Друг читатель, нас вдвоем.
Запузыривай, матрешка,
Завтра по миру пойдем!
Перестань дурачиться,
Богу помолись,
Райского землячества
Крылышком коснись.
Нет у Вани крылышек?
Быстро отрасти!
Из последних силушек
К Богу возлети!
Господу пожалуйся
На житье-бытье:
Допусти, пожалуйста,
В царствие Твое!
Ну, а вдруг захочется
В карты поиграть?
Погулять с молочницей,
С девкой переспать?
Осушить чудесинку,
Спеть — и смех и грех —
Прогорланить песенку
Озорнее всех?
Нет, небесным силам ты
Подойдешь навряд,
Зря с кувшинным рылом
Лез в калашный ряд!
Разное что в жизни было —
Будто сивая кобыла
Безобразно подшутила.
На горбу переселенца
Черт выкидывал коленца,
Крал у девок полотенца.
К черту новые ворота!
Жить барану неохота:
Знай стригут в четыре счета.
Не бараном быть, а волком?
Выть на месяц над поселком,
Жаловаться снежным елкам,
Говорить им: — Елки-палки!
Дни мои скучны и жалки!
С кем дружить? Вороны, галки…
Если б в чертовой метели
Звук пастушеской свирели!
Сделай, Боже, в самом деле!
Мне куролесится. С карниза
Столкнуть лунатика хочу.
Я в городе, простите, Пиза
С наклонной башни полечу.
Мне хочется покувыркаться,
Пройтись по миру колесом,
На небе голубого братца
Кормить отравленным овсом,
Уснуть в обнимку с птицей Феникс,
В горячем пепле с ней лежать,
И заграбастать кучу денег-с,
Звезду купить — и проиграть,
Женить луну на счетоводе,
Дракона гладить по спине,
Ловить и дядьку в огороде,
То в Киеве, то в бузине
И, прыгая по волчьим ямам,
Писать собаку через ять,
Стишки четырехстопным ямбом,
Подпрыгивая, сочинять!
Всё шуточки, всё пустячки.
Шутник — в палате.
Здесь розоватые очки
Мне б очень кстати.
Скучища. Раковый отдел.
Рентген да скальпель.
Смешно, что доктор не велел,
А то б я запил.
В чужую землю гроб… Да что ж,
Не все равно ли?
Смешно! Здесь тоже отдохнешь
Совсем без боли.
В родной земле — лежать милей?
Смешно. Едва ли.
Запой хоть курский соловей —
Вы б не слыхали.
Всё чепуха, всё ерунда —
Смешно, потешно.
А родина — она всегда,
Она, конешно…
А надо бы сказать спасибо:
За кринку молока парного,
За черную ковригу хлеба,
За небо с кромкою лиловой,
За двух небоязливых галок,
Собаку с мордой черно-сивой,
За то, что на порог упала
Для нас желтеющая слива.
За ветки в глиняном кувшине,
За ветер, веявший с востока,
За вкус черники темно-синей,
За связки чеснока и лука,
За дыню, зревшую у входа,
Свинью, запачкавшую рыло,
За то, что милая природа
К нам, видимо, благоволила,
За желтый мед (ты помнишь запах?),
Пахучий сыр и карк вороны
(И черный кот на белых лапах
Ходил кругом, хоть неученый),
За то, что лиловела кашка
И ежевика поспевала,
За то, что добрая кукушка
Нам долгий век накуковала,
За стуки дятла-лесоруба –
Сказал ли я за все спасибо?
ИЗ НЕОБПУБЛИКОВАННОГО
Воспоминания
Через месяц мне шестьдесят четыре. Пора писать воспоминания. Их принято начинать словами: «Я родился».
Я родился 25 сентября 1909 года по новому стилю, 12 сентября по старому. Скажем, 25 сентября. Это значит, под знаком Весов. Хорошо, что Весов, не бесов. (Но и бесы порой усаживались на чашку весов.) Что говорят любители гороскопов? Что, во-первых, я человек уравновешенный. Что, во-вторых, достоинств и недостатков отпущено мне в равных долях. Что, в-третьих, горестей и радостей мне тоже отведено поровну. Предположим.
Да, в субботу 25 сентября 1909 года в шесть часов вечера в Курляндии, в городке Туккуме неподалеку от Риги, в нескольких часах езды проселочными дорогами в коляске, между диких яблонь, мелких рощиц, полей с невозмутимыми черными коровами и сиреневой кашкой; в нескольких часах езды среди лужков, мыз, желтых акаций, лилового репейника, возов с сеном, далеких «кукареку», — в нескольких часах, говорю я, от имения бабушки (матери отца — которую в семье звали tante Marie или, русифицируя, Марья Егоровна, — дочери Георга Готфрида Адальберта фон Морр, мне вовсе не известного). Конечно, я предпочел бы родиться в имении: если не в родительском, то хоть в имении бабушки — тогда оно еще не было продано. (Бело-желтый греческий широкий треугольник над четырьмя белыми колоннами, мутная желтизна обжитого, уютного ампира; жасмин, лилово-синие анютины глазки, чахлая чайная роза; в липовой аллее белое платье, не правда ли?) Но рождения в дворянском гнезде не получилось.
