персонального характера, поскольку каждый человек склонен регулярно обращаться к самому себе в рамках определенного автокоммуникативного формата своей личности (в мечтах, в самоанализе, в стихотворчестве и т. д.). Наконец, общность людей может простираться не только в пространстве и времени социальных, личностных и бытовых отношений, но и в пространстве и времени духовной культуры и находить свои дискурсивные выражения в литературе, театре, кино, философии, религии и др.
Подчеркнем, что, перечисляя типы и виды человеческих общностей, мы не ставим своей задачей предложить исчерпывающую панораму этого феномена, а стремимся показать широту его проявлений, существенных для образования и функционирования дискурсов.
В значительной степени связан с первым фактором, но вместе с тем и не сводим к нему фактор тематической целостности дискурса. Сразу уточним: данный фактор включает в себя также определенную проблематическую и концептуальную целостность. Иначе говоря, речь идет о такой теме, которая является проблемной в том или ином отношении и которая связана с определенным комплексом концептов в рамках определенной ментальности. Таковы, в частности, однозначно негативные темы преступности, наркомании, коррупции, терроризма, однозначно позитивные темы трудового и ратного героизма, культурно-исторического наследия, спорта, защиты детства и материнства и амбивалентные темы политических выборов, экономических реформ, будущего страны и др.
Дискурсогенная тема может обладать полной или относительной устойчивостью (например, о преступности говорят всегда), а может быть только ситуативно актуальна. Масштаб актуальности дискурсогенной темы также может быть различен: о землетрясении или крупном пожаре говорит весь город, а рождение ребенка является актуальной дискурсогенной темой для семьи и родственников.
Как отмечалось выше, тематический фактор нередко оказывается связанным с фактором социокультурной общности. Простые примеры можно взять из сферы институциональных общностей, как правило, сопряженных с достаточно определенной тематикой дискурса (например, дискурс той или иной научной дисциплины). Пределом такого сопряжения являются собственно профессиональные дискурсы (железнодорожников, медиков, программистов и т. д.).
Еще одним дискурсогенным фактором, вступающим во взаимодействие с предыдущими факторами и в то же время принципиально не сводимым к ним, выступают коммуникативные стратегии построения высказывания, такие как собственно нарративность, интрига, авантюрность, пуантированность, атональность и др. В рамках конкретных высказываний коммуникативные стратегии могут по-разному сочетаться друг с другом.
В принципе, всякий дискурс обладает своим характерным набором коммуникативных стратегий, но в данном случае – и этот момент мы акцентируем – некоторые коммуникативные стратегии сами выступают как ведущие основания для формирования дискурса. Таковы, в частности, нарративный и агональный дискурсы как таковые, но обретающие конкретные формы в сопряженных институциональных дискурсах литературы, театра и кинематографа, с одной стороны, и политики и рекламы, с другой.
Сформулируем наш главный тезис в более разработанной форме: дискурсогенные факторы могут выступать основанием для образования и функционирования дискурсов в разных сочетаниях, а также в различной мере своей релевантности и интенсивности. Покажем это на материале повседневного дискурса.
Фактор общности играет в его образовании решающую роль: повседневный дискурс складывается из открытого множества субдискурсов, опирающихся на различные обыденные ситуации, объединяющие людей. При этом сам характер общности может быть различным: люди могут не знать друг друга или только что познакомиться (прохожие на улице или попутчики в дороге), знать друг друга достаточно формально (коллеги по работе), находиться в дружеских или родственных отношениях. Соответственно, ситуационные общности повседневного дискурса могут опираться на институциональное или интерперсональное начало.
В структуре повседневного дискурса закономерно развиваются тематические субдискурсы по той простой причине, что в рамках обиходного общения говорят обо всем, что интересно участникам общения. При этом тематические субдискурсы в составе повседневного общения бывают относительно устойчивыми, но преимущественно в случаях интерперсонального или институционального общения: например, субдискурс о шалостях котенка в семье или субдискурс о грядущих сокращениях на службе. Неустойчивые тематические субдискурсы опираются на тему (или сводимую к теме новость, событие, сенсацию), временно заинтересовавшую всех и вся, – катастрофа самолета, землетрясение или наводнение, спортивные игры и т. п.
В структуре повседневного дискурса находят свое специфическое выражение и базовые коммуникативные стратегии построения высказывания как такового. Такова в первую очередь стратегия прямого информирования адресата. Весьма характерна для повседневного общения и стратегия нарративности – мы часто и много рассказываем друг другу в ситуациях повседневности, и поэтика / риторика повседневных нарративов разработана еще далеко не полностью. Далее, обиходное общение – особенно в формате интерперсональных отношений – может быть агональным, направленным на непрямое убеждение собеседника или склонение его к определенной линии поступка и поведения.
