Котенок спит на книге о Венеции,
Куда вернемся мы в апреле.
Куда-то плыть осенними туманами
И задремать и вдруг проснуться:
Оранжевыми инопланетянами
Полно летающее блюдце.
Они покачивают длинными антеннами,
И всё здесь кажется им странным:
Им непривычно плыть туманами осенними
Навстречу варварам-землянам.
И, поборов естественную ксенофобию,
Они кричат: «Людишки, здрасте!
Вы созданы, хи-хи, по образу-подобию
Всевышнего? Вы это бросьте!»
И уверяют голосами очень тонкими:
«Самообман смешон, опасен!»
И машут угрожающими перепонками,
И улетают восвояси.
Мы не Аттилы, не Калигулы, не Дракулы;
Но и на Бога непохожи?..
Да, но пускай нам это скажут ангелы,
Сияя в небе светлом, Боже.
Мы положим на чашу весов
Тонкий запах осенних лесов,
Серо-сизые краски реки
И в полях негустые дымки,
Журавлиный стрельчатый полет
И закат над туманом болот.
Мы положим с тобой на весы
Тишину в голубые часы,
Вечереющие облака,
Желтоватый огонь маяка,
Синеву, окружившую мост,
И мерцание маленьких звезд.
Мы положим с тобой на весы
Лунный отблеск речной полосы,
Понемногу сходящей на нет;
И уже проступавший рассвет,
Легкий ветер в осоке сырой,
След лазури над белой горой,
Засиявшую каплю росы —
Всё положим с тобой на весы.
Лепесток в озаренном пруду,
И от лодки в пруду борозду,
И зыбучую тень от листка
Над полуденным жаром песка,
И — «ау!» молодых голосов —
Всё положим на чашу весов.
Плачешь Психея-Аленушка?
Это еще не Харонушка,
Это не Стиксик, не Летушка,
Не Флегетончик. Не Смертушка:
В лодке рыбачит на озере
Дачник, хоть время и позднее.
Позднее… Верно. Со временем…
Яблочко-времячко котится,
Котится, да не воротится, —
Пели в России в гражданскую.
Вот потому я и пьянствую:
С нашим земным воплощением
Нам расставаться не хочется.
Смотрим, почти в восхищении,
Мы на туманы осенние,
Ветки корявые дерева,
Лошадь у низкого берега.
Здесь и природа, я чувствую,
Чем-то похожа на русскую.
Ждет нас, душонка-Аленушка,
Долгий беспамятный сонушко.
Лучше подольше попробуем
Здесь оставаться — подобием
Божиим, хоть приблизительным,
Прежде чем стать небожителем.
Дворец Правосудия
В Брюсселе есть.
Его Многопудие
Значит: Месть!
Он символ насилия,
Армагеддон!
В нем злая Ассирия,
Злой Вавилон.
Судья и важный, и грозный:
«Ваша честь!»
А там в Брюсселе бронзовый
Мальчик есть.
Стоит мальчишка голенький,
Виден весь.
Что было бы, вздумай маленький
Пить и есть?
Придя на базар,
Он украл бы полрыбы,
И его привели бы
В грозный зал.
В торжественном зале
Жутко ему.
Злые судьи послали
В злую тюрьму.
Но он убежал —
Он очень мал.
Никто не заметил,
И дождь хлестал.
Бежал сквозь мглу —
Неважно ведь, где:
Стал на углу
По малой нужде.
На узенькой уличке
Мальчик стал.
Пускает струечки.
Вот нахал!
Скалы вековечней
Палэ де Жюстис.
Но человечней —
Мэннекен-пис!
Конечно, бывало и хуже,
И ближнему хуже бывает.
Полоска на небе все уже,
И жизнь, господа, «догорает».
А впрочем, какое вам дело
До жизни какого-то Икса?
И чувствует, ежась, тело
Водицу тусклого Стикса.
— Чепуха! По-латыни: реникса!
Смотри-ка: рыбка плывет.
Водицу тусклого Стикса
Душа переходит вброд.
Не вешай носа на квинту!
