Невозвратимо пережитой!
Федор Тютчев
Сильнее, приятнее венузинца звоны,
Но я твоим говорю языком счастливым.
Антиох Кантемир
Говорила Муза:
Многим ты
Любовался: морем, розой, птицей.
Красота… За нежные цветы
Думаешь над бездной уцепиться?
Не спасешься. Бездна — суждена.
Но пока — из чувства и — искусства
Приготовь-ка сладкого вина,
От которого приятно-грустно.
Ты узнал «на жизненном пути»,
Что бывают в мире диссонансы.
Что ж? и диссонансы преврати
В нежно-элегические стансы.
Да, не без иронии порой,
Звуками и красками играя,
Утешай поэзией-игрой,
Радужной сонатой полурая.
О прекрасном, нежном — о любви,
О весне — ведь не одни печали —
Напиши нежнее, назови
Книжку сладко-сладко: «Пасторали».
Был южный сад. И птицы – самоцветы,
Как фейерверк, как пышные ракеты,
Почти затмив закаты и рассветы,
Сияли. Я залюбовался пиром –
Рубином, изумрудом и сапфиром,
Живым, живым, но непонятным миром.
И всё кричал пернатый царь – с восточной
Гортанностью, — стоявший одиночкой,
Лазурно-желтый, с черной оторочкой.
А птичка розовато-голубая,
Головкой утвердительно кивая,
Твердила, что она — из Уругвая.
Я отвечал: я тоже издалёка,
Из края, где береза и сорока
И снег лежит широко и глубоко;
Но в край иной придется удалиться
И надо поскорее насладиться
Игрою красок, маленькая птица.
Может быть, навек запечатлеется
Впечатление и настроение
Вечера, когда снежок белеется;
Передать бы тихое спокойствие:
Кажется, и шевельнуться лень, и я
Медленно слежу за тенью двойственной.
Тихо так, что вечер вроде вечности.
Но кусты, еще вчера осенние,
В инее до самой тонкой веточки.
Дождь прошел вчера, но эта лужица,
На которой возникаю тенью я,
Поутру обледенеет, сузится.
В этом парке тихо удивительно.
Статуя белеет привидением —
Или, может, Ангелом-Хранителем?
Сохрани меня. Далеким вечером
Кто-то будет жить моим мгновением,
В этих вот словах увековеченным.
Голубоваты, чуть сиреневаты
Большие комья царственных гортензий.
Крылатый мальчик держит пышный вензель,
И пестрый голубь – ангел Фра Беато.
Забудем в полдень, птичий и пчелиный,
О бедности, о смерти и болезнях,
Смотря на праздник солнечный глициний,
На пальцы рук богининых прелестных.
И в яркой мгле пруда пылают рыбы,
Как листья купины неопалимой.
А там, в аллеях, розовые дымы,
Как отсвет горнего Ерусалима.
Да, милый друг, почти осанна в вышних!
Почти простить, благословить готов
В сиянье солнечных, могуче-пышных
Июльских олеандровых садов.
Каждый листик надеется стать соловьем,
И минуты хотят опадать лепестками.
Персик, розовый персик — летать снегирем,
Валуны — вдалеке проплывать облаками.
Хочет елка быть Ладою древних князей,
Ярославной в Путивле за мужа молиться,
И хотелось бы маленькой детской слезе
Стать жемчужиной дивной на шее царицы.
Хочет вечер безлунный стать «Песней без слов»,
И цикады мечтают: они — Геспериды.
О, волшебник Искусство! Лишь несколько слов
И Плеядами станут земные акриды.
И колючки на розе — лучами. О да!
Посмотри: только несколько жестов артиста,
И морская звезда — Голубая звезда,
И медуза, как чайная роза, душиста.
Сердце сожмется – испуганный ежик –
В жарких ладонях невидимых Божьих.
Ниточка жизни – лесной паутинкой,
Летней росинкой, слезинкой, потинкой.
Листья в прожилках, как темные руки.
Время грибное, начало разлуки.
Лично известный и лесу, и Богу,
Листик летит воробьем на дорогу.
Вот и припал, как порой говорится,
К лону родному, к родимой землице.
Крыша, гнездо. И стоит, будто аист,
Время твое, улететь собираясь.
Скоро в ладонях невидимых Божьих
Сердце сожмется — испуганный ежик.
На окраине города, ночью, в Европе…
Одиссей из России, — вернись к Пенелопе!
Огоньками большой неукрашенной елки
В темной комнате — кажутся звезды. И смолкли
Порыванья дождя над волненьем канала —
Точно русская роща шуметь перестала.
Тянет сыростью, вечностью, ночью, забвеньем
С неподвижных полей. Друг мой, чем мы заменим
На короткое время те русские церкви
(Точно тонкие свечи под ветром померкли),
Потемневший Детинец над темной рекою,
Углич в синем снегу, отошедший к покою,
Крестный ход, огоньки у Бориса и Глеба,
Темный запах овчины, и дыма, и хлеба?
О да, по той простой причине,
Что солнце заливало дом,
Что даже галка на рябине
Сидела солнечным пятном,
Что понемногу вечерело,
Что тени делались длинней,
Но отблеск был на даче белой
С тобою проведенных дней.
О да, по той простой причине,
Что ветер был совсем ночной,
Что стало поздно, тихо, сине,
Что было прошлое со мной,
Что сердце накопило жалость,
Пока звенели провода,
Пока в заливе отражалась
Тебе светившая звезда.
Уже летают предсмертные птицы,
И машет страусовым пером
Огромная черная колесница,
Но мы играем и живем.
О, так беспечно и небрежно,
Так легкомысленно и светло,
О, так прекрасно, прелестно и нежно
Твое последнее тепло!
Наверно, отплытие отложат —
Нам неохота отплывать, —
И черный парус вернется, быть может,
Без нас в сереющую гладь.
И мы, живые, хоть ненадолго
Останемся среди живых –
На светлом лугу, где белая тёлка
Кусает клок зеленой травы.
Я тебя «рисовал на песке».
Ну и сдунуло ветром. Что делать.
На холодном сухом ветерке
Две слезинки, соленая мелочь.
«Здравствуй, утро!» (Лишь сердце твое
Темный камушек, сгусточек ночи.)
Жить, работать. Житье – забытье.
«Память сердца», давай покороче.
Ну, «счастливо». Ну что ж, я пойду.
Сам с собой пошучу: успокоит.
Вот и астра тоскует в саду:
Влюблена в голубой астероид.
Астероид, прощай. Птичий писк –
Это значит, по-птичьему: сжальтесь!
След улитки слегка серебрист:
Млечный Путь на холодном асфальте.
Кто душа твоя? Изольда? Дульцинея?
– Незнакомка, невидимка, неслышимка.
Скоро утро, станет проще, холоднее:
Улыбнемся, поцелуемся, простимся.
Губы, губы, темно-розовые шелкопряды,
Выпрядите нескудеющие нити.
Не жалейте незаслуженной награды —
О, прижмитесь, поцелуйте, говорите.
Мягкий рот — как теплый, сладкий красный