— Я бы нисколько не удивился, — заявил Красноглазый. — Старику приходили иногда в голову самые нелепые фантазии; я помню, он говорил мне, что собрал на своем острове коллекцию всевозможных животных со всех концов мира. Очень возможно, что он встретил этих цыган, и медведь ему понравился, так как зверь действительно замечательный…
— Именно так, ваше сиятельство, — подтвердил цыган, вслушавшись в разговор. — Старый джентльмен видел работу друга Фрица, остался очень доволен и пожелал его купить. Ну, друг Фриц, потанцуй для джентльмена, покажи, какой ты мастер.
Медведь принялся танцевать на одном месте, оставаясь в проеме дверей.
— Теперь друг Фриц, потанцуй для другого джентльмена.
Медведь повторил представление.
Другой цыган стоял сзади на лестнице в задумчиво-ленивой позе, свойственной этому беспечному и мечтательному племени.
— Теперь друг Фриц проглотит голову своего хозяина, — объявил вожак, — а потом выпустит ее, как только хозяин ему прикажет. Это будет очень забавно.
Цыган стал снимать с медведя намордник.
— Не смей снимать! — вскричал Коллингвуд.
Но было уже поздно: в один миг с медведя слетел не только намордник, но и ошейник. Почувствовав себя на свободе, гражданин полярных стран громко зарычал от радости и несколько раз раскрыл свою огромную пасть, как бы вознаграждая себя за долгое пребывание с запечатанной мордой.
— Ну, друг Фриц, позабавь джентльмена, проглоти голову своего хозяина.
Цыган заставил медведя встать на колени и сунул свою голову ему в пасть.
Голова поместилась там целиком.
Затем послышался глухой голос вожака, говоривший из пасти медведя:
— Ну, друг Фриц, возврати голову твоего хозяина.
Голова появилась на свет Божий, вся замоченная слюной зверя.
Медведь занял прежнее свое место в дверях, как будто нарочно заграждая кому-то вход и выход, и начал тихонько приплясывать, топчась на одном месте и поматывая своей чудовищной головой.
— Ну, однако, довольно, — проговорил Коллингвуд. — Надевайте на медведя намордник и ошейник и уходите отсюда.
Произнеся эти слова нервно и раздражительно, адмирал бросил цыганам соверен в вознаграждение за их труд.
XXI
НАДОД СТОЯЛ В ЗАДУМЧИВОСТИ, СЛЫША, как около него то и дело произносили: «друг Фриц, друг Фриц», — он старался припомнить, где он раньше слышал эту странную кличку. Она напоминала ему что-то знакомое, что-то виденное и пережитое, но что именно, он совершенно забыл.
Время от времени он недоверчиво взглядывал в лицо цыгану, но ничего не мог прочесть в его бронзовых непроницаемых чертах.
Адмирал, теряя терпение, повторил свой приказ, и цыган, по-видимому, уже хотел покориться. По крайней мере, он взял намордник и стал надевать его на друга Фрица, но вкусивший свободы медведь оказал сопротивление и глухо зарычал.
— Что это значит? — спросил адмирал, видя, что цыган собирается оставить медведя в покое.
— Друг Фриц не хочет намордника, а когда друг Фриц чего-нибудь не захочет, его трудно принудить.
— Так убирайтесь вы отсюда с вашим медведем! — вскричал Коллингвуд. — Скорей!.. Живо!..
— Пойдем, друг Фриц, а то барин гневается, — сказал цыган, стараясь говорить самым нежным голосом.
Но друг Фриц даже ухом не повел. Ему по-видимому, было хорошо и тут.
— Друг Фриц не хочет уходить, — плачевным тоном произнес цыган, — а когда друг Фриц чего-нибудь не хочет, его ничем не заставишь.
— Убирайся к черту со своим зверем, а не то я приму свои меры.
— О, друг Фриц не боится никаких мер. Когда он заупрямится, то уж никого не послушает.
— Да ты что же? Смеешься, что ли, надо мной?
— Я спрашивал друга Фрица, почему он не хочет уходить, и он ответил, что желает дождаться старого джентльмена.
— Нет, уж это слишком!.. Уберетесь вы отсюда или нет? — воскликнул адмирал, подняв трость и подходя к цыгану.
— Если вы меня тронете, друг Фриц растерзает вас, — заявил цыган.
Решительный тон его подействовал на адмирала. Коллингвуд остановился.
— Прекрасно! — закричал он вне себя от ярости. — Оставайся тут со своим медведем хоть до скончания века, а мы уйдем. Пустите нас!
Адмирал направился к двери, Надод за ним.
Но и тут вышла неудача. Медведь, сидя в дверях на задних лапах, злобно зарычал и щелкнул зубами.
— Уйми его и вели посторониться! — приказал Коллингвуд вожаку.
Цыган дал такой ответ, от которого сцена превратилась в настоящую комедию.
— Друг Фриц очень вас любит, — сказал он, — а кого друг Фриц любит, того желает видеть постоянно при себе.
— Стало быть, мы под арестом? — вскричал Коллингвуд, рассердясь до пены у рта.
— Нет, вы не под арестом, но другу Фрицу хочется посидеть с вами подольше.
— Наконец, всему же есть граница!.. Пропустишь ты нас или нет?
— Вы не пройдете, — решительным тоном произнес цыган, но в тоне его прозвучала легкая нотка раздражения, которой адмирал в своем гневе не расслышал, но которая поразила Надода.
