Если товары Франции держатся еще на рынках всех стран, то только благодаря тонкости работы и вкусу, но со временем эти качества сделаются общими для всей Европы, и Франция, лишенная рынка сбыта своих товаров, утешится в своем бессилии под властью какого-нибудь выскочки оратора, свергнутого двадцать четыре часа спустя каким-нибудь новым блестящим оратором.
Если мы не хотим быть ни Византией, ни Испанией, то мы должны увеличить флот, не заботиться о Европе и обратить всю нашу энергию на Дальний восток и Тихий океан.
При способном морском министре, а такие всегда найдутся, менее чем двадцати лет будет достаточно для того, чтобы рядом с Индийской империей англичан основать империю Индо-Китайскую, которая на несколько веков обеспечит для Франции громадный сбыт ее товаров и безграничное поле действия для всех беспокойных и честолюбивых умов.
Вот что говорится везде, кроме Франции, вот чему удивляется иностранец, видя, что мы этого не делаем… и чего мы, к несчастью, не сделаем, потому что нет ни одного человека среди тех, которые стремятся держать кормило правления, среди тех, кого возвеличивает толпа, кто понимал бы хоть что-нибудь в этих великих экономических вопросах, которые составляют суть английской политики. Еще несколько миллионов населения, и мы будем не в состоянии жить на нашей земле, которая к тому же истощается с каждым годом; леса редеют, а реки, не получая воды с оголенных гор, мелеют, и страна беднеет… Англия бережет свои старинные леса, она мало извлекает из своей земли, по которой еще бегают олени, но зато она рассылает по всему свету своих рабочих и негоциантов.
Быть может, мы и проснемся, но когда уже будет слишком поздно, когда место будет занято другими.
Я больше не буду возвращаться к этому вопросу. Я только высказал то, что у меня было на сердце; для всех французов, живших за границей, в этом заключается вопрос жизни и смерти для их страны, и одно это делает для всякого долгом раскрыть опасность.
Таким образом, ввиду продемонстрированных мною принципов, руководящих много веков поведением Англии, командир «Баунти» получил приказание посетить все земли, которые попадутся ему на пути, снять планы всех бухт, которые могут служить убежищем судам, разузнать о их природных богатствах, о характере населения и о месте, где легче всего устроиться в случае, если найдется удобным основать там морскую базу или торговую контору.
По этим причинам остров Тофуа был обследован во всех отношениях, затем «Баунти» снялся с якоря и продолжал путь.
Снимаясь с якоря, Блай имел со своими офицерами спор, пустой по своим причинам, но сделавшийся серьезным от того раздражения, которое он внес в него, и по обыкновению весь гнев его обрушился на Крисчена.
Почти целый день молодой человек строил в уме самые ужасные планы, двадцать раз он думал о самоубийстве, до такой степени жизнь на бриге сделалась для него невыносима, но улыбающийся образ Мауатуа и прелестные виды Таити, постоянно мерещившиеся ему во сне и наяву, заставили его откинуть эту мысль, и он решился во что бы то ни стало оставить судно при первом благоприятном случае. Приняв твердое решение, он несколько успокоился и начал более хладнокровно исполнять свои обязанности.
VIII
НА СЛЕДУЮЩИЕ СУТКИ, В ЧУДНУЮ тропическую ночь, Крисчен мечтал о возможности оставить «Баунти», где жизнь сделалась для него невыносимой; опершись на борт, он мысленно перебирал все нравственные страдания, которые он вытерпел во время плавания, и в то же время взгляд его рассеянно следил за видневшимися вдали туманными очертаниями островов… Вдруг ему пришла в голову идея, за которую он ухватился без всяких рассуждений; море было спокойно, почему бы ему не броситься в воду и, держась за доску, добраться до соседнего острова, а оттуда при помощи туземцев было бы легко добраться в пироге до Таити.
— Жребий брошен, — прошептал он, как бы желая укрепиться в принятом решении, — восходящее солнце не застанет меня на «Баунти».
Он до того погрузился в свои мысли, а последние слова произнес настолько громко, что их услышал гардемарин Янг, наблюдавший за ним уже некоторое время.
— Тише, лейтенант, — поспешно сказал он, подходя, — разве вы не знаете, что командир приказал наблюдать за вами?
— А, это вы, Янг, — сказал Крисчен, — ну, мой дорогой, я не долго буду досаждать ему этим.
— Тише, прошу вас.
— Не все ли равно, через десять минут я буду в безопасности от его мщения.
— Что вы этим хотите сказать?
— Что же, товарищ был бы для меня не лишним; хотите отправиться со мной, Янг?
— Я к вашим услугам, лейтенант.
— Я хочу вернуться на Таити.
— На Таити?.. Лейтенант, не угодно ли вам будет окончить этот разговор в нашей каюте. Есть вещи, о которых лучше не говорить здесь.
— Охотно, Янг, но я не могу пробыть с вами более пяти минут, это более чем достаточно, чтобы вы решились.
— Что же вы хотите сделать?
— Через несколько минут мы будем проходить менее чем в ста ярдах от острова, который там виднеется, и для нас будет очень легко доплыть до него.
