загуглил слова «Эван+ Паркер+таверна», и увидел статью из «Ратленд-геральд»: «Таверна Паркера», не-слишком-шикарное-заведение на Стейт-стрит в Ратленде, сменило владельцев после смерти прежнего, Эвана Паркера из Западного Ратленда. Джейк уставился на это здание, видавший виды викторианский особняк, из тех, что украшают большинство главных улиц большинства новоанглийских городков. Когда-то, вероятно, это был чей-то родной дом, но теперь над крыльцом висела зеленая неоновая вывеска: «ТАВЕРНА ПАРКЕРА ЕДА И ВЫПИВКА», а пониже – доска со словами, похоже, написанными от руки: «Скидки 3–6».
На телефон пришло новое сообщение, на этот раз без фото:
Привет?
Джейк написал:
Ням.
Не прошло и секунды:
Хватит на двоих.
«Ратленд-геральд» сообщала, что новые владельцы, Джерри и Донна Хастингс из Западного Ратленда, надеялись сохранить традиционный интерьер бара, эклектичный декор и, самое главное, теплую и приветливую атмосферу, радовавшую как местных, так и приезжих посетителей. На вопрос об их решении оставить название «Таверна Паркера», Джерри Хастингс сказал, что они сделали это из уважения к семье покойного, пять поколений которой прожили в центральном Вермонте, и к самому Эвану Паркеру, приложившему немало усилий, чтобы его таверна стала таким прекрасным заведением.
Ну, ладненько! – написала Анна. – Очевидно не в разговорчивом настроении. Ничего страшного! Или, может, ты наедине со своей музой.
Джейк не смог ей не ответить.
Нет никаких муз. Нет никакого «вдохновения». Все это совершенно технический процесс.
Да ну? А как же «у каждого свой уникальный голос и история, которую никто другой не сможет рассказать»?
Ушла жить с йети, сасквочем и лох-несским чудовищем в Атлантиду. Но вообще-то я сейчас работаю. Можем поговорить потом? Я захвачу мерло.
Как ты узнаешь какое?
Спрошу тебя. Разумеется.
Он вернулся к таблице Рут Стойбен и, найдя электронную почту Мартина Перселла, открыл почту и написал ему:
Привет, Мартин, это Джейк Боннер, из программы Рипли. Извините за внезапное вторжение, но я тут подумал, нельзя ли позвонить вам по одному делу? Дайте знать, когда будет удобно поболтать, или позвоните мне сами. Всего наилучшего, Джейк.
И добавил свой телефонный номер.
Мартин не заставил себя ждать.
– Ну и ну, – сказал он, как только Джейк принял вызов, – поверить не могу, что вы мне написали. Надеюсь, это не связано с каким-нибудь сбором средств для Рипли? Потому что я сейчас на мели.
– Нет-нет, – сказал Джейк. – Ничего такого. Слушайте, мы, наверно, встречались, но у меня нет списков из Рипли, так что не уверен, в моем вы были классе или нет?
– Хотел бы я быть в вашем классе. Тот тип, к которому я попал… все, чего он от нас хотел, это чтобы мы описывали место. Место-место-место. Типа каждая травинка должна рассказывать свою историю. Такой у него был бзик.
Вероятно, он имел в виду Брюса О’Райли, профессора Колби на пенсии и романиста, повернутого на родном штате Мэн, с которым Джейк раз год пропускал по пиву в студенческом кафе. Джейк уже много лет не вспоминал Брюса О’Райли.
– Это беда, – сказал он. – Лучше, когда студентов не привязывают к одному преподавателю. Тогда все могут со всеми поработать.
Об академическом преподавании писательского мастерства он также не вспоминал много лет. И ничуть по нему не скучал.
– Должен сказать, я обожаю вашу книгу. Блин, этот финт – я такой, вот же черт.
Джейк отметил с большим облегчением, что в голосе Мартина не прозвучало намека на «тот самый финт». Ничего, похожего на: И я догадываюсь, откуда он взялся.
– Что ж, это приятно слышать. Но я, собственно, написал вам потому, что услышал о кончине одного моего студента. И увидел ваш пост об этом в той фейсбучной группе Рипли. Вот и подумал…
– Эван, – сказал Мартин Перселл. – Вы о нем говорите, да?
– Да. Эван Паркер. Он был моим студентом.
– О, я знаю, – Джейк услышал, как Мартин хохотнул в далеком северном Вермонте. – Простите, что говорю, но он не очень вас жаловал. Но я бы этого не принимал на личный счет. Эван считал, во всем Рипли не найдется никого, кто бы мог научить его чему-то.
