Джейк испытал огромное облегчение, но, разумеется, оставил это при себе.
– Грустно как-то, – вот и все, что он сказал.
Учитель пожал плечами.
– Он никогда не казался мне грустным. Просто таким он был.
– Но… разве вы не говорили, что все его родные умерли? Родители и сестра? А он был так молод. Это ужасно.
– Конечно. Родители умерли давно, а потом сестра, не уверен, когда именно. Трагично.
– Да, – согласился Джейк.
– А его племянница, которую упомянули в некрологе, не думаю, что она хотя бы показалась на поминках. Я там никого не встретил, кто имел бы с ним какое-то родство. Все, кто там были и что-то говорили, это его персонал и клиенты. И я.
– Как жаль, – сказал Джейк, отодвигая тарелку с недоеденным бургером.
– Что ж, вряд ли они были близки. Он при мне даже ни разу не говорил о ней. А мертвую сестру, блин, он вообще ненавидел.
Джейк взглянул на него.
– Прямо ненавидел?
– Говорил, она на все способна. Не думаю, что он имел в виду что-то хорошее.
– О? А что он мог иметь в виду?
Перселл взглянул на него с легким подозрением. Одно дело уделить внимание общему знакомому, тем более, такому, который умер не так давно и не так далеко отсюда. Но проявлять такой интерес… Возможно ли, чтобы Джейк Боннер, автор бестселлера по версии «Нью-Йорк Таймс», приехал в Ратленд не единственно затем, чтобы обсуждать чьи-то там рассказы? Зачем же еще в таком случае?
– Понятия не имею, – сказал Перселл наконец.
– О. Ну да. Вы меня извините за все эти вопросы. Он просто пришел мне на ум сегодня, как я сказал.
– Верно.
И Джейк почел за лучшее оставить эту тему.
– Ну, так или иначе, я хочу обсудить ваши рассказы. Они очень хороши, и у меня есть пара идей насчет дальнейшего развития. То есть, если вы не против услышать мои мнения.
Перселл был откровенно в восторге от такой перспективы. И следующие семьдесят пять минут Джейк старательно изображал преподавателя писательского мастерства. А кроме того, настоял на том, чтобы оплатить оба их заказа.
Глава двадцать перваяПлак-плак, как жалко
После того, как они попрощались на парковке, Джейк подождал у себя в машине, пока Мартин Перселл скроется в северном направлении (он возвращался в Берлингтон), потом подождал еще немного, на всякий пожарный, и поехал к «Таверне Паркера».
Съехав с шоссе 4, на полпути между Ратлендом и Западным Ратлендом, он различил неоновую вывеску: «ТАВЕРНА ПАРКЕРА ЕДА И ВЫПИВКА». А пониже еще одну, рукописную, также знакомую по статье в «Ратленд-геральд»: «Скидки 3–6». Парковка была запружена машинами, и Джейк несколько минут искал свободное место.
Он нечасто бывал в тавернах, но имел общее представление, как себя вести в таких местах. Войдя, он сел за стойку и взял «Курс»[60], затем достал телефон и немного полистал его, как нормальный человек. Он выбрал табурет, рядом с которым никто не сидел, но вскоре слева к нему подсел какой-то тип и кивнул Джейку.
– Здоров.
– Здоров.
– Поесть не хотите? – спросил бармен, заметив, что Джейк почти допил пиво.
– Нет, спасибо. Если только еще «Курс».
– Заметано.
Вошла компания женщин за тридцать, как показалось Джейку. Тип рядом с ним повернулся в их сторону и проследил, как они садятся за столик. Справа к Джейку подсела еще одна женщина. Он услышал, как она делает заказ. Затем она выругалась.
– Извините.
Джейк повернулся к ней. Женщина была примерно его возраста и весьма габаритной.
– Прошу прощения?
– Я сказала, извините. Ругнулась.
– О. Это ничего, – это было лучше, чем ничего, поскольку давало повод завязать разговор. – А почему вы ругнулись?
Женщина достала телефон. Джейк увидел на нем фотографию двух девочек неземной красоты, хихикавших щека к щеке. Затем выскочило кислотно-зеленое сообщение, закрыв девочкам лица. Сообщение было коротким: «Иди нахер».
– Ангелочки, – сказал Джейк, сделав вид, что не заметил сообщения.
– Ну, были ангелочками, когда снимались. Теперь в школу ходят. Но и на том, пожалуй, спасибо. Их старший брат ушел с десятого класса. Переехал в Трой, бог знает чем занимается.
Джейк не представлял, что ответить на это, но был рад знакомству с такой словоохотливой соседкой.