— Не пройдем?.. Это почему?.. — спросил адмирал, стараясь по возможности сдержаться.
— Потому что друг Фриц не хочет, — по-прежнему твердым тоном отвечал цыган.
— Постой же, негодяй! Я тебе покажу, как смеяться над нами!..
И, прежде чем Надод успел его остановить, адмирал поднял трость и ударил цыгана по плечу.
Вся кровь бросилась в голову бродяге. Он хрипло вскрикнул и схватился за кинжал, торчавший за поясом. Лезвие сверкнуло — и Надод так и ждал, что оно вот-вот вонзится в грудь адмирала… Но нет; цыган сдержался, кинул на адмирала презрительный взгляд и спрятал кинжал в ножны.
Второй цыган во все продолжение этой сцены не сделал ни малейшего движения, но когда его товарищ убрал кинжал, он сказал ему по-норвежски:
— Отлично сделали, ваша светлость, что не убили этого негодяя своей рукой; слишком уже велика была бы для него честь.
Надод побледнел, пошатнулся и упал на пол.
Он понял все. Норвежский язык был его родной. Все для него объяснилось; он вспомнил, где видел друга Фрица, — видел на маленькой розольфской яхте, которая спасла бриг «Ральф» от гибели в мальстреме. Он понял все, и грозящая гибель предстала перед ним воочию.
Удар был так силен, что Красноглазый не выдержал его и свалился, как подкошенный.
Несмотря на собственное взволнованное состояние, Коллингвуд не потерялся и брызнул Надоду в лицо воды, полагая, что с ним просто обморок. Когда затем адмирал приподнял товарища, тот оперся на его плечо и прошептал:
— Соберитесь с духом. Будьте мужчиной. Не показывайте вида… Поищем способ защититься или убежать… Это Бьёрны!..
Несмотря на приготовление, заключавшееся в начале фразы, адмирал был так поражен, что с ним едва не сделался мозговой удар. Его спасла только новая мысль, молнией промелькнувшая в его голове: «уж не бредит ли Надод?»
— Пойдемте, — сказал он Красноглазому. — На воздухе вы освежитесь, и вам будет легче.
Он не успел договорить.
Надод с силой оттолкнул его и воскликнул:
— Взгляните!
Коллингвуд обернулся — и застыл от ужаса.
В трех шагах от него стоял человек, глядевший на него и Надода с уничтожающим презрением.
Это был герцог Норландский!
XXII
РОЗОЛЬФСКИЕ КОРАБЛИ «ОЛАФ», «ХАРАЛЬД» и «Магнус» уже три недели как вышли из устья Темзы и на всех парусах шли в Розольфский фиорд, которого не видали больше года. Радость матросов была безмерна. Они горели нетерпением поскорее увидеть родину, которую любили всем сердцем, несмотря на ее суровую природу и климат. Вообще давно замечено, что особенной любовью к родине отличаются жители именно суровых стран, как будто борьба с природой усиливает патриотическое чувство. Норландские моряки и сам герцог с удовольствием покидали лондонскую роскошь, готовясь променять ее на бури Севера, на раздолье скога, покрытого следами белых медведей и оленьих стад.
Корабли шли уже вдоль северных берегов Норвегии, и при виде ее угрюмых скал и фиордов сердца матросов забились от радости, а лица просияли. Еще три дня — и корабль «Олаф» во главе всей эскадры первым вступит в Розольфский фиорд, и в тот же вечер все три корабля бросят якорь в воду у стен древней феодальной твердыни, в продолжение десяти веков укрывающей Бьёрнов и их несметные богатства.
Герцог и его брат разделяют общее веселье, потому что им удалось сдержать клятву. Убийцы Леоноры и ее семьи, убийцы Харальда и Олафа взяты в плен и находятся на одном из кораблей розольфской эскадры, а так как Норландское герцогство независимо и пользуется правом самостоятельного суда, то Коллингвуда и Надода будут судить там, где они совершали свои злодейства. Рука Бьёрна не обагрится их нечистой кровью: их осудит и накажет закон. В герцогстве еще действует старинный обычай, подтвержденный Хаконом III Кривым. По этому обычаю двадцать четыре обывателя из самых пожилых отцов семейств, под председательством герцога произносят приговоры по всем уголовным делам. Исполнение приговора поручается, по жребию, одному из двадцати четырех самых младших обывателей, начиная с двадцатилетнего возраста, если кто-нибудь не вызовется сделать это добровольно.
В данном случае предполагалось созвать совет старейшин с особенной пышностью, так как он не собирался уже более двух веков. Честные храбрые норландские моряки пользовались у себя дома полным гражданским миром, и в их среде не случалось не только уголовных преступлений, но даже и тяжб. Все земли обрабатывались сообща, и урожай, приплод скота, а равно и прочие хозяйственные доходы делились между всеми членами общины поголовно. Остаток от деления обычно вносился в казну герцога, который никогда не пользовался им для себя, а употреблял его на нужды своих подданных. В случае какого-нибудь бедствия, например, пожара, наводнения, пострадавшие получали пособие от казны; казна же выдавала молодым новобрачным деньги на первоначальное обзаведение и принимала на себя расходы по устройству свадеб. Преступления были настолько редки, что нормандцам в продолжение двух веков не пришлось собирать верховный совет.