– Отец…
Микоян не слушал сына и настаивал на своем:
– Еще неизвестно, как и когда кончится война. Неизвестно, удастся ли вам реализовать ваш замысел и встретить гитлеровцев на нашей земле «с хлебом, с солью». И потому, коль скоро живете вы в нашей стране и по ее законам, все, кто, так или иначе, причастен к случившемуся, будут преданы суду и осуждены. По всей строгости социалистического, а не гитлеровского закона. Я за этим прослежу лично!
Анастас Иванович разошелся и не следил за громкостью своей речи, которая уже стала переходить грани дозволенного. Степан одернул его:
– Папа, тише. Не думаешь, что нас могут слышать?
– Тот, кто может слышать нас, разделяет мое мнение. А потише следует быть вам – теперь внимание к вашему «четвертому рейху» будет приковано значительное. Думай, сынок.
8 июня 1943 года, здание Генеральной прокуратуры СССР на Большой Дмитровке
Вне себя от ярости Шейнин влетел утром в свой кабинет и вызвал к себе недавно допрошенную Уманскую.
– Вы знали о том, что кружок, в который входила ваша дочь и убивший ее Шахурин носил профашистский характер?
Женщина молчала и прятала глаза.
– Я старалась не вникать…
– Знали или нет?!
– Знала.
– И ничего не предприняли…
– А разве знала я одна? Разве другие родители не знали или что– то сделали, чтобы этому воспрепятствовать?
– Знаете, кивать на других – последнее дело. Погибла ваша дочь, а вы об этом говорите так, словно тарелку супа разлили. Она ведь была для вас родным человеком! Одумайтесь! Очувствуйтесь!
– Именно потому, что она была для меня родным человеком, я не имела права решать за нее и навязывать ей свое мнение. Тем более, что мнение мое, скорее всего, было ошибочным, а решения – неправильными.
– Вы о чем?
– А обо всем. Разве не видите, куда все клонится? Нам по радио говорят одно, а муж из Кремля вести подчас приносит совсем другие. Вы там высоко вращаетесь и сами знаете, что вероятность появления гитлеровских войск в Москве в ближайшее время очень высока. Он уже однажды подошел к столице на опасное расстояние – может повторить и теперь. Только теперь защищаться нам нечем – без второго фронта, с которым Рузвельт и Черчилль явно не спешат, мы погибли. Остатки армии бросили мы в котел войны еще в первые ее дни и недели. С переменным успехом тылы защищает Жуков, а Москва все еще оголена. И о чем это говорит? О том, что и общество, и армию 20 лет строили мы не так. Боролись не за то, не теми методами и средствами, ставили во главу угла ложные и эфемерные идеалы. И, стоило мировому порядку вокруг чуть пошатнуться, как нас смело, пополам сломало… И вы предлагали мне это все навязывать дочери? Чтобы и ее жизнь была сломана об коленку? Конечно, Гитлер негодяй. Но, однако же, полмира подчинил. И армию, и экономику выстроил так, что наши могут только позавидовать. А Нина… она все это видела. И объяснять ей, что черное – это белое, было бы просто глупо с моей стороны…
– И не боитесь вы такие вещи в моем присутствии говорить! Можно ведь и под статью попасть…
– Да вы что?! Может, тогда и остальных под статью подведете? Там ведь не только моя дочь была! Или тоже не можете? А что вы вообще можете, кроме как соперников Сталина устранять, а?
Разговор прервал звонок по телефону. Шейнин поднял трубку – звонил нарком государственной безопасности Всеволод Меркулов. Он попросил следователя срочно приехать к нему, чтобы обсудить детали новой пьесы – как и Шейнин, всесильный нарком в свободное время увлекался художественной литературой. Решив, что разговор с этой сумасшедшей продолжать нет смысла, Шейнин согласился – кроме того, литература могла отвлечь его от всей той мерзости, в которую он сегодня погрузился, в том числе, разговаривая с женой Уманского. Следователь наскоро выпроводил ее и собирался уже уходить, когда на пороге появился вечный «доктор Ватсон» – Миша Рагинский.
– Миша, я спешу, давай потом.
– Лев Романович, я буквально на минуту. У меня тут результаты обыска на квартире Шахурина. Нашли лист из блокнота сына, в котором тот написал: «Группенфюреру Реденсу подготовить план послевоенного переустройства Европы с учетом пакта Молотова– Риббентропа». Даже не знаю, как это квалифицировать и как это можно к делу пришить, но то, что пришить надо, я уверен.
– Я тоже… – себе под нос пробубнил Шейнин.
– Простите?
– Ничего. Что у тебя еще?
– Еще результаты прослушки с опознаванием голоса. Друзья и соседи подтвердили – голос принадлежит покойному Владимиру Шахурину. Это он с нами в поддавки играл. Но зачем ему надо привлекать внимание к отцу, решительно непонятно.
– Ладно, об этом потом подумаем. Пока я должен ехать. А тебе спасибо за работу…
Кабинет наркома госбезопасности В.Н. Меркулова на Лубянке, в тот же день
Страстный поклонник драматургии Всеволод Николаевич Меркулов вообще тяготился своей основной работой и считал, что его истинное предназначение – это написание пьес. Считал он так небезосновательно, до войны многие театры ставили его произведения, которые шли на подмостках шумно и имели большой успех среди зрительских масс. Однако, в самый канун войны Сталин, внезапно узнавший в Меркулове автора нашумевшей пьесы «Инженер Сергеев», которая произвела на него благоприятное впечатление, посему– то решил, что совмещение работы наркома госбезопасности и литературной деятельности невозможно и запретил Всеволоду Николаевичу брать перо в руки, кроме как по служебной необходимости. С тех пор Меркулов писал тайно, «в стол», а написанным иногда делился с коллегой по литературному и правовому фронтам – Шейниным.
