Гостеприимство
Следующим утром Джейк выехал на запад по шоссе 4, видя на горизонте горный хребет Таконик, а в зеркале заднего вида – Зеленые горы, чтобы найти дом, принадлежавший когда-то Эвану Паркеру. Без точного адреса он ожидал определенных трудностей, но, съехав с шоссе в Западном Ратленде, обнаружил, что планировка городка предельно проста; намного проще, чем в большинстве новоанглийских городков, с классическими скверами и лужайками. Джейк с легкостью нашел Марбл-стрит, за старым кирпичным зданием городской управы, и поехал мимо автомастерских, супермаркетов и, собственно, старого карьера, превращенного в центр искусств. Через милю пути он увидел «Огвэй» и сбросил скорость. Искомый дом, чуть дальше по улице, по правую руку, невозможно было не заметить. Джейк остановился у обочины и стал рассматривать его.
Это был массивный трехэтажный особняк в итальянском стиле, с мраморным цоколем, стоявший чуть поодаль от дороги, откровенно поражая роскошью; величественные стены, свежевыкрашенные в желтый цвет, и ухоженная садовая флора выгодно отличали его от некоторых памятников архитектуры, которые Джейк успел увидеть за последние пару дней. Кто бы ни жил здесь теперь, он аккуратно подровнял живую изгородь, и Джейк заметил очертания классического сада за домом. Он попытался сопоставить увиденное с тем обстоятельством, что Паркер нуждался в деньгах, и не заметил, как его машину обошла зеленая «вольво» и подъехала к дому. Джейк схватился за ключ зажигания и повернул его, но из «вольво» уже вышла женщина и помахала ему с самым приветливым видом. Примерно его ровесница, с длинной ярко-рыжей косой. Несмотря на мешковатый плащ, она поражала худобой. Она что-то говорила ему. Джейк опустил стекло.
– Извините? – сказал он.
Она приближалась к его машине, и Джейк, как настоящий ньюйоркец, поразился: «Кто станет заговаривать с незнакомцем в машине, остановившимся у твоего дома?» Очевидно, вермонтка. Она подошла совсем близко. Джейк стал лихорадочно искать какое-то объяснение своего интереса к ее дому, но ничего не придумал и, в итоге, сказал правду.
– Простите, пожалуйста. Кажется, я знал человека, который здесь жил.
– Да ну? Его фамилия Паркер.
– Да. Так и есть. Эван Паркер.
– Точно, – кивнула женщина. – Вы знаете, он скончался.
– Я слышал. В любом случае, извините за беспокойство. Я просто проезжал через город и подумал, ну, понимаете, отдам дань уважения.
– Мы не были знакомы, – сказала женщина. – Сочувствую вашей утрате.
Принимать соболезнования за Эвана Паркера было такой дичью, что Джейку захотелось признаться во всем. Но он сдержался.
– Спасибо. Я, вообще-то, был его учителем.
– Да ну? – снова сказала она. – В школе?
– Нет-нет. Это была программа писательского мастерства. В Рипли. В «Северо-восточном королевстве».
– Эйя[63], – сказала она, как настоящая вермонтка.
– Меня зовут Джейк. У вас потрясающий дом.
На это она усмехнулась. Он заметил, что у нее совершенно серые зубы. Сигареты или тетрациклин.
– Я пытаюсь убедить партнершу перекрасить торцы. Мне не нравится такой зеленый. Думаю, нужно сделать темнее.
Джейк не сразу сообразил, что она ожидает от него какого-то мнения.
– Вы могли бы сделать темнее, – сказал он наконец.
Похоже, он угадал с ответом.
– Я знаю! Моя партнерша, она наняла маляра в выходной, когда меня не было в городе. Облапошила меня, – она снова усмехнулась, давая понять, что не в обиде на партнершу. – Меня зовут Бетти. Хотите внутри посмотреть?
– Что? Правда?
– Почему бы нет? Вы ведь не маньяк с топором, а?
У Джейка зашумело в ушах. На долю секунду он задался этим вопросом.
– Нет. Я писатель. Я преподавал это в Рипли.
– Да? Уже напечатали что-нибудь?
Он выключил мотор и медленно вышел из машины.
– Пару книг, ага. Я написал книгу под названием «Сорока».
У женщины округлились глаза.