Джейк тщательно обдумал услышанное.
– Понимаю, – сказал он.
– Мне стало ясно уже в первый вечер, через час-другой после знакомства, что Эван не много почерпнет для себя из учебной программы. Если ты намерен научиться чему-то, у тебя должна быть любознательность к этому. У него ее не было. Но все же он был клевым чуваком, чисто потусить. Столько шарма. Столько задора.
– И вы, наверно, продолжали общаться.
– Ну да. Иногда он выбирался в Берлингтон, на концерт или типа того. Мы ходили вместе на «Иглс». Думаю, он и на «Фу Файтерс[41]» приезжал. А иногда я к нему ездил. У него была таверна в Ратленде, знаете, наверно.
– Что ж, я не очень в теме. Вы могли бы рассказать поподробнее? Мне просто так неловко, что я только сейчас об этом узнал. Я бы написал его семье, сразу после.
– Э-э, погодите-ка секунду. Скажу жене, что говорю по телефону. Сейчас вернусь.
Джейк подождал.
– Надеюсь, я не отвлекаю вас от чего-то важного, – сказал он, когда Мартин вернулся.
– Нет, ничуть. Я сказал, у меня в трубке знаменитый писатель. Это типа позачетней тема, чем отговаривать нашу пятнадцатилетку от похода на вечеринку.
Он рассмеялся своему остроумию, и Джейк невольно поддержал его.
– Так вам что-нибудь известно о семье Эвана? Полагаю, уже поздновато для открытки с соболезнованиями.
– Что ж, поздновато или нет, я все равно не знаю, кому бы вы ее могли послать. Родители его давно умерли. У него была сестра, но она тоже покинула этот мир раньше него, – он немного помолчал. – Вы извините, если скажу грубо, но мне не казалось, что вы двое были такими уж… друганами. Я сам преподаватель, поэтому сочувствую любому, кому приходится иметь дело с трудным студентом. Не хотел бы я быть преподавателем Эвана. В каждом классе есть такой парень, который сидит, развалившись на стуле, и поглядывает на тебя с таким видом, типа «кем ты себя считаешь, епта?»
– И «с чего ты взял, что хоть чему-то, нахрен, можешь научить меня»?
– Точно.
Джейк зачем-то бегло записывал: родители, сестра – скончались. Хотя и так это знал из некролога.
– Ну да, – сказал он, – в том классе это был определенно Эван. Но я привык к таким Эванам. В первый год преподавания на вопрос: «Кем ты себя считаешь, епта?» я бы мог ответить: «Я – Никто. А ты – ты кто?»
Он услышал смех Мартина.
– Дикинсон.
– Ага. И вышел бы из комнаты.
– Поплакать в ванной.
– Что ж, – Джейк нахмурился.
– Я про себя. Плачущего в ванной. В первый год преподавания. Нужно держать себя в руках. Но большинство этих ребят… это же просто ходячее недоразумение, правда. Смотреть на них жалко, на их жизнь. Иногда о таких больше всего переживаешь, потому что они себя толком не знают – никакой ни в чем уверенности. Но это не про Эвана. Я видел немало напускного бахвальства – это тоже не о нем. У него была абсолютная вера в свою способность написать великую книгу. Или, может, лучше сказать, он думал, что написать великую книгу не так уж трудно, и почему бы ему это не сделать? Большинство из нас так не считает.
Джейк увидел удачный повод – типично писательский – спросить Мартина о его творчестве.
– Честно сказать, я недалеко продвинулся с тех пор.
– Да. Каждый день новые трудности.
– Но у вас, похоже, все тип-топ, – сказал Мартин.
Джейк уловил зависть в его голосе.
– Не с новой книгой, – сказал он.
И сам удивился такой откровенности. Удивился тому, что признался какому-то Мартину Перселлу, которого знать не знал, в своей уязвимости, чего не позволял себе ни со своим издателем, ни с агентом.
– Что ж, сочувствую.
– Нет, ничего страшного, просто нужно побольше упорства. А вы не знаете, далеко Эван продвинулся со своей книгой? Много он успел написать после Рипли? Думаю, на тот момент он был где-то в начале. Судя по страницам, что я видел.
Мартин в трубке молчал не меньше секунды – самой длинной секунды в жизни Джейка – и наконец сказал:
– Извините, просто пытаюсь вспомнить, говорил ли он что-то об этом. Не припомню, чтобы он вообще касался этой темы. Но если он снова взялся за старое, а похоже на то, я очень сомневаюсь, чтобы он сидел за письменным столом и выдавал страницу за страницей.
