И кажется – не обречен шептать я:
Уже слетает ангел полнозвучья
Наплывом музыки и благодати.
А в небе отблеск – дымный, дынный, длинный –
И колокол звонит (не дар Валдая),
И синие цветы иной долины
(Не то что рая, но – иного края)
В сиянии цветут не увядая.
Превращается имя и отчество
В предвечернее пламя и облачко,
И становится дата рождения
Отражением – в озере – дерева.
И становится даже профессия
Колыханием, феей и песенкой,
И остатки какого-то адреса
Превращаются в лотос и аиста.
И подумайте – стала фамилия
Розоватым фламинго – и лилией.
КОМПОЗИЦИЯ(1972)
Галлюцинации и аллитерации
Может быть, оба мы будем в аду.
Чертик, зеленый, как какаду,
Скажет: «Вы курите? Кукареку.
А где ваши куррикулум вите?
Угу. Садитесь оба на сковороду.
Не беспокоит? Кра-кра, ку-ку».
Жариться жарко в жиру и в жару.
Чертик-кузнечик, черт-кенгуру,
Не смейте прыгать на сковороду.
Мы хотим одни играть в чехарду.
«Ква-ква, кви про кво, киш-миш, в дыру»
Кикиморы, шишиморы, бросьте смешки,
Шшш! Не шуршите вы про наши грешки
В шипящем котле сидит Кикапу,
А мы — мы обманем эту толпу,
Этих чертей, зверей, упырей,
Мы полетим над синью морей,
Мы будем вдвоем играть в снежки —
О, снег для твоей обгорелой руки!
В стране Шлараффенланд,
В заоблачной стране Шлараффенланд
Зоолог и турист Каннитферштан
(Из Копенгагена) зашел в кафешантан
Но оказалось, это крематорий.
Он был рассеян и себя позволил сжечь,
Развеял пепел и сказал: – Берите! –
И скоро заблудился в лабиринте
Лабораторий мировой истории
И ночи, где на дне Левиафан
Мычал и бегали хамелеоны
(Краснея, голубея, зеленея).
Там в обществе кентавров, минотавров,
Реакторов, министров, минометов
Каннитферштан сидит и пьет манхэттен
И смотрит, как в аквариуме черном
Химеры, великаны-тараканы
На Гулливера квакают, квакваны.
«Ирония судьбы». Смертельное ранение иронией.
Хо-хо! И мертвый расхохочется.
Не плачь – и рана не беда, не тронь ее,
Не плачь, молчи, не обращай внимания,
Мне расхотелось жить, тебе расхочется.
Ты «сел не в тот вагон». И я. («Бывают недоразумения»,-
Сказал верблюд, слезая с утки.)
Была зима, снега. Ночные тени я
Пытался разогнать иронией,
И пили мы вторые сутки.
Мы опоздали, навсегда. Не опозорены,
Но всё пропало, всё пропало.
«Ирония судьбы». Судьба, мы ранены иронией.
Мы сброшены с пути, как поезд взорванный
У обгорелого вокзала.
Пример предустановленной гармонии,
Новорожденный стал новопреставленным.
Пустой собор. Не кашляй. Отпевание.
На мраморе надгробное рыдание
(Последнее, немое целование…).
Пойдем к цветам, у гробика расставленным.
К слепому личику, косому лучику?
Но в лучшем из миров всегда все к лучшему
Он умирал без боли, без сознания.
…На кладбище: имеет ли значение
Высоко в небе смутное свечение?
…Те бронзовые розы на распятии,
Те отблески на обелиске. Снятие
С креста. И грусть, и жалость, и апатия.
Темные водоросли предвесенней ночи,
Темные лепестки ночной души пустынного мира.
Но уже возникает над бесшумным садом
Серое пламя.
Пепельные кораллы предрассветного часа,
Серая лава небытия, молчанья, забвенья.
Но уже на туманном пепелище жизни —
Голос из пепла.
Что же, плыви, уплывай, саркофаг ночного покоя,
Медленный катафалк безмолвных бессонниц.
Снова — влачить на плечах тяжелую ношу дневного
Скорбного скарба.
Снова – встречать на пути огромные скорбные камни
Вечных Сизифов.
Лунная ива в снегу –
Белая арфа.
Мертвый лежал – ни гу-гу –
В бледном безлюдии парка.
Тени к убийце ползли
(В липкое влипли).
Так далеко от земли
Тлело Созвездие Лиры.
Небо, сапфирный престол,
Звездные сонмы.
В парке убийца прошел
В лунные снежные сосны.
Что же! Не ох и не ах:
Струны и гимны.
Что там! На лунных снегах
Многие гибли.
Звуки порхали: бах-бах,
Точно колибри.
Мертвый пейзаж на Луне –
Вариант омертвелой печали.
Сколько вариантов печали
(И смерти) известно мне?
Что там было, в язвах Луны?
Варианты чумы и проказы?
(Ах, сердце, ну что тебе фазы
Той прокаженной Луны?)
Есть варианты и здесь —
Эмфизема, саркома, склерозы.
Вариантов множество есть.
Но горы, озера и розы
Нам радуют сердце здесь.
А впрочем, зигзаги гор —
Больничная кардиограмма.
И сердце – хлам среди хлама,
И Смерть, Непрекрасная Дама,
Нисходит с безлунных гор.
И яблоко, по зрелом размышлении,
По ветке чиркнув, быстро стукнулось –
Свидетельство закона тяготения.
И черный кот поймал мышонка белого,
С ним поиграл, а после съел его –
Закон единства противоположностей.
И там, где спорили две точки (зрения),
Прямая (фронтовая) линия
Была, увы, кратчайшим расстоянием.
Потом разрушили до основания
Два города в весенней зелени
(Закон достаточного основания).
И солнце в море опустилось весело,
Теряя в весе столько, сколько весила
Им вытесненная купальщица.
«И срублен ты, как маков цвет, под коре-
»нь, на жизненном пути, в житейском море.
»Метался, как подкошенный, как вко-
»как вкопанный, убит безжалостной руко-
»й, как прошлогодний снег. Бесстрастная луна
»увидела, как во-царилась тишина,
»ти-ши, ши-ши, ши-на… И ты, увы,
»как все,
»в моги-
ле-
ле-
ле-
жишь, как белка в колесе,
»как лист перед травой, как клетка в птичке —
»как птичка в клетке, клетке-невеличке,
»и ниже, ниже, эх, травы, тра-тра, тра-тра,
»травы».
Далекий лед, далекий дымный день
Над миром облако висело.
И фосфор жег сердца людей.
Бежали тени, в небе гналась тень.
На дереве висело тело.
И мать вела чужих детей.
Ложился желтый свет на жесткий снег
Был красный след на белом свете
Был черный след еще ясней.
Был черный лед, я видел снег во сне.
Был темный дым над миром этим.
Был дом, горевший в тишине.
Обожжены, обнажены, обижены
Края души — и вот, о смысле жизни,
О том, что мы искажены, обезображены,
Что жизнь порою хуже казни, —
И черт хихикнул: «Это наши козни,
Мон шер, о богословской сей материи
С вопросами соваться к Небу
Смешно: шарады, фокусы и ребусы.
К ним комментарий — крематорий.
Все просто потому, что потому
Оканчивается, окунчивается на у».
Там поют гиены и павлины
Ходят по долинам золотым,
И слетает к лилиям долины
Бывший демон – серафим.
Нежатся с акулами святые,
Грешники сыграли с Богом в мяч.
Примеряет нимбы золотые
В ризе розовой палач.
Ангел ведьме наливает: пейте!
Светится добром бокал вина.
И осанну засвистел на флейте