Ей подали выпивку, что-то явно тропическое, с долькой ананаса и бумажным зонтиком.
– Пасиб, соколик, – сказала женщина бармену.
И отпила полбокала одним глотком. Джейк подумал, что она себя не щадит. Набравшись смелости, соседка повернулась к нему и представилась.
– Я Салли.
– Джейк. А что вы такое пьете?
– Ой, это они мне мешают по особому рецепту. Тут мой зять заправляет.
«В яблочко», – подумал Джейк.
Он совершенно не ожидал такой удачи.
– Вашего зятя зовут Паркер?
Женщина взглянула на него с оскорбленным видом. У нее были длинные, подозрительно светлые волосы, причем такие тонкие, что просвечивал череп.
– Паркером звали того, прежнего владельца. Который умер.
– О, надо же как.
Она пожала плечами.
– Не самый мой любимый человек. Вырос здесь. Мы с ним оба.
Джейк не мог не задать Салли несколько вопросов, которых она очевидно ждала от него. Он выяснил, что Салли была родом из Нью-Гемпшира и переехала в Ратленд в детстве. Из двух ее сестер одна умерла. Салли растила ее детей.
– Должно быть, тяжело.
– Не-а. Лапочки. Но долбанутые. Спасибо мамаше.
Она подняла пустой бокал, отчасти в честь сестры, отчасти как сигнал бармену.
– Значит, вы росли с бывшим владельцем этого заведения?
– Эван Паркер его звали. На пару годков старше меня. Встречался с моей сестрой.
Джейк постарался не подпрыгнуть от восторга.
– Правда? Мир тесен.
– Ратленд уж точно. С кем он только не встречался. Если «встречался» уместное слово. Я даже думаю, не он ли заделал мою племяшку, если уж на то пошло. Хотя меня это не колышет.
– Что ж, тут…
– Тут у него логово было, за баром, – Салли подняла полупустой бокал и указала в дальний конец зала. – Всех знал, кто заходил.
– Что ж, владелец бара должен уметь общаться. Часть работы – выслушивать чужие проблемы.
Салли усмехнулась ему, но усмешка вышла невеселой.
– Эван Паркер? Чтобы выслушивал чьи-то проблемы? Эван Паркер срал на чужие проблемы.
– В самом деле?
– В самом деле, – передразнила его Салли.
Джейк отметил, что она слегка захмелела. Ему пришло на ум, что этот тропический коктейль – не первый алкоголь у нее за вечер.
– Ага, в самом деле. А вам-то, собственно, что?
– О. Просто, я сейчас ужинал со старым другом. Мы оба писатели. И друг сказал, что парень, владевший этим баром, тоже был писателем. Он писал роман.
Салли откинула голову и захохотала. От ее хохота пара человек прекратили говорить и повернулись в ее сторону.
– Чтобы этот говнюк мог роман написать, – сказала она, отсмеявшись и покачивая головой.
– Вы, похоже, удивлены.
– Ладно вам, этот малый, наверно, в жизни не прочел романа. Он и в колледж-то не ходил. Ну, разве только в Общественный колледж, – она налегла на стойку и всмотрелась в дальний конец. – Эй, Джерри, – завопила она, – Паркер ходил в колледж?
Грузный мужчина с темной бородой отвлекся от своего разговора.
– Эван Паркер? В Общественный, думаю, – крикнул он.
– Это ваш зять?
Салли кивнула.
– Ну, может, прошел писательские курсы или что-то такое и решил попробовать. Каждый может быть писателем, вы же знаете.
– А то. Я сама пишу «Гроздья гнева». А вы?
Джейк рассмеялся; ее слова прозвучали как: «Я шама пишу „Гвозди гнева“». Салли пьянела на глазах.
– Я точно не пишу «Гроздья гнева», – сказал он и добавил: – Если он писал роман, хотел бы я знать, о чем.
– О девках, надо думать. Как лазил к ним в спальни по ночам.
Салли прикрыла глаза.
Джейк решил попытать удачу еще раз, пока она не опьянела окончательно.
– Наверно, вы знали его семью, если выросли вместе?
Салли хмуро кивнула.
– Угу. Родители умерли. Мы в школе учились.
– Оба умерли? – спросил Джейк, словно не знал.
– Вместе. В доме. Погодите, – Салли снова налегла на стойку. – Эй, Джерри? – завопила она.
Зять посмотрел на нее с другого конца стойки.
– Родители Эвана Паркера. Они же умерли?
Джейк, вовсе не хотевший оповещать всех и каждого о своем интересе к Паркеру, с облегчением увидел, как зять поднял руку. Вскоре он подошел к ним.
