я в напряге, если хочешь знать.
Джейк уставился на Анну, и его охватило тревожное чувство. Восемь месяцев прошло с их первой встречи, полгода они живут вместе, осваивают город, заводят кота, общаются с родней и друзьями Джейка и постоянно знакомятся с новыми людьми… Как он мог не придавать значения всему этому? Неужели какой-то злобный гаденыш из интернета мог настолько завладеть его вниманием, что он не замечал бесконечно важного для себя и совершенно реального человека по другую сторону стола? Этот обед не просто отмечал полгода их совместной жизни, как Джейк сперва подумал, это было окончанием некоего личного испытательного периода для Анны. И Джейк мог запороть его. Если уже не запорол. И точно запорет, если не… что?
Он сделал ей предложение.
Через пару секунд Анна расплылась в улыбке, а за ней и Джейк, и уже через минуту мысль о том, чтобы жениться на Анне Уильямс из Айдахо (а также из Сиэтла, с Уидби-Айленда, снова из Сиэтла и теперь Нью-Йорка), стала вполне естественной и наполнила его воодушевлением и, что еще важнее, уверенностью в себе. Они взялись за руки на столе, и еда показалась им как никогда аппетитной.
– Ух ты, – сказала Анна.
– Ух ты, – отозвался Джейк. – У меня нет кольца.
– Ну, это ничего. То есть мы ведь можем достать его?
– Абсолютно.
Час спустя, осушив еще несколько кайпириний и напрочь забыв об одинокой дороге Джейка, они вышли на улицу, недвусмысленно помолвленными и однозначно нетрезвыми.
Глава девятнадцатаяКуда ему осталось пойти
Анна не рассчитывала на что-то выдающееся, и они с Джейком не видели смысла тянуть. Они пошли в ювелирный, Анна выбрала кольцо под названием «наследие» (это означало б/у, но оно прекрасно смотрелось у нее на пальце), и не прошло и недели, как они уже сидели рядом с другими парами на жесткой скамье в магистрате, ожидая регистрации брака. После того, как служащая в очках по имени Рэйна объявила их мужем и женой, они прошли несколько кварталов до Чайнатауна, где у них была намечена свадебная вечеринка. (Со стороны Джейка: родители и пара родственниц, и два-три знакомых по Уэслиану и магистратуре. Со стороны Анны: коллега по студии подкаста и пара знакомых женщин по йоге.) Они заняли два круглых столика в задней части ресторана на Мотт-стрит, с «ленивой Сьюзан»[56] в центре каждого. Джейк с Анной принесли шампанское.
На следующей неделе Матильда позвала их отметить начало супружеской жизни в новое кафе «Юнион-сквер», и Джейк, слегка припозднившийся, увидел, как его агент и свежеиспеченная жена о чем-то шушукаются, склонив головы над бокалами с розовыми маргаритами, с таким видом, словно знакомы сто лет.
– Боже мой, – услышал он, присаживаясь рядом с Анной на диванчик.
Он не был уверен, кто именно это сказал.
– Что?
– Джейк! – сказала Матильда с явным упреком, – ты не говорил мне, что твоя жена работает на Рэнди Джонсона.
– Э-э… нет, – признал он. – А что?
– Рэнди Джонсон! Аккомпанемент моего отрочества. Ты же знаешь, я выросла в Бель-вью!
Он это знал? Вообще-то, нет.
– Я один раз с ним встречалась, – продолжала Матильда. – Попала на его шоу с подругой, потому что мы организовали благотворительный забег ради какого-то благого дела. Вообще-то, если разобраться, благим делом было пролезть в одну из школ Лиги плюща, но не стоит об этом. На радиостанцию нас привез мой папа. Не думаю, что это была та, где он теперь.
– Вероятно, Кей-эй-зед-кей, – сказала Анна.
– Ну, да, может. Короче, он клеился к нам обеим, по очереди. Прямо в эфире! Нам было шестнадцать!
– Тот еще кобель, – заметила Анна.
– И мой папа там был, в студии!