– Серьезно? Я взяла ее в библиотеке. Еще не читала, но собираюсь.
Джейк протянул ей руку, и она ее пожала.
– Просто здорово. Надеюсь, вам понравится.
– Боже мой, сестра обделается от зависти. Она сказала, я должна прочитать эту книгу. Сказала, я не замечу того самого финта. Потому что я вечно в кино говорю всем на пятой минуте, что будет дальше. Это проклятие какое-то.
Она рассмеялась.
– Согласен, – сказал Джейк. – Это… Вы так добры, что пригласили меня в дом. То есть я так рад. Вы не передумали?
– Нет! Жаль только, у меня библиотечная книга! Была бы своя, вы бы ее подписали.
– Не проблема. Я пришлю вам подписанную книгу из дома.
Она взглянула на него так, словно он пообещал ей первое фолио Шекспира.
Он прошел за ней по аккуратной дорожке, поднялся на крыльцо и вошел в дом через большую деревянную дверь. Бетти, войдя, позвала:
– Сильви! У меня гость.
Джейк услышал, как где-то в глубине дома смолкло радио. Бетти нагнулась и взяла на руки большущего серого кота.
– Секундочку, – сказала она Джейку и скрылась в коридоре.
Он стал осматриваться, жадно впитывая детали. Из великолепного холла, выкрашенного в приторно-розовый, поднималась вдоль стены широкая деревянная лестница. По правую руку Джейк увидел через открытые двери большую столовую, а по левую, через арку – еще более помпезную гостиную. Габариты и отделка – лепные розетки, высокие плинтусы – всем своим видом внушали впечатление солидности, но Бетти с Сильвией сделали все возможное, чтобы его уничтожить самым безжалостным образом, за счет развешанных повсюду высказываний в рамочках (над лестницей: «ВСЕ, ЧТО ВАМ НУЖНО – ЭТО ЛЮБОВЬ… И КОТИКИ!» и «ОТВЯЗНАЯ ЛЕДИ-КОШКА», а над камином в гостиной: «ЛЮБОВЬ – ЭТО ЛЮБОВЬ»). Кроме того, по паркетным полам были разбросаны разномастные яркие коврики, словно с блошиного рынка, и повсюду, куда ни глянь, виднелись всяческие безделушки: столики со статуэтками и вазами с цветами, слишком яркими, чтобы быть живыми, и множество стульев стояли полукругом, словно в ожидании или после визита гостей. Джейк попытался представить здесь своего бывшего студента: как он спускается по лестнице или идет вслед за Бетти в кухню – Джейк подумал, что там должна быть кухня. Но у него ничего не получилось. Новые владелицы воздвигли китчевый барьер между настоящим и прошлым, каким бы оно ни было.
Вернулась Бетти без кота, но с коренастой темнокожей женщиной в батиковом платке.
– Сильвия, моя партнерша, – сказала она.
– Боже мой, – сказала Сильвия. – Поверить не могу. Знаменитый автор.
– Знаменитый автор – это оксюморон, – сказал Джейк.
Он всегда так говорил, отметая подозрения в тщеславии.
– Боже мой, – повторила Сильвия.
– У вас просто прекрасный дом. Снаружи и внутри. Давно вы в нем живете?
– Всего пару лет, – сказала Бетти. – Он был в ужасном состоянии, когда мы въехали, вы бы не поверили. Пришлось заменять каждую чертову мелочь.
– Что-то – дважды, – сказала Сильвия. – Ну, идемте, выпьем кофе.
Кухню также украшали высказывания в рамочках: «КУХНЯ СИЛЬВИИ (ПРИПРАВЛЕНА ЛЮБОВЬЮ)» над плитой и «СЧАСТЬЕ СВОИМИ РУКАМИ» над столом, покрытым голубой клеенкой с кошками.
– Вам нравится ореховый кофе? Мы только его и пьем.
Джейк, ненавидевший любой кофе с добавками, ответил утвердительно.
– Сильви, где эта библиотечная книга?
– Я ее не видела, – сказала Сильвия. – Сливки?
– Да. Спасибо.
Она подала ему кружку. Белую с черным силуэтом кошки и словами: «Киске нужна ласка».
– Есть пончики, – сказала Бетти. – Я как раз оттуда. Знаете, у нас тут «Пончики Джонса»?