– Джерри Хастингс, – сказал он, протягивая Джейку руку.
– Я Джейк, – сказал Джейк.
– Про Эвана спрашивали?
– Нет, не совсем. Просто, откуда имя Паркер в названии?
– О. Старое здешнее семейство. Владели когда-то карьером в Западном Ратленде. За полторы сотни лет от помещика до наркоши скатились. Что сказать… Это Вермонт.
– В каком смысле? – сказал Джейк, прекрасно все понявший.
Джерри покачал головой.
– Не хочу показаться треплом. Он долго был на реабилитации, но, очевидно, сорвался. Люди от него не ожидали. То есть бывают нарики, каждый день думаешь: «Ну, с этим все». А другие встают и идут на работу, ведут дела, так что никто и не подумает. Но в этом заведении не все было гладко, уж я-то знаю. И он говорил кое-кому, что пытался продать свой дом, вложить деньги в бизнес.
Джерри пожал плечами.
– Он слышал, – просветила Салли зятя, – Паркер писал роман, когда умер.
– Даже так? Выдуманный роман?
«Если бы», – подумал Джейк.
Если бы роман Эвана Паркера был выдуманным, жизнь Джейка была бы намного проще.
– Интересно, о чем? – спросил Джейк.
– А вам-то что? – сказала Салли задиристо. – Вы ж его даже не знали.
Джейк поднял кружку.
– Вы абсолютно правы.
– А что ты спрашивала о родителях? – сказал Джерри. – Они умерли.
– Я знаю, что умерли, – сказала Салли с нарочитым сарказмом. – Случайно не от утечки бытового газа или чего-то такого?
– Не бытового. Угарного газа. Из печи.
Сказав это, он незаметно подал бармену некий знак над головой Салли, вероятно, означавший: ей уже хватит.
– Вы знаете дом, о каком я говорю? – спросил он Джейка.
– Откуда ему знать? – Салли закатила глаза. – Ты его раньше встречал?
– Я не местный, – сказал Джейк.
– Верно. Ну, большой такой дом в Западном Ратленде. Лет под сто такой. У самого карьера на Марбл-стрит[61].
– Напротив «Огвэя»[62], – сказала Салли, похоже, забыв собственные слова.
– Окей, – сказал Джейк.
– Мы еще в школу ходили, – сказал Джерри. – Погоди, может, Эван уже не ходил, но сестра была в твоем классе, так же?
Салли кивнула.
– Сука, – сказала она отчетливо.
Джейк постарался сдержать естественное любопытство.
Но Джерри рассмеялся.
– Не нравилась тебе эта девчонка.
– Она была та еще штучка.
– Так, погодите, – сказал Джейк, – родители умерли у себя дома, но дочь осталась?
– Сука, – повторила Салли.
На этот раз Джейк против воли уставился на нее. Разве речь шла не о девушке, чьи родители умерли, пока она была в школе? Умерли у себя дома? Который был и ее домом?
– Как я сказал, – ухмыльнулся Джерри. – Ей не нравилась эта девчонка.
– Никому она не нравилась, – сказала Салли.
Она помрачнела. Может, догадалась, что ей больше не нальют сегодня.
– Она тоже умерла, – сказал Джерри Джейку. – Сестра Паркера. Несколько лет назад.
– Сгорела, – сказала Салли.
Джейк подумал, что ослышался. И переспросил.
– Я сказала: сгорела.
– О, – сказал Джейк. – Надо же.
– Так говорят.
– Какой ужас.
Такая смерть была поистине ужасной, но Джейк все равно не смог выдавить из себя ничего, помимо вежливого сочувствия к этим второстепенным членам семьи Эвана Паркера, не просто потому, что в глубине души ему не было до них дела, но и потому, что ни одно из этих событий – трагическая и несомненно страшная смерть сестры, отравление родителей угарным газом в старом доме и, в конченом счете, смерть самого Эвана Паркера от передозировки – не имело прямого отношения к его текущему, неотложному делу. К тому же, он и так знал все это в общих чертах. «Он пережил родителей и сестру», было сказано в некрологе Эвана Паркера, который Джейк прочитал несколько лет назад на съемной квартире в Коблскилле, штат Нью-Йорк, после чего решил приняться за «Сороку».
Он почувствовал, что больше ему нечего делать в «Таверне Паркера». Он устал и захмелел, а его ситуация не разрулилась – и жизнь его не стала проще – от того, что ему рассказали Джерри и Салли. К тому же, эти двое принялись обсуждать что-то вполголоса, но с явной взаимной неприязнью. Джейк подумал затронуть последнюю тему – сестру Эвана Паркера, ту еще штучку – просто чтобы сказать что-нибудь напоследок, хотя это казалось глупым и неважным. Он медленно встал на ноги, достал бумажник и положил на стойку двадцатку.