Она всплеснула руками с прекрасным маникюром, и ее золотистые волосы, шикарно уложенные, плавно качнулись. Вся она, от ногтей до кончиков волос, являла собой деловую, самодостаточную и обеспеченную леди с Манхэттена. Рядом с ней Анна со своей серебристой косой, ненакрашенными ногтями и в обычном свитере, прямо с работы, казалась заметно моложе и несравненно менее изысканной.
– Сегодня он бы, наверно, уже не решился, – сказала Анна. – Дождался бы, пока папа уйдет в туалет.
– Ума не приложу, как такого типа до сих пор не засудили за домогательства?
– Ну, думаю, это еще впереди. Хотя кое-что уже было. Еще при мне была какая-то история с одной практиканткой. Но она забрала заявление и как бы спустила все на тормозах. У него же статус. Извини, Джейк. Будь снисходителен к нашей болтовне.
– Я только познакомилась с твоей женой, – сказала Матильда, – и мне хочется болтать с ней до бесконечности.
– Я очень рада, – сказала Анна. – А мне всегда говорили, вы такой прагматик.
– О, еще какой! – сказала Матильда, а Джейк между тем попросил официанта повторить заказ. – Но только на работе. Это мой секрет. Меня бы окрестили Росомахой, не будь эта кличка уже занята. Не то чтобы я любила лезть на рожон просто так, но клиентов моих в обиду не дам. Клиентов моих я люблю. А в данном случае, рада признать, я люблю и их жен, – она подняла бокал за счастливую пару. – Я просто в восторге, Анна. Не знаю, откуда ты взялась, но рада, что ты здесь.
Женщины чокнулись бокалами. Джейк за компанию отпил воды.
– Она из Айдахо, – вставил он. – Из маленького городка…
– Ну да, скукотища, – сказала Анна, сжав Джейку ногу под столом. – Хотела бы я вырасти в Сиэтле, как вы. Как только я попала туда, в колледж, я такая сразу… Да. Вся эта техника и энергетика.
– И еда.
– И кофе.
– Не говоря о музыке, для меломанов, – сказала Матильда. – К которым я не относилась. Никогда не умела носить фланелевые рубашки. Но шумиха была нешуточная.
– И вода. И паромы. И закаты над гаванью.
Женщины переглянулись, очевидно, признав друг в друге родственные души.
– Расскажи о себе, Анна, – сказала Матильда.
И большую часть вечера они говорили о жизни Анны на Уидби и о работе на радиостанции, где она взяла на себя миссию привнести какое-то культурное содержание – литературу, исполнительные искусства, идеи – в затхлую студию Рэнди Джонсона. Они говорили о книгах, которые нравились Анне, о винах, что она предпочитала, и о том, чего она успела достичь в Нью-Йорке за прошедшие месяцы. Матильда, как оказалось (что может быть естественней?), слушала не меньше двух подкастов, которые Анна помогала продюсировать; Джейк смотрел, как жена достает телефон, чтобы записать названия еще нескольких подкастов, какие ей стоит послушать, а также контактные данные одного из клиентов Матильды, которому не терпелось завести собственный подкаст, а, стало быть, и умнейшего продюсера с железной волей.
– Свяжусь с ним завтра, – сказала Анна. – Я с колледжа читаю его книги. Ужасно заинтригована.
– Ему нереально повезет заполучить тебя. И ты не станешь мириться с его закидонами.
Анна усмехнулась.
– Не стану, спасибо Рэнди Джонсону, королю закидонов.
Джейк слушал их не без интереса и узнавал своего агента с новой стороны. Этот обед стал первым за все три года, что он знал Матильду, когда единственным или хотя бы основным предметом их разговора не был Джейкоб Финч-Боннер. Только когда пришла пора заказывать десерт, Матильда, похоже, вспомнила о нем и не придумала ничего лучше, чем спросить, когда будет готова правка второго романа.
– Скоро, – сказал Джейк и тут же захотел, чтобы они и дальше продолжали обсуждать Сиэтл.
– Он работает на износ, – сказала Анна. – Я вижу по нему каждый день, как прихожу с работы. Он просто выжат.
– Ну, я не удивляюсь, – сказала Матильда, – учитывая все.
Анна повернулась к нему с озадаченным выражением.