– Вообще-то, нет, – сказал он. – Я почти не знаю города. На самом деле я тут просто проездом. И совсем не ожидал такого вермонтского гостеприимства!
– Должна признаться, – сказала Сильвия, вышедшая ненадолго и вернувшаяся с тарелкой гигантских пончиков с глазурью, – я загуглила вас по телефону. Теперь я знаю, что вы тот, кто сказали. А то бы я уже вызвала спецназ. Чтобы вы не думали, что у нас одно гостеприимство в голове.
– О, – Джейк кивнул. – Хорошо.
Он был очень рад, что не соврал, когда сидел в машине. Как и тому, что его вынужденная лживость в последнее время не полностью вытеснила инстинкт говорить правду.
– Не верится, что когда-то дом был в плохом состоянии. Теперь ни за что не подумаешь!
– Да я знаю. Но поверьте мне, весь первый год мы только и делали, что шпатлевали, и красили, и отдирали старые обои. Здесь много лет никто ничем не занимался. Но нас это не удивило. В этом доме вообще-то умерли люди из-за плохого ремонта.
– Отсутствия ремонта, – сказала Бетти, входя с чашкой кофе.
– А что случилось? Пожар?
– Нет. Утечка угарного газа. Из масляной печи.
– Да вы что!
Серый кошара зашел в кухню вслед за Бетти. Он запрыгнул ей на колени и удобно устроился.
– Вас это не колбасит? – она взглянула на Джейка. – Дом настолько старый, ясное дело, люди в нем умирали. Одни умирали, другие рождались. Раньше так было заведено.
– Меня не колбасит.
Он осторожно отпил кофе. Вкус был мерзкий.
– Не хочется этого говорить, – сказала Бетти, – но ваш бывший студент тоже здесь умер. Наверху, в одной из спален.
Джейк медленно кивнул.
– Так, это, должна спросить, – сказала Бетти, – каково было разговаривать с Опрой?
Он рассказал им об Опре. Они обожали Опру.
– По вашей книге снимут фильм?
Он рассказал им и об этом. И только затем попытался опять повернуть разговор на Эвана Паркера, хотя и сомневался, что услышит что-то ценное. Пусть эти женщины жили в его доме, что с того? Они ведь даже не застали его в живых.
– Значит, мой бывший студент вырос здесь? – сказал, наконец, Джейк.
– Его семья жила в этом доме с самой постройки. Они владели карьером. Вы, наверно, проезжали его по пути сюда.
– Кажется, да, – он кивнул. – Должно быть, зажиточная была семья.
– В те времена, конечно, – сказала Бетти. – Но те времена давно миновали. Мы получили скромный грант от штата на реставрацию. Пришлось согласиться включить его в программу Рождественских туров.
Джейк огляделся. Ничто как будто не намекало на то, что здесь имела место «реставрация».
– Нарочно не придумаешь! – сказала Сильвия, издав тяжкий вздох.
– Еще бы, – сказала Бетти. – Сотня посторонних людей будут топать по твоим комнатам, нанося снег. Но мы взяли деньги, так что пришлось сдержать слово. Много кому в Западном Ратленде до смерти хотелось заглянуть в этот дом, только это не имело никакого отношения к нашим стараниям. Люди всю жизнь знали этот дом. И эту семью.
– Такой семье, – сказала Сильвия, – не позавидуешь.
Снова Джейк услышал эту фразу, только на этот раз она его ничуть не удивила. Теперь он знал достаточно – все четверо из них умерли: Эван Паркер с сестрой и их родители, и трое из них под этой самой крышей. Джейк не сомневался, что никому из них «не позавидуешь».
– Я не знал, что он умер, до недавнего времени, – сказал он. – И до сих пор не знаю, как.
– Передоз, – сказала Сильвия.
– Ого. Не знал, что у него была эта проблема.
– Никто не знал. Или, во всяком случае, думали, что это в прошлом.
– Мне не стоит этого говорить, – сказала Бетти, – но моя сестра состояла в одной анонимной группе вместе с Эваном Паркером. Они собирались в подвале лютеранской церкви в Ратленде. И он был там давним членом, если понимаете, о чем я, – она помолчала. – Для многих это стало большим шоком.
– У него были трудности с бизнесом, как мы слышали, – сказала Сильвия, пожав плечами. – Это давило на него, так что неудивительно, что он взялся за старое. Владеть баром и быть в завязке, приятного мало.