– Так жалко, – сказал он в затылок Салли. – Правда ведь? Всей семьи не стало.
– Кроме сестриной дочки, – сказала Салли вполоборота.
– Что?
– Вы сказали, плак-плак, как жалко, что всей семьи не стало.
Джейк сомневался, что произнес именно эти слова, но суть от этого не менялась.
– Кроме дочки, – сказала Салли с нескрываемым раздражением. – Но она была, короче, оторвой. Ушла из дома при первой возможности. Не-удивительно с такой-то матерью. Не думаю, что она хотя бы школу закончила. Только пятки сверкали!
И, словно иллюстрируя сказанное, Салли отвернулась от Джейка. Он увидел, что зять ее ушел, а она нашла себе нового собеседника, по другую сторону.
– Погодите, – сказал Джейк, но так тихо, что никто не обратил на него внимания, и он повторил погромче: – Погодите.
Салли повернулась к нему. Она, похоже, с трудом соображала, чего от нее хочет Джейк, и кто он вообще такой.
– Чего еще? – сказала она с откровенной враждебностью.
«Погодите. Единственная живая родственница Эвана Паркера. Как же я сразу…»
– А где живет эта племянница? – спросил Джек.
Салли уставилась на него в демонстративном негодовании.
– А мне-то откуда знать, епта?
На том они и расстались.
Сорока
Джейкоб Финч-Боннер
«Макмиллан», Нью-Йорк, 2017, стр. 146–147
Все отмечали, как они похожи, мать и дочь: обе себе на уме, обе за словом в карман не полезут, обе считали Эрлвилль, штат Нью-Йорк, недостаточно хорошим для себя, а кроме того, они были настолько похожи внешне – тонкие и высокие, темноволосые и чуть сутулые, – что Саманта при всем желании не могла увидеть в дочери ничего от Дэна Уэйбриджа. Но, глядя, как растет Мария, – Саманта волей-неволей только этим и занималась – она стала замечать несомненные различия между ними. Мария, по контрасту с ней, вечно озабоченной грядущим отъездом, двигалась к этой цели прогулочным шагом, не прилагая особых усилий и как будто почти не задумываясь. Ей, в отличие от матери, было совсем не свойственно умасливать (тем более, упрашивать) других, она не нуждалась ни в чьих подачках и никогда не считалась с мнением взрослых (особенно в том, что касалось школы), переживавших за нее и желавших как-то помочь. Если Саманта прилежно делала домашнюю работу и старалась быть примерной школьницей (за одним существенным исключением!), Мария делала домашку только когда хотела, уклонялась от общественных работ и не стеснялась заявлять учителям, что они неправильно поняли материал (читай: мозгов не хватает).
Кроме того, Мария была лесбиянкой, а значит, как бы ни сложились обстоятельства, ей вряд ли грозило залететь от кого-то, что также отличало ее от матери.
В классе с Марией учились дети профессоров и выпускников Колгейта, осевших в этих краях (занимавшихся, по большей части, органическим земледелием и декоративными ремеслами), а также дети старейших местных семейств (молочных фермеров, чиновников и просто старых нью-йоркских отшельников), но делились они по другому признаку: на тех, кто считали школьные годы лучшими в своей жизни, и тех, кто рассчитывали на что-то поинтересней. Мария – это было ясно всем – просто плыла по течению. Она дрейфовала между компаниями, равнодушная к тусовкам, чужому вниманию и нарушениям в социальном организме класса, даже если сама их провоцировала. Дважды она прекращала общаться с целой группой друзей, не утруждая себя объяснениями. (Об этих жестоких поступках дочери Саманта узнавала от матерей ее одноклассниц, звонивших ей жаловаться.) А один раз Мария перестала дружить с девочкой, которая бывала у них дома много лет; невозможно было не заметить этого. Когда Саманта спросила Марию, что случилось, та сказала:
– Я просто больше не могу с такой, как она.
В тринадцать лет она научилась водить новую «субару» (купленную на смену дедовской, приказавшей долго жить) и получила ученические права в Управлении автомобильным транспортом в Норидже. В пятнадцать она пошла на прослушивание на «Блондинку в законе» и занялась сексом в подсобке со старшеклассницей по имени Лара. Это ненадолго примирило ее с окружающим миром. Но, как только Лара закончила школу, она переехала во Флориду, и Мария хандрила большую часть лета. Во всяком случае, пока не познакомилась с Гэб в одном книжном в Хэмилтоне. После этого она излечилась от хандры.