– Второй роман, – сказал он хмуро. – То есть, технически, четвертый, но поскольку никто не слышал обо мне до «Сороки», это как бы мой второй акт. Страшное дело.
– Нет-нет, – сказала Матильда, молча принимая кофе от официанта. – Не думай об этом. Если бы только мне удалось избавить клиентов от беспокойства об их карьерах, они бы писали вдвое больше книг и вообще были бы счастливее. Ты не поверишь, сколько в этих отношениях психотерапии, – сказала она, обращаясь к Анне, словно Джейк – объект предполагаемой психотерапии – не сидел с ними за столом. – У меня нет диплома психолога! Я прослушала «Основы психологии» в Принстоне и – я тебя не разыгрываю – это все, что я знаю. Но на мне очевидно лежит ответственность за все эти нежные души! Я не имею в виду твоего мужа, но есть такие… если они шлют мне что-то почитать, не дай бог, если я им не отвечу через несколько дней, потому что это пятьсот страниц или сейчас выходные, или я занята с другими клиентами, которые вовсю торгуются с издателями, или готовятся к получению Национальной книжной премии, или бросают вторую половинку и убегают с ассистенткой! Они названивают мне, грозя покончить с собой. Конечно, – сказала она, словно спохватившись, – я обожаю своих клиентов. Всех до последнего, даже самых трудных, но некоторые все так усложняют. Зачем?
Анна с пониманием кивнула.
– Я знаю, как трудно, должно быть, пришлось Джейку в начале. До того, как подключились вы и «Сорока» оказалась настолько успешной. Нужна храбрость, чтобы двигаться дальше. Я им так горжусь.
– Спасибо, милая, – сказал Джейк.
У него возникло ощущение, что он встрял в их разговор.
– Я тоже им горжусь. Особенно эти последние месяцы.
Снова Анна взглянула на него со смущенным видом.
– О, это ничего, – услышал он себя. – Пройдет.
– Я же говорила, – сказала Матильда.
– Я доделаю книгу. А потом напишу новую.
– И еще! – воскликнула она.
– Ведь на то мы и писатели, так?!
– Ты писатель. И слава богу!
Когда они прощались, он отметил, что Матильда обнимала Анну дольше, чем его, но он был так рад, что не дал прорваться к ним Талантливому Тому, что не мог не считать этот вечер удачным. Матильда явно прониклась симпатией к его жене, и в этом она была не одинока.
В практическом плане личная жизнь Джейка не особенно изменилась после женитьбы. Анна решила не мелочиться и стала официально Анной Уильямс-Боннер, для чего не поленилась заполнить двадцать-тридцать бланков и обзвонить всевозможные агентства, чтобы получить новое водительское удостоверение и паспорт. Они объединили банковские счета, кредитные карточки и страховые медицинские полисы и встретились с адвокатом по поводу своих завещаний. Анна избавилась от последних свидетельств прошлой жизни Джейка – откидного кресла из кожзама, постера в рамке группы «Фиш»[57] и махрового коврика из супермаркета, купленного в начале нулевых – и заменила достойными аналогами, а также перекрасила гостиную. Медовый месяц, весьма краткий, они провели в Нью-Орлеане, где объедались устрицами и слушали вечерами джаз (это Анна одобряла), блюз (это одобрял Джейк) и зайдеко[58] (для разнообразия).
Тем вечером, когда они вернулись в Нью-Йорк, Анна пошла вручить коробку пралине соседке, кормившей их кота все это время, а Джейк вошел в квартиру с кипой скопившейся почты и бросил ее на кухонную стойку. И сразу взгляд его приклеился к обычному конверту, легшему на гранитную столешницу, между номером «Хозяйке на заметку», который выписывала Анна, и его альманахом «Поэтов и писателей» – внутри у Джейка похолодело.
На конверте был указан его адрес. Точнее, их с Анной адрес.
А в верхнем левом углу значилось имя отправителя: Талантливый Том.
Джейк смотрел на него долгую, ужасную секунду.
Затем схватил конверт и метнулся с ним в ванную, открыл воду и закрыл дверь. Вскрыв конверт, он достал дрожащими руками лист бумаги.