– Впрочем, люди так делают, – сказала Бетти. – Он держался столько лет. Но потом, видимо, сорвался.
– Эйя.
Они немного помолчали.
– Так вы купили дом у наследников Эвана?
– Не совсем. Он не оставил завещания, но у его сестры, которая умерла еще раньше, у нее была дочка. И к ней перешел дом. Но она им мало дорожила.
– Да? – сказал Джейк.
– Подождала, наверно, от силы неделю после смерти дяди и выставила на продажу. До чего же все было запущено, – Сильвия покачала головой. – Если бы не Бетти, никто бы не позарился. На ее удачу, Бетти всегда любила этот дом.
– Когда я была совсем маленькой, думала, в нем привидения, – сказала Бетти.
– Мы сделали ей предложение, от которого она не смогла отказаться, – сказала Сильвия, вставая, чтобы снять с кухонной стойки еще одну кошку. – То есть я так думаю. Мы с ней ни разу не встречались. Только через ее адвоката.
– Вот уж кому досталось, – сказала Бетти. – Ему полагалось освободить подвал от всего барахла.
– И чердак. И в половине комнат что-то было. Не знаю, сколько раз мы писали этому шуту, Гейлорду.
– Гейлорд, эсквайр, – Бетти закатила глаза.
– Ну и тип, – сказала Сильвия, усмехаясь. – На каждой бумажке приписывал «эсквайр». Чтобы никто не усомнился, что он выпускник юридического. Комплекс неполноценности.
– В итоге мы сказали ему, что отправим все это на свалку, если она сама не придет за вещами. Ноль внимания! Ну мы так и сделали.
– Подождите, вы просто все выбросили?
Джейк на секунду – одну мучительную секунду – представил, что где-то под крышей этого дома все еще могла находиться коробка с рукописью Эвана Паркера. Но сразу отогнал эту мысль.
– Мы оставили старую кровать. Красотища, с резными столбиками. Наверно, мы бы ее не вытащили, даже если бы захотели.
– А мы и не хотели! – сказала Бетти с довольным видом.
– И была еще пара симпатичных ковриков, которые мы отдали в химчистку. Наверно, впервые за целый век. Остальное… Вызвали грузовик и выставили счет мистеру Гейлорду, эсквайру. Готова поспорить, вы будете в шоке, если скажу, что счет до сих пор не оплачен.
– То есть, если бы моя семья владела домом сто пятьдесят лет, я бы там каждый дюйм перерыла. Даже если ей не было дела до всякой там «старины», можно было ожидать, что она захочет свои вещи. Все, с чем ты выросла? Просто выбросить, даже не взглянув?
– Подождите, – сказал Джейк. – Племянница тоже здесь выросла? В этом доме?
Он пытался понять ход событий, но что-то никак не складывалось. Родители Эвана жили и умерли в этом доме, а затем здесь жила его сестра и растила свою дочь, а затем, после того, как сестра умерла, а племянница – оторва, как сказала о ней загулявшая Салли, – уехала, Эван снова въехал сюда? Все казалось немного странным, но ничего невозможного в этом не было. Так или иначе, этот дом дал Джейку представление о детстве Эвана Паркера, а также, судя по всему, о последних годах его жизни. Но это мало что проясняло.
Джейк поблагодарил женщин. И попросил написать почтовый адрес, чтобы он прислал им подписанную книгу.
– А вашей сестре не прислать экземпляр?
– Прикалываетесь? Да!
Женщины проводили его до парадной двери. Он остановился, чтобы надеть плащ. И поднял взгляд. Вокруг двери виднелся своеобразный зов далекого прошлого – фриз, изображавший поблекшую гирлянду ананасов. Ананасы. Джейк подумал о них секунду и выбросил из головы, потом подумал снова и остолбенел. Пять ананасов поверху. И где-то по десять с каждой стороны, почти до самого пола. Они были оставлены на нетронутой полоске стены, вокруг которой все было выкрашено в розовый висмут.
– Боже мой, – невольно сказал Джейк.
– Да уж, – Сильвия покачала головой. – До того нелепые. Бетти не дает мне их закрасить. Мы прямо поругались из-за них.