Мы выделили три разноприродных и сложных в своей структуре дискурсогенных фактора – фактор общности, фактор тематичности и фактор базовых коммуникативных стратегий построения высказывания. Данные факторы в своих различных сочетаниях и в разной степени релевантности и интенсивности выступают основаниями для образования и функционирования дискурсов. Это означает, что дискурсы как таковые далеко не всегда и не все могут быть поставлены на одну общую платформу и быть сопоставимы друг с другом. Так, нарративный дискурс несопоставим с повседневным, поскольку является одним из граней последнего, но в той же мере, если не в большей, он характеризует и литературно-художественный дискурс. Атональный дискурс в аналогичных отношениях находится с рекламным и политическим дискурсами. Тематические дискурсы, как правило, функционируют в составе повседневного и журналистского дискурса.
Всё это позволяет утверждать, что общая типология дискурсов может быть только многомерной и многосекторной. Поэтому невозможно построить исчерпывающую классификацию дискурсов: она неизбежно будет логически противоречивой. А любая непротиворечивая их классификация, соответственно, будет заведомо неполной. Таких неполных класификаций дискурсов может быть много (поскольку существует множество классификационных оснований), и эти классификации могут находиться не более чем в отношениях взаимной дополнительности.
Глава 12. Дискурс и стереотип[21]
В теории коммуникации под дискурсом понимается высказывание, нарушающее привычный порядок осмысления вещей и создающее новый смысл, образующее коммуникативное событие. Стереотип получил терминологический статус понятия в работах У. Липпмана, который подразумевал под ним картинки мира в голове человека, направленные на упрощение сложных социальных процессов и защиту обыденного мышления [Липпман 2004: 95–107]. Таким образом, порядок дискурса направлен на неизвестные, вновь открываемые стороны мира, в то время как стереотип обращается к известным и поэтому предсказуемым конструкциям.
Говоря о порядке дискурса, М. Фуко заметил, что «с тех пор, как были исключены игры и торговля знанием софистов и их парадоксам заткнули, наконец, рот, европейская мысль, кажется, не переставала заботиться, чтобы оставалось как можно меньше места между мыслью и речью, о том, чтобы дискурс выступал только как некая вставка между „думать“ и „говорить“» [Фуко 1996: 75]. Одним из эффективных инструментов, ограничивших всевластие дискурса, стал стереотип.
Трактуя дискурс как коммуникативно значимое событие, мы приходим к выводу, что стереотип уничтожает именно событийный потенциал дискурса, сохраняя его форму, а в ряде случаев и украшая ее различными риторическими средствами.
Понять механизм такого уничтожения можно, определив точку схождения дискурса и стереотипа, их место в универсальной модели текстообразования. Эта модель была создана Т. ван Дейком [1989]. Она включает три иерархических уровня, благодаря которым возникает связность текста: пропозициональные отношения, основанные на актуальном членении предложения, делающем упор не на синтактику, а на семантику и прагматику благодаря разделению высказывания на тему и рему; макроструктурные отношения, базирующиеся на принципе пресуппозиции, выражающем ожидания получателя сообщения (цель, интерес, стиль); наконец, отношения суперструктурные, маркирующие тот или иной тип текста (или то, что М.М. Бахтин называл речевыми жанрами).
Именно на уровне макроструктурных оппозиций дискурс встречается со стереотипом и вступает с ним в отношения состязания. Следствием становится «война языков» в смысле Р. Барта, а ее результатом – деление языкового поля на энкратические социолекты в случае победы стереотипа над дискурсом и акратические, когда дискурс побеждает стереотип. Напомним, что энкратический язык, по Р. Барту, «нечеток, расплывчат, выглядит как „природный“ и потому трудноуловим; это язык массовой культуры (большой прессы, радио, телевидения), а в некотором смысле также и язык быта, расхожих мнений (доксы). ‹…› Напротив того, акратический язык резко обособлен, отделен от доксы (то есть парадоксален); присущая ему энергия разрыва порождена его систематичностью, он зиждется на мысли, а не на идеологии» [Барт 1989: 537].
Мы можем выделить шесть основных черт стереотипа, благодаря которым стереотип побеждает дискурс: это доксологичность, коллажность, словесная избыточность, мягкость дискурсии, отсутствие критической рефлексии, а также высокая прагматичность, предполагающая возможность перформатива.