Почти улавливаешь вдруг…
Медленно меркнет мой путь.
Боли не выскажу людям.
Боже, я петь не могу,
Сердце смолкает мое.
Счастье мерцало и мне –
Канула капля слепая.
Слабая мгла глубока,
Рано – Смеркается – Смерть.
Быть может… (Неясные звезды,
Туманный, мерцающий свет.)
Быть может, ты все же услышишь
Когда-нибудь чей-то ответ:
На смутную жалобу эту,
На грусть (ни о чем, обо всем), –
Ответ, непонятно далекий,
В холодном тумане ночном.
Какой неудержимый ливень!
Закрой окно. Темнеет день.
Сильнее, шире и бурливей
Кренится за стеклом сирень.
Уже кончается, скудеет
(Вся жизнь так грустно-коротка),
И капли на стекле редеют,
От сумрачного ветерка
Неудержимо исчезают.
Теперь, когда их больше нет,
Теперь – яснее проступает
За ними этот слабый свет.
Озаренное небо, и птицы летят.
Что я знаю – о жизни, о смерти, о Боге?
Что мы знаем? – Я помню такой же закат.
Помню палубу, даль, словно берег пологий…
С нами ехал ребенок, печальный, слепой
От рожденья, с бесстрастьем в невидящем взоре,
Чутко слушал… Как смутно шумит за кормой
Голубое, слепому незримое море…
ЛИНИИ (1960)
На линии жизни, на линии счастья.
Игорь Чиннов
К луне стремится, обрываясь,
Фонтан – как в бурю кипарис,
Когда луна – почти живая.
Озера то, иль острова,
Иль облака, иль птичья стая?
Фонтан, фантазия, каприз.
Сквозь лунное очарованье
Кровать плывет, куда хочу –
По блеску крыш, как по ручью.
Полоски дыма там, вдали –
Как оснеженные тропинки,
И мы гулять по ним пошли –
И говорили без запинки
Ночными странными стихами,
И долго звуки не стихали,
Уже неслышные с земли.
Дали как будто во льду.
Ветер даже дубы оголяет.
Вслед за последним лучом
Медленно меркнут поля.
Веток не рвут на ходу
Те, кто осенью в роще гуляет.
Ветки висят под дождем,
Мертвой листвой шевеля.
Зыбь серебрится в пруду.
Помечтай, будто в водах бесцветных
Ветки деревьев иных
Сыплют невянущий цвет,
Будто в незримом саду
Расцветают нездешние ветки,
Вечно мерцает сквозь них
Нежный немеркнущий свет.
– Дымящие трубы,
На пристани уголь и щебень.
– Прозрачное небо
И птичий серебряный щебет.
– Дым черен и горек,
Безрадостен серенький берег.
– Луч нежен и ярок,
И бабочка села на вереск.
– Разломаны бурей
Две лодки на отмели серой.
– Лазурное море
Покойно, и солнечен берег.
– Засохший кустарник
И кладбища – взглядом не смерить.
– И светлый бессмертник,
Сияние жизни и смерти.
Что ж – думающие машины
Заменят нас – а мы пойдём
Смотреть на лилии долины
Под нежно-солнечным дождём.
Забыты тёмные заботы,
Природа ангельски чиста.
Как лепестки, две легких ноты
Упали с белого куста.
Синеют птицы, расцветая,
И кажется, цветы слышны.
И слился с пением и стаей
Глубокий отзвук тишины.
И так прозрачно-своевольно,
Так беззаботно, так шутя,
И просто, и совсем не больно…
(Я размечтался, как дитя.)
Жил да был Иван Иваныч:
Иногда крестился на ночь,
Вдаль рассеянно глядел.
Жил на свете, как умел.
Жил на свете как попало.
Много в жизни было дел.
Сердце слабое устало,
Сердце биться перестало.
В небе дождь вздыхал, шумел,
Будто мертвого жалел:
Влаги пролилось немало –
Видно, смерть сама рыдала,
Близко к сердцу принимала
Человеческий удел.
Вечный образ: счастье – ветер в поле,
Дым, растрёпанный дождём.
Мы живём в заботе, страхе, боли;
«Человек для слёз рождён».
На кого надеяться? На эти
Грозовые облака?
На глухое небо в смутном свете?
На лучи издалека?
На мерцанье над ночной дорогой,
По которой мы во мгле пройдем?
И в ответ – молчанье, да немного
Погрохочет гром.
А может быть, всё же – спасибо за это:
За нежность туманно-жемчужного света,
За свежесть дождём всколыхнутого сада,
За первые знаки – уже – листопада.
Спасибо, что облако меркнет и тает
Над этой в закат улетающей стаей,
И розовый свет приближается к морю…
Ну что же, спасибо. Да разве я спорю…
«Если завтра война»… Накануне войны,
Накануне беды и тоски
Поглядим на сиянье волны
И на трепет звезды.
Поглядим, как ярки
Отцветающие цветники
И как нежно летят светляки,
Будто искры, упавшие с легкой звезды.
Поглядим, как роса,
Перед тем как исчезнуть, светла,
Как блестящая капля спадает с весла,
Будто гаснет звезда.
Поглядим, если завтра война,
Как сегодня погода прозрачно ясна,
Поглядим – в этом мире беды и тоски –
На сияющие пустяки.
О мировом безобразии
Лучше совсем умолчим.
Скажем про нежную празелень
Ночи, сходящей на Рим,
Про голубое мерцание
Осеребренных олив
(Ночь, тишина мироздания,
Будто далекий прилив).
Ночь, голубая пришелица,
Скажем и мы про нее
(Полное лунного шелеста,
Дремлет легко бытие).
И, не боясь повторения
И не ища новизны,
Скажем про синее пение
Вновь наступившей весны.
Он мерзнет в воротах парка,
Просит на рюмку
И греет облачком пара
Худую руку.
От снега намокли ветки.
Ветер – сильнее:
Краснее мокрые веки,
А рот синее.
О нет – без надрыва, просто:
Слезы – от ветра…
Никто не слышит вопроса,
И нет ответа.
Ты опять возмущался?
Ты опять восхищался?
Погляди холоднее
На людей и аллеи.
На торговца-уродца,
На цвета винограда,
На канаву, где льется
Солнце, грязь и прохлада.
Понемногу истрачен
День приятно ненужный,
И как будто прозрачен
Вечер тускло-жемчужный.
Это вспомнится позже?
Запад чуть серебрится.
… С этим отблеском тоже
Мне придется проститься.
Да, траурная колесница
Иль в этом роде. Вот, опять
Кольнуло в сердце. Помолиться,
Приободриться, помечтать
О том, что там (ты веришь?) будет
Эдем, блаженство, торжество…
Скажи, там ничего не будет?
Совсем не будет ничего?
Ни работы,
Ни заботы –
Ни тоски, ни суеты:
Только лилии долины,
Только горные вершины,
Только птицы и цветы.
Хорошо бы стать закатом,
Летним небом розоватым –
Вот о чем мои мечты:
Знаю, каждый бы охотно
Жил прозрачно-беззаботно,
Жил сияюще-легко,
Так заоблачно-свободно,
Так небесно-широко.
Палочка мерно взлетает:
Музыка, стройно звени!
Нотные знаки не знают,
Что означают они.
В линиях нотной страницы
Ты, и другие, и я.
Только – недолго продлится
Нежная нота твоя.
В срок прозвучала в концерте –
И обрывается нить.
Замысла жизни и смерти
Нам не дано изменить.
… Или бессмысленно в мире
Всё – и впустую трезвон?..
Так в опустелой квартире
Ночью звонит телефон.