– Это по трафарету, – сказала Бетти. – Я как-то раз видела такие в Стербридже, в музее, прямо как эти. Ананасы вокруг двери и сверху по стенам, под самым потолком. Они восходят ко времени постройки дома, я уверена.
– Мы нашли компромисс. Мне пришлось оставить эту полоску нетронутой. Дико смотрится.
Она была права. К тому же, это было одним из немногих мест в доме, хоть как-то намекавших на такое понятие, как «реставрация». По крайней мере, она бы здесь не помешала.
– Я все же как-нибудь подкрашу их, – сказала Сильвия. – Только посмотрите на цвета. До того блеклые! Если уж придется их оставить, я хотя бы подновлю их. Честное слово, каждый раз, как вижу дверь, думаю, с чего это кому-то пришло в голову нарисовать здесь ананасы? Это же Вермонт, не Гавайи! Почему не яблоки или ежевика? Они хотя бы здесь растут!
– Они означают гостеприимство, – сказал Джейк неожиданно для себя.
Он не мог отвести от них взгляда, от этой поблекшей гирлянды, словно завороженный. Эти нелепые ананасы так и кружились вокруг него.
– Что?
– Гостеприимство. Это символ. Не знаю почему.
Он где-то читал об этом. Он точно знал, где.
Довольно долго они стояли молча. А что тут скажешь? И как только Джейк не подумал раньше, у себя в кабинете, в корпусе Ричарда Пенга, что Паркер в своем первом романе опишет, скорее всего, людей, которых знал лучше всех, в доме, где они когда-то жили вместе? Ведь это же общеизвестно, что первая книга всегда автобиографична: мое детство, моя семья, мои ужасные школьные годы. «Изобретение чуда» было автобиографичным и никак иначе, и при этом Джейк отказывал Эвану Паркеру даже в таком символическом признании его права считаться писателем. Почему?
Эта ошибка, плод его высокомерия, дорого обошлась ему.
Дело было вовсе не в каком-то присвоении – подлинном или воображаемом – чужого сюжета. Здесь имело место воровство гораздо более личного плана, и совершил его вовсе не Джейк, а сам Эван Паркер. Паркер украл то, что должен был видеть своими глазами: мать и дочь, и что происходило между ними прямо здесь, в этом доме.
Естественно, она сердилась. Кому бы понравилось, что кто-то – близкий человек или посторонний – выставил твое грязное белье на всеобщее обозрение? Джейк запоздало понял такую простую вещь.
Сорока
Джейкоб Финч-Боннер
«Макмиллан», Нью-Йорк, 2017, стр. 178–180
У Гэб были родители: мать, которая «старалась», и отец, который приходил и уходил. Также у нее была сестра с кистозным фиброзом и брат с аутизмом, которого периодически привязывали к кровати. Другими словами, ее домашняя жизнь была до того беспросветна, что даже семейные неурядицы Марии должны были казаться ей чем-то вроде занятного сериала. Она была на год моложе Марии, страдала аллергией на орехи, повсюду носила с собой шприц с эпинефрином и держалась тише воды, ниже травы.
Мария, по крайней мере, стала чуть покладистей, привязавшись к Гэб. Саманта, справедливо считая себя не ханжой, не религиозной маньячкой, как ее родители, и в целом не деспотом-«яжматерью», старалась видеть в сексуальных отношениях дочери признак самодостаточности после стольких лет разлада. Эти годы пронеслись так стремительно, что иногда Саманта, проснувшись поутру на старой родительской кровати, в доме своего детства, думала, что вот-вот закончит школу и вырвется на волю, а затем натыкалась в кухне на Марию с Гэб, доедающих «пеперони» с прошлого вечера, и вспоминала, что она уже почти-тридцатидвухлетняя-мать, которая совсем скоро скажет прости-прощай своему единственному ребенку. Вот Мария здесь, а вот и след ее простыл, словно ничего и не было, и Саманта уносилась мыслями в прошлое, на десять, тринадцать, шестнадцать лет назад, когда она сидела за столом в этой самой кухне, с матерью и отцом и утраченными надеждами, и в классную комнату, где ее вырвало на учебник, и в чистенький номер в отеле «Студенты», где Дэниел Уэйбридж пообещал ей, что она от него не забеременеет при всем желании.