— Так это ваш план?..
— Расстояние слишком ничтожно, чтобы мы подвергались хоть малейшей опасности, и к тому же я предпочитаю смерть дальнейшей жизни здесь…
— Пойдемте, лейтенант, я могу предложить вам нечто лучшее… Я даже с этой целью прервал ваши размышления.
Придя в каюту Крисчена, Янг тщательно запер дверь и без всяких предисловий поспешно сказал:
— Оскорбленные недостойным обращением капитана, Хейвуд, Стюарт и я, мы устроили заговор, который должен разразиться сегодня ночью. Половина экипажа на нашей стороне с тем условием, если с ними будет хоть один офицер; все готово. Согласны ли вы принять командование судном?
При этом странном сообщении Крисчен озадаченно взглянул на своего юного собеседника, которому еще не было восемнадцати лет.
— Вы предлагаете мне преступление, Янг, — сказал он наконец.
— Пожалуй! — ответил гардемарин.
— Но Англия поставит на ноги весь свой флот, мы во всем свете не найдем уголка, чтобы скрыться, и наказание не замедлит настигнуть нас.
— Мы отомстим, и не все ли равно, если нас за это повесят? Решайтесь, нельзя терять ни минуты; нас двадцать два человека, готовых действовать, но если дело затянется, то невозможно, чтобы в этом числе не оказалось хоть одного изменника.
В душе Крисчена происходила сильная борьба, но честь моряка уступила желанию отомстить; ему представился его враг, умоляющий его о прощении, и он перестал колебаться.
— Я согласен, — сказал он, — но только с одним условием, чтобы жизнь Блая и других офицеров была пощажена.
Янг вышел и сейчас же возвратился, говоря, что заговорщики ждут его у ящиков с оружием.
Лейтенант засунул за пояс пистолеты и с саблей в руке последовал за ним; в одно мгновение заговорщикам было роздано оружие; матрос Адамс, разбуженный шумом, подошел к ним и, увидав, в чем дело, также присоединился к ним из боязни оказаться на слабейшей стороне.
Моментально все офицеры были захвачены в постелях и связаны, Крисчен сам арестовал командира; один Джон Фраер, бывший на вахте, был оставлен на свободе, так как обращение с ним Блая было до такой степени недостойно, что никто не сомневался, что по окончании дела Фраер примет их сторону.
Однако Фраер стал уговаривать их исполнять свой долг; видя, что это не удается, он хотел собрать вокруг себя ту часть экипажа, которая осталась верной, и силой освободить командира, но так как у него не было оружия, чтобы дать людям, то ему пришлось отказаться от его плана; он еще не знал, что Крисчен стоит во главе возмущения, и когда он увидел его, поднимающегося с нижней палубы, окруженного десятком его сообщников, тогда он бросился к нему навстречу, заклиная отказаться от преступных замыслов.
— Поздно, Джон, — отвечал с горечью молодой человек, — мы сделали более чем достаточно, чтобы быть повешенными. Мы пойдем до конца.
— Клянусь тебе, и командир, который нас слышит, подтвердит мои слова, что если вы откажетесь от ваших планов, то великодушное прощение будет ответом на это минутное забвение; никакого протокола не будет доставлено об этом инциденте, и в корабельный журнал не будет внесено ничего, что могло бы вас компрометировать.
Крисчен колебался.
— Ну, друг мой, последуй доброму совету.
Никто не может предвидеть, что случилось бы, если бы не вмешался Янг и один матрос по имени Мэтью Кинтал.
— Не трусьте, лейтенант, — сказал гардемарин, — или мы погибли.
— Нам обещают ни больше ни меньше как петлю, только через полгода! — вскричал Кинтал. — Если наши начальники боятся, то мы все-таки не отступим, не так ли, друзья?
— Да, да! — хором закричали матросы.
— Крисчен, — сказал Блай, который должен был страшно страдать, что принужден снизойти до просьб, — я подтверждаю все слова Фраера.
— Это ты довел нас до этого, — отвечал Крисчен, вдруг сделавшийся мрачным, услышав голос своего врага.
— Подумай о горе моей жены и моих бедных детей.
— А думал ли ты о моих старых родителях, когда всячески притеснял меня, стараясь довести до крайности, чтобы иметь возможность отдать меня под военный суд. Никто здесь не может на тебя положиться; что сделано, то сделано, к тому же мы не покушаемся на твою жизнь.
Между некоторыми заговорщиками при этих словах послышался ропот, но другие заглушили их голоса, закричав:
— Нет! Нет! Не надо крови; мы хотим только избавиться от них, вот и все.
— Дураки, — сказал Кинтал, — если вы хотите, чтобы все так кончилось, то не надо было начинать… Разве вы не понимаете, что с этой минуты мы находимся в положении законной обороны, и что если мы не убьем их, то будем убиты сами!
— Мы не поднимем руки ни на офицеров, ни на наших товарищей.
— Не хватает только дать им средство добраться до Англии, и немного времени пройдет, как мы будем болтаться на виселице, — заметил матрос Айзек Мартин, бывший на стороне Кинтала.