– Что ж, сколько, по-вашему, страниц у него было?
И снова это тяжелое молчание.
– Вы думаете что-то сделать для него? В смысле, для его памяти? Потому что это такой щедрый жест с вашей стороны. Особенно учитывая, что Эван не был таким уж преданным послушником, если вы меня понимаете.
Джейк перевел дыхание. Он, конечно, не собирался делать ничего подобного, но решил, что имеет смысл подыграть Мартину.
– Я просто подумал, знаете, может, есть законченная история, которую я мог бы куда-то послать. У вас, наверно, вряд ли есть какие-то страницы?
– Нет. Но, знаете, я бы не стал говорить, что у нас тут идет речь о незаконченном романе Набокова. Думаю, вы можете не беспокоиться, что литература сильно обеднеет без недописанного произведения Эвана Паркера.
– Извините? – Джейку стало не по себе.
– Как его преподаватель.
– А. Ну да.
– Потому что я помню, как думал – при том, что он мне нравился – он немножко того, судя по тому, как говорит о своей книге. Типа это такое «Сияние», «Гроздья гнева» и «Моби Дик» вместе взятые, и какой огромный успех ее ждет. Он показывал мне пару страниц об этой девчонке, ненавидевшей мать (или, может, это мать ее ненавидела?), и они были ничего так, но, знаете, не сказать чтобы прямо вторая «Исчезнувшая»[42]. Я просто посмотрел на него так, типа, ага, чувак, как скажешь. Не знаю, я просто подумал, у него колоссальное самомнение. Но вам, наверно, немало таких встречалось. Боже, – сказал Мартин Перселл, – чувствую себя говнюком. При том что он мне нравился. Это так порядочно с вашей стороны – хотеть помочь ему.
– Я просто хотел сделать что-то хорошее, – сказал Джейк, вкладывая в голос всю мыслимую искренность. – А поскольку родных у него не осталось…
– Ну, может, племянница. Кажется, я читал о ней в некрологе.
«Я тоже», – подумал Джейк.
Фактически, он не узнал от Мартина ничего, чего бы не было в том весьма кратком некрологе.
– Окей, – сказал Джейк. – В общем, спасибо, что выслушали меня.
– Ну что вы! Спасибо, что вспомнили. И…
– Что? – сказал Джейк.
– Ну, я буду пинать себя ровно через пять минут, если не спрошу, но…
– Что такое? – сказал Джейк, прекрасно догадываясь, к чему он клонит.
– Я тут подумал… Знаю, вы заняты. Но вдруг вы захотите взглянуть на что-нибудь из моей писанины? Я был бы рад вашему честному мнению. Это так много будет значить для меня.
Джейк закрыл глаза.
– Конечно, – сказал он.
Сорока
Джейкоб Финч-Боннер
«Макмиллан», Нью-Йорк, 2017, стр. 23–25
Им, конечно, не давал покоя вопрос: От кого? Наверно, даже больше, чем вопрос: Она чем думала, задницей? И совершенно точно больше, чем: Неужели мы плохие родители? Во всяком случае, это явно была не их вина и не будет их проблемой. Но сообщать им, от кого, Саманта желанием не горела, так что она видела для себя два варианта: первый – упираться; второй – тупо соврать. Врать, по большому счету, она давно привыкла, но, что касалось конкретно этого случая, были ведь тесты – уж кто-кто, а Джерри Спрингер не мог не знать о тестах – и любой, кого бы она ни назвала (то есть любой кроме), смог бы доказать, что она врет, и в результате она бы снова услышала вопрос: От кого?
Так что она решила упираться.
– Да неважно.
– Наша пятнадцатилетняя дочь беременна, а нам неважно, кто с ней это сделал?
«Типа того», – подумала Саманта.
– Сам же сказал, это моя проблема.
– В общем, так и есть, – сказал отец.
Он, похоже, не сердился на нее, в отличие от матери. Он, как обычно, сохранял нейтралитет.
– Ну и какой твой план? – сказала мать. – Нам годами говорили, какая ты у нас умница. А ты берешь и делаешь такое.
Не в силах видеть их убитых лиц, она поднялась к себе в спальню, громко хлопнув дверью. Из окна спальни открывался вид на рощу за домом, сбегавшую по склону к речке Портер, узкой и скалистой в этом месте, широкой и скалистой к северу и югу. Дом был старым, старше ста лет. В нем вырос отец Саманты и его родители, и даже их родители, ее прадеды. Из чего следовало, как она догадывалась, что однажды этот дом унаследует она, но это никогда ее не волновало, поскольку она не собиралась задерживаться здесь ни единой лишней минуты. В этом, собственно говоря, и состоял ее давний план, и она все так же собиралась ему следовать. Как только решит свою проблему, наберет нужные баллы и получит стипендию для колледжа.