Ты знаешь, что ты сделал. Я знаю, что ты сделал. Ты готов, чтобы все узнали, что ты сделал? Надеюсь, готов, потому что скоро я скажу это всему миру. Радуйся тогда своей карьере.
«Так вот, – подумал Джейк, слушая свое сдавленное дыхание и текущую воду, – что может быть хуже».
Этот тип проник из экрана компьютера в реальный, физический мир, и теперь Джейк держал своими руками предмет, который перед этим держал Талантливый Том. Он ощутил новый, пронзительный ужас, словно сама бумага содержала в себе всю злокозненность и вероломство, которых он не заслуживал. Неведомая сила сдавила ему грудь и сковала мышцы, так что он оставался на месте так долго, что к двери подошла Анна и спросила, в порядке ли он.
Он был не в порядке.
Наконец он скомкал лист бумаги и засунул в карман своего несессера, затем разделся и встал под душ. Он стал отчаянно пытаться найти какой-то выход, но ничего не смог придумать даже через полчаса под горячим душем, на пределе терпимости. Не смог он ничего придумать и в последующие дни, когда стал трястись не только над интернетом, но и над бумажной почтой. Он понял, что не придет так к светлому будущему, и тогда, по иронии судьбы, к нему пришло понимание, что единственное, куда ему осталось пойти, это прошлое.
В прошлом у него был Рипли. Только в этом Джейк и мог быть уверен. Корень его текущего кризиса терялся где-то в Рипли – это было очевидно и вполне логично; возвышенный дух товарищества магистров изящных искусств – даже (тем более?) по очно-заочной программе! – оказывал мощное воздействие на людей, не способных быть писателями во «внешнем мире», в своей повседневной жизни, вероятно, даже в глазах друзей и родных. Собираясь в кампусе колледжа, пустовавшего без них, они ощущали себя, пожалуй, впервые в жизни, среди себе подобных и могли обсуждать любимые темы – сюжеты! идеи! герои! – со своими новыми знакомыми, понимая, что такое счастье не продлится долго. Эван Паркер мог молчать о своем безупречном сюжете перед другими студентами на хваленых семинарах Джейка по писательскому мастерству, но ничто не мешало ему подружиться с кем-то в неформальной обстановке, хотя бы за выпивкой в студенческом кафе, куда он мог заглянуть после обеда или ужина. И так же он мог обменяться с кем-то страницами рукописи после учебы, в гостях у кого-то или по почте, для дружеской критики.
Кем бы ни был Талантливый Том, его несомненное (пусть и превратное!) понимание связи между романом Джейка и творчеством его бывшего студента подразумевало, что и он был связан с ними или хотя бы как-то пересекался с кем-то из них. Так или иначе, Джейк пока сумел выйти только на Мартина Перселла из Вермонта. А этот говнюк между тем прислал ему бумажное письмо – не электронное сообщение через какую-нибудь соцсеть или даже его писательский сайт или сайт издательства, а самым непосредственным, физическим образом, на его домашний адрес. Его и его жены. Такое вторжение в частную жизнь было уже чересчур. Это означало, что Талантливый Том настроен самым решительным образом. Дальше некуда.
Очевидно, что после такого прежняя стратегия Джейка по принципу защиты теряла смысл. Он должен был вернуться к тому, в чем был уверен – к Рипли – и начать оттуда заново.
Он до сих пор не открывал большого конверта с рукописью Мартина Перселла, присланного еще прошлой осенью. Все эти месяцы конверт собирал пыль в коробке у него под кроватью, вместе с другими рукописями (от друзей, ждавших его мыслей) и верстками (от издателей, ждавших его отзывов). Теперь Джейк достал коробку и, порывшись в ней, нашел конверт Перселла. Вскрыв его, он вынул сопроводительное письмо:
Я так ужасно благодарен вам, что вы согласились просмотреть эти рассказы! Спасибо огромное! Буду безумно рад обсуждению, если у вас найдется время. Никакой отзыв не будет слишком маленьким… или большим! Сам я воспринимаю это как роман, состоящий из рассказов, но, может быть, дело в том, что мысль написать «роман» так пугает меня. Не знаю, как вам, романистам, это удается!