Сорока нос украдет.
Уронит, летя к Коринфу,
Но рыбка нос подберет.
А мы, верхом на химерах —
Во дворец, туда, в облака!
Завращаемся в высших сферах,
Точно два веселых волчка!
Забавное, милый, лекарство –
Наркотики? Странный вопрос.
Какое прекрасное царство
Так называемых грез!
В тех грезах ослепительны розы,
Амброзию подают
Рабы — и гремит maestoso
Грозы, как царский салют.
Волшебная фармакопея!
Мы летали, а час назад,
Гуляя по Кассиопее,
Мы бросились в водопад,
А потом в звездопад. Две кометы,
Точно девы, ласкались к нам,
Пели песни яркого цвета,
Мы влетали в сапфирный храм.
Но внезапно всё исчезало,
Уплывал Изумрудный Град.
Одеяние из берилла
Превратилось в серый халат.
Спор сумасшедших с полоумными,
Спор одержимых с бесноватыми;
Не надо вмешиваться, милый.
Займемся летними полуднями,
Займемся зимними закатами,
Луной на улице застылой.
Пусть шизофреник параноику
Изложит новую теорийку
О политическом прогрессе —
Пройдем по солнечному дворику,
Пройдем к цветущему шиповнику,
К цветистой бабочке ванессе.
Пускай вороны с мериносами
К шакалам пристают с вопросами
Об историческом процессе —
Гляди на нежные соцветия,
На отдаленные созвездия,
На знаки смерти и бессмертия,
На облачное поднебесье.
Презревший заботы и почести,
Здесь Будда молчит в одиночестве,
Чужой, отрешенный, блаженный.
Мне Будда у белого лотоса
Милее кровавого Хроноса,
Хозяина смертной вселенной.
Предайся, душа, созерцанию
Миров, озаренных нирваною,
И время бессмертием станет.
Вне времени статуя древняя.
(А бабочка спит, однодневная,
Желтея на темном тюльпане.)
Я помню, мы в Мексике видели,
Как ястреб, сидевший на идоле,
Уснул, тяжелел, каменея, —
И медленно стал изваянием,
Скульптурой, гранитным молчанием
(Цикады звенели сильнее)…
А впрочем, не стоит — заранее?
Закусили в земной забегаловке,
А теперь – в неземной ресторан!
Постарели с тобой в Гореваловке,
Полетим в голубой Раестан!
Знаю, было немало хорошего:
Детский голос из ягодных мест,
Предвесеннее льдистое крошево
И осенний над озером блеск.
И весна. Соловьиное щелканье.
Только жизнь — не одна благодать:
И болели, и были оболганы,
Довелось голодать-холодать.
Помечтаем, что в райской империи
Пышный пир для заблудших овец
И, прощая нам наше неверие,
Пригласил нас Небесный Отец.
Пред очами Его милосердными
Там навек — ни сумы, ни тюрьмы.
И мы станем блаженно-бессмертными,
И с блаженными встретимся мы.
Верно, ангелы вовсе не грозные.
Что же все застилает туман?..
— Ни нектара тебе, ни амброзии,
И небесный закрыт ресторан.
Ты сощурила глаза нестрогие,
Медицинский бросила журнал.
Психологию физиологией
В нем ученый объяснял.
Мотылек поднялся над акацией,
Был твой рот, как роза без шипов.
Может быть, химической реакцией
Вызывается любовь.
Если б не было какой-то химии
(У дороги мята, резеда),
Я б не мог назвать тебя по имени,
Я б не встретил никогда.
Золотилось поле предвечернее,
Падал свет в зелено-темный лес.
А сиянье глаз твоих, наверное,
Лишь химический процесс?
Ты следила за большим закатом (а –
Деятельность аминокислот?),
И таинственным катализатором
Был твой нежный, влажный рот.
Роза без шипов так мягко тронула
Губы потеплевшие мои.
Ни к чему химическая формула
Человеческой любви.
Платье бархата черного,
В белом кружеве шея.
От багряно-пурпурного
Шелка — пальцы белее.
А лицо утомленное,