А залетела она от Дэниела Уэйбриджа (вот же угораздило!), маминого начальника в отеле «Студенты», больше того, владельца отеля «Студенты», унаследовавшего его от отца, поскольку это было «семейное заведение в третьем поколении», как указывалось на вывеске, на салфетках и даже на бумажных подставках для посуды. Дэниел Уэйбридж был женат и растил троих пышущих здоровьем сыновей, которые когда-нибудь, вне всякого сомнения, унаследуют отель «Студенты». А еще он сказал Саманте, что сделал (или собирался сделать?) вазэктомию, лживый козел. Нет, она ему не говорила о беременности и не собиралась. Слишком много чести.
Эта история началась с того, что Дэниел Уэйбридж положил глаз на Саманту как минимум на год раньше, чем она обратила на это внимание. Сколько раз она проскальзывала мимо него в коридоре отеля или в одном из школьных вестибюлей, когда он приходил посмотреть на спортивную игру одного из своих драгоценных сыновей, и каждый раз Саманта чувствовала его жар и внимание к своей пятнадцатилетней особе. Он, конечно, был слишком осторожен, чтобы сразу подкатить к ней. Сперва он оказывал ей знаки внимания, затем перешел к комплиментам и сдержанному отеческому восхищению: Саманта проскочила класс – вот же умница! Саманта выиграла премию – башковитая девчонка, далеко пойдет! Ей больно было признавать, но такая тактика сработала. Как-никак, Дэниел Уэйбридж производил впечатление человека утонченного и повидавшего мир. Хотя бы уже потому, что посещал школу гостиничного бизнеса при Корнелле, входившем в Лигу плюща, и выписывал городскую газету, а не какой-нибудь местный «Репортер-курьер». Как-то раз, когда Саманта ждала мать в холле отеля, между ними завязался неожиданно глубокий разговор об «Алой букве», которую она читала по школьной программе, и слова Дэниела Уэйбриджа пришлись ей очень кстати для сочинения. За которое она по праву получила высший балл – A.
Так что, когда до нее наконец дошло, что кое-кто, а именно начальник ее матери, имеет на нее виды, Саманта удивилась, что так долго этого не замечала. А затем взглянула на ситуацию свежим взглядом.
Она училась в десятом классе, но была на год с лишним младше всех. И все мальчишки в ее классе, если им верить, – кроме, может, самых тихонь и тормозов – вовсю дефлорировали одноклассниц; однако, не считая тех двух юных леди, с позором покинувших школу, никого это, похоже, не заботило. Такие вещи имеют свойство обострять возрастной барьер, и пусть когда-то Саманта была более чем счастлива проскочить пятый класс, сейчас ей не очень нравилось чувствовать себя самой младшей. Надо сказать, она особо не сомневалась насчет того, чего от нее хочет Дэниел Уэйбридж и как старается добиться своего, хотя не видела ничего особо важного или романтичного в этом.
Так или иначе, это было всецело ее решение. Подумаешь, большое дело. Если бы она оставила все как есть, Дэниел Уэйбридж, вероятно, продолжал бы флиртовать с ней и тешить ее самолюбие, пока она бы не уехала из дома, после чего он бы просто пожал плечами и переключился на дочку другой уборщицы или на саму уборщицу. И чем больше Саманта об этом думала, тем больше склонялась к этой идее. В практическом плане Дэниел Уэйбридж вполне ее устраивал, тогда как из школьных мальчишек ей никто не нравился. Опять же, он был взрослым и отцом троих детей, из чего следовало, что он будет знать, что с ней делать. Опять же, в отличие от ее одноклассников, физически не способных держать язык за зубами, на Дэниела Уэйбриджа можно было положиться, что он никому ничего не скажет. И наконец, когда она позволила ему показать ей номер «Феннимор-люкс» (и часа не прошло, как в нем прибралась ее мать), он заверил ее, что сделал вазэктомию после того, как породил цветущего отпрыска номер три. Это главным образом и решило дело.
Так что, может быть, Саманта была вовсе не такой умной, какой все ее считали, и уж точно не такой умной, какой она сама себя считала. Она понятия не имела, как решить свою проблему. Она даже не знала, сколько у нее осталось времени, чтобы найти какое-то решение. Знала только, что слишком мало.