Так или иначе, пишите или звоните в любое время, как закончите, и спасибо еще раз.
Джейк подумал, что в конверте должно быть страниц шестьдесят. Вероятно, придется их прочитать. Он вернулся в гостиную, уселся на диван, покрытый килимом, и взял ноутбук. Рядом запрыгнул кот, Уидби, вытянулся вдоль левой ноги Джейка и стал мурчать.
Привет, Мартин! Читаю вашу работу. Вы прямо молоток. Есть, что обсудить.
Перселл ответил через пару минут:
Фантастика! Только скажите когда!
Время шло к вечеру, и солнце клонилось к западу над Гринвич-авеню. Скоро Джейк должен был встретиться с Анной в одном японском ресторане, который они облюбовали, вблизи ее студии.
Он написал:
Вообще-то я собираюсь в Вермонт через пару дней. Почему бы нам не встретиться там? Может, легче будет просмотреть страницы вживую.
Шутите! Зачем вам в Вермонт?
«Хех, выяснить кое-что у тебя», – подумал Джейк.
Очередная читка. Но я подумываю задержаться на день-другой. Нужно сделать кое-какую работу. И по Вермонту соскучился!
Он ничуть не соскучился по Вермонту.
Где читка? Я приду!
«Кто бы сомневался. И где же эта читка?»
Вообще-то, это закрытое мероприятие, в частном доме. В Дорсете.
В Дорсете издавна живут сливки общества штата Вермонт. Кто-нибудь из тамошних богатеев вполне мог выписать себе знаменитого писателя на званый вечер.
Ох. Незадача.
Но почему бы нам не встретиться в Ратленде? То есть, если вам не слишком далеко ехать.
Он знал, что Перселл приедет. Даже если бы его не манила перспектива бесплатной частной консультации от автора бестселлера, Джейк давно заметил, что вермонтцы как нечего делать пересекают свой штат из конца в конец[59].
Ничуть. Прямо по 7.
Они договорились встретиться вечером в четверг, в закусочной «Ромбики».
Мартин написал, как это великодушно со стороны Джейка, а Джейк ответил, вовсе нет, и это была правда, без преувеличения. Мартин Перселл был для него лучшим проводником в то место, из которого, так или иначе, возник Талантливый Том – не меньше, не больше.
Кроме того, пришло время взглянуть поближе на городок, откуда возник Эван Паркер. Давно покойный.
Сорока
Джейкоб Финч-Боннер
«Макмиллан», Нью-Йорк, 2017, стр. 98
Мать Саманты врачам не доверяла, так что рассудила: только покажи им уплотнение в правой груди, сразу станут убеждать ее, что это рак. К тому времени, как это уплотнение довелось увидеть Саманте, оно уже заметно выпирало у матери из лифчика, и было, конечно, слишком поздно. Мария, ходившая уже в пятый класс в свои десять лет, сумела уговорить бабушку на кардинальный метод облучение-плюс-химия, как предлагал онколог из Общественного мемориала в Хэмилтоне, но после второго курса химия бабушке обрыдла, и она заявила, что лучше положится на Бога. Бог отвел ей еще четыре месяца, и Саманта могла лишь надеяться, что она об этом не пожалела.
Через неделю после похорон Саманта перебралась в старую родительскую спальню, лучшую в доме, а Марию устроила в своей бывшей спальне, в другом конце коридора, с кроватью с резными столбиками, в которой когда-то сама лежала беременной и мечтала сбежать. Так они и стали жить. Саманта к тому времени устроилась на полставки сотрудницей бухгалтерии филиала Центра здравоохранения Бассетта и, пройдя учебный курс в конторе, стала работать надомно, поставив себе компьютер в комнатке рядом с кухней. Мария с шести лет вставала без посторонней помощи, а с восьми сама варила себе овсянку и делала бутерброды для школы. К девяти годам она готовила себе обеды, составляла списки продуктовой корзины и напоминала Саманте оплачивать счета. Когда ей было одиннадцать, Саманту позвали в школу и предложили перевести Марию через класс. Она наотрез отказалась. Она никому не собиралась давать поблажек.