Однажды утром, весной того года, когда Мария должна была стать первокурсницей, ей позвонил мистер Фортис, учитель алгебры, и попросил ее прийти в школу, подписать для дочери разрешение о досрочном окончании школы. Саманта была озадачена, но пришла в школу ближе к вечеру, к своему старому учителю, которого уже давно назначили помощником директора, успевшему еще больше ссутулиться и поседеть, но он ее не узнал, словно никогда не видел свою бывшую ученицу, одаренную ученицу, за которую не сумел заступиться, когда ее вытурили из школы. И этот человек сообщил ей, что ее дочь получила стипендию от университета штата Огайо.
Штат Огайо. Саманта никогда там не была. Никогда не выезжала за пределы штата Нью-Йорк.
– Вы, должно быть, так гордитесь, – сказал мистер Фортис, старый дурень.
– А как же, – сказала она.
Она подписала бумагу и вернулась домой, а там прошла прямиком в комнату Марии, свою бывшую комнату, и нашла в нижнем ящике старого дубового стола, за которым когда-то сама делала уроки, папку с логотипом УШО, с аккуратно сложенными бумагами. Среди них было официальное уведомление о зачислении на факультет гуманитарных и точных наук по программе отличников, а также уведомление о получении Национальной стипендии штата и еще какой-то стипендии Максимус. Саманта долго сидела в ногах аккуратно застеленной кровати Марии, старой кровати с резными столбиками, на которой сама спала в детстве и видела сны, как убегает из дома, а потом много месяцев лежала с пузом, вынашивая нежеланного ребенка, которого родила и растила против воли. Она делала все это, не высказывая недовольства, просто потому, что так ей велели люди, наделенные в то время правом распоряжаться ее жизнью. Тех людей – ее родителей – давно не стало, а Саманта оставалась там же, где была, тогда как ее дочь, причина всего этого самоотречения, собиралась свалить из дома навсегда, ни разу не оглянувшись.
Естественно, Саманта предвидела подобное развитие событий; она понимала, что Мария едва ли запорет свой шанс, как сама она запорола или как-то иначе. С самого детства, читая вслух любые буквы, Мария метила в колледж, если не дальше, и в жизнь – это само собой разумелось – за пределами Эрлвилля, а возможно, и всего северного Нью-Йорка. Но у Саманты имелись кое-какие материнские ожидания на этот последний год, что-то вроде смутной надежды на некое примирение, возможно, даже искупление, а теперь она поняла, что этого не будет. Или Мария решила с ней рассчитаться за тот давний отказ подписать разрешение на ее перевод через шестой класс? Теперь же, под взглядом своего старого учителя, который ее даже не узнал, Саманта поставила подпись, не найдя в себе решимости или дерзости отказаться. Шел июнь. В августе, если не раньше, Мария уедет.
Саманта не тревожилась на этот счет. Она хотела посмотреть, пригласит ли дочь ее хотя бы на выпускной вечер, но Мария не испытывала интереса к подобному официозу, и в назначенный день уехала с Гэб в Хэмилтон, возможно, в книжный магазин, а может, просто бестолково зависать на террасе отеля «Студенты». (Дэн Уэйбридж умер от рака поджелудочной железы, так что теперь это было семейное заведение в четвертом поколении!) Когда Мария вернулась домой в тот вечер, она лишь сказала, что рассталась с подругой и не жалеет об этом.
Лето было в самом разгаре. Мария ни с кем не встречалась. Саманта большую часть времени проводила на работе, под вентилятором, привычно обрабатывая медицинские счета, чтобы дочь была сытой, одетой и здоровой. Прошел июнь и июль, а Мария ни единым словом не намекала, что собирается покинуть родной дом, но Саманта начала подмечать признаки грядущего отъезда. Вот дочь собрала одежду в сумку и отнесла в пункт благотворительной помощи. Вот сложила книги в коробку и отнесла в библиотеку. Разобрала старые бумаги, тесты из средней школы и рисунки мелком, успевшие скопиться с самого детства, и выбросила в мусорную корзину у себя под столом. Это был полный разгром.
Саманта наблюдала за всем молча и только при виде зеленой футболки сказала:
– Тебе она больше не нравится?
– Нет. Поэтому я от нее избавляюсь.
– Что ж, я могла бы взять ее, если тебе не нужна.
Ведь они носили один размер.
– Как тебе угодно.
Было начало августа.
Она ничего не планировала. Поистине, ничего.