Впрочем, разве в «Дворянском гнезде» Лиза жила в «Дворянском гнезде»? Большой дом с садом – так это было и у нас, но все-таки «имение» звучало бы почетней. Увы, увы. Надо быть очень осторожным в выборе своих родителей, говорил Гейне. Другие, может быть, родили бы меня в имении. Но я все-таки доволен своим выбором: да, ошибся в координатах, и месте, и даже времени (надо было родиться лет на сто раньше) – но родителей выбрал правильно, я уверен: редко случалось мне встречать людей такой чистоты, доброты, честности. Обрываю.
Туккум — там мы очутились потому, что отец мой, Владимир Алексеевич Чиннов, по окончании Петербургского университета туда был назначен следователем (следователи есть у Чехова). В городке (латышском, лютеранском, среди пожелтевших кое-где грядок с огурцами, белых гусей, серых заборов, старых вязов, кустов черной смородины, темно-красных, почти до черноты, георгин, старух в черном с черными Библиями и черными кошками) была и православная церковь. Звонарь приветствовал меня перезвоном: я подоспел к вечерне. Белая с пролетами колокольня на предзакатном, чуть желтеющем небе; пожалуй, уже носились стрижи, ласточки.
Лирическое отступление. Что еще случилось в тот час? Может быть, в саду желтоватая груша оторвалась, упала на тонкие, тускло-зеленые травинки (подле черного, как бы полированного муравья, привычно занятого своей житейской Сизифовой ношей) Да, созреть, оторваться — такова, душа-груша, наша судьба. Может быть, отпал от цветка легкий и совсем еще свежий на вид сиреневатый лепесток — тоже ненавязчивое напоминание, что есть в этом мире — да, смерть, догадаться не трудно. А может быть, крохотный паучок спускался на незаметной паутинке – парашютистик с невидимым парашютиком. Пожалуй, был он таким же новичком в мире, как я, таким же новопришельцем — переселенцем из другого мира. И возможно, пролетела над садом, гораздо выше паучка, какая-нибудь обыкновенная птица: будто несовершенная замена — кого? Аиста? Ангела?
А помимо этой проблематической символики, отметим и другую. За час до моего дебюта (родившись, я сразу же заявил о себе, взяв чуть ли не верхнее «до») в город вошли солдаты. Нет, мирные, на этот раз еще мирные: гарнизон. Возвращались с учения, распевали, с присвистом, сквозь дорожную пыль:
«Наши жены – ружья заряжены!
Вот где наши жены!» —
и не дойдя до нашего сада, умолкли: воинский начальник велел сказать ротному, что жена следователя рожает. Увы! В дальнейшем служители Марса такой деликатности не проявляли: я пережил две мировые войны, одну гражданскую. «Ружья заряжены» палили частенько. Неприятно, не правда ли, особенно если учесть, что не передалась мне по наследству воинственность обоих моих дедов — полковника и подполковника, — не говоря уже о ратном пыле длинного ряда предков моей матери — Александры Дмитриевны, урожденной фон Цвейгберг, — бряцавших оружием чуть ли уже не тогда, когда им меняли пеленки: недаром на цвейгберговском гербе две горки из пушечных ядер.
Предки эти, Цвейгберги (надо бы начать с Чинновых, но все равно) едва ли б оказались в России, если бы не царь Петр. В баталии между полками московского царя и армией Карла XII майор Якоб Теннес фон Цвейгберг держал сторону короля шведского. Фортуна королю не улыбнулась, как известно, — и довольно кисло улыбнулась майору: предложено ему было перейти на службу к русскому царю, предложение он принял, но мзду получил довольно тощую. У меня хранится копия письма, написанного майором Якобом 1 мая 1727 года в Дорпате — Дерпте — Юрьеве, нынешнем Тарту: странным образом, в том самом Юрьеве — Дерпте, где после Туккума прошло мое раннее детство. Письмо адресовано было кузену майора, квартирмейстеру Антону фон Цвейгбергу, в Стокгольм. На забавном немецком языке жаловался майор Якоб, что вместо ингерманландских его земель даровано ему от покойного царя Петра всего-навсего местечко Тимофеево в одной миле от Дорпата — Дерпта (как ни странно, да, Тимофеево — под Дерптом); что местечко — пустошь, с мужиками трудно и вообще никс гут. А еще просил майор выслать ему бумаги, уточняющие факт благородного его происхождения, причем на