Сегодняшняя их встреча началась с прочтения первого действия новой драмы, не уступавшей, по лестному замечанию Шейнина, по силе работам Шекспира. Однако, не только это стало причиной вызова в НКГБ – следователь знал, что взаимное увлечение было только предлогом. Что не снимало с гостя обязанности похвалить способности хозяина – так можно было рассчитывать на какой– нибудь эксклюзив в его исполнении, что для следователя как мед для медведя.
– Я еще кое– что хочу тебе сказать, – изрек Меркулов, принимая назад рукопись и самодовольно глядя в глаза собеседника.
– Я так и понял. С этого бы и начал.
– Я знаю, ты расследуешь дело Уманской… Так вот незадолго до ее гибели – за день или за два – ко мне приходил ее отец. Сказал, что совершенно случайно поймал ее на попытке стащить из его сейфа в домашнем кабинете секретные протоколы к пакту Молотова– Риббентропа…
– Те самые протоколы, по которым Гитлер отдал нам Прибалтику, Бессарабию, Северную Буковину, кусок Польши, а мы ему – половину Европы?
– Да.
– Но зачем они ей?
– Не знаю. Решил тебя проинформировать. Доносу его я хода не дал, слишком не вовремя это все. Да и опасно. Потому и делюсь только с тобой как с человеком опытным…
– Баш на баш. У меня тоже есть кое– какая информация. И Уманская, и Шахурин были членами тайной профашистской организации «Четвертый рейх», которая готовила кадры для теневого правительства.
– Для чего? – переспросил Меркулов.
– На случай, если Гитлер войдет в Москву, они планировали стать членами марионеточного правительства во главе крупнейшей колонии за всю историю рейха.
– Тогда понятно, зачем протоколы.
– Зачем? – мысль следователя Шейнина хоть и была резвой, но шла несколько в ином направлении, чем мысль разведчика Меркулова.
– Чтобы принудить Гитлера именно им передать власть на оккупированной территории, привилегии себе выторговать. Как посмотрит на него мир, когда узнает о сговоре со Сталиным, имевшем место в начале войны? Не повлечет ли это сразу третью мировую, где против фюрера встанут уже все континенты, страны и народы?
– А ты прав. Однако, меня больше всего смущает, что авторами этих проделок являются дети. Конечно, не простые советские школьники, но все же. Откуда им все это известно? Откуда такие расчеты?
Меркулов пожал плечами.
– Может, родителей наслушались да секретных документов начитались, что те без ума, без памяти в папках носят… Но это – лишь мое предположение. Надо тебе кое с кем посоветоваться.
– С кем?
– Ну уж не со мной.
9 июня 1943 года, кабинет наркома внутренних дел Л.П. Берия в здании НКВД на Житной улице
Вернувшись в кабинет, Шейнин начал сопоставлять факты. Слова Уманской о том, что родители всех участников «Четвертого рейха» разделяют точку зрения детей опровергались мнением Микояна. Значит, у нее просто от всего случившегося произошел сдвиг, рассуждал следователь. Значит, можно и среди родителей заговорщиков найти нормальных людей, которые найдут в себе смелость и желание прекратить деятельность организации, явно ведущей к гибели всех ее членов. Началось со смерти двоих, а за ней последует все новое и новое кровопролитие. Долг борца за закон говорил Шейнину, что важнее, чем найти убийц – спасти будущих потенциальных жертв. И для этого он решил обратиться к помощи, пожалуй, самого могущественного – после Сталина – человека в стране. Но осторожно…
…– Лаврентий Павлович, я к вам по делу об убийстве Уманской и Шахурина.
– А, Шейнин? – поднял глаза Берия, завидев показавшегося на пороге кабинета следователя. – Заходи. Молодец, что пришел. Важное дело, ответственное. Нельзя смерть детей наших дорогих боевых товарищей без внимания оставлять, несмотря на войну. Ведь, сам понимаешь, жизнь ближнего круга вождя – дело политическое. Я уверен, и здесь без руки врага не обошлось. Сейчас, когда в ходе войны наконец наступает долгожданный перелом, в канун открытия второго фронта, врагу особенно важно дестабилизировать ставку и ее окружение.
– Вы правы, Лаврентий Павлович. Рука врага прослеживается более, чем отчетливо. Дело в том, что покойные Уманская и Шахурин состояли членами тайной антиправительственной организации.
– Да ты что?! – Берия подскочил со стула. – Дети? Члены организации? Ты ничего не путаешь?
– Никак нет, Лаврентий Павлович. Мать Уманской подтвердила, да и мы… получили иные неопровержимые доказательства того, что оба они состояли в некоем кружке, условно именуемом «Четвертый рейх». Суть этой организации состоит в том, что дети высшей партийной элиты СССР готовятся к сдаче Москвы немцам с целью предложить оккупантам сотрудничество, формируют своего рода «теневое правительство». Рассчитывают на то, что, согласно секретному протоколу к пакту Молотова– Риббентропа, немцы предоставят им право управлять колонией, в которую превратится СССР в случае победы Гитлера в войне. Всерьез обсуждают планы послевоенного переустройства Союза, перераспределения должностей и тот политический курс, которым страна пойдет в будущем…