Глаза наркома округлились.
– Ты серьезно? Ты сказал «готовятся». Значит, организация действует до сих пор?
– Так точно. И, что самое ужасное, в нее входит и ваш сын.
Берия стал серым, переменился в лице.
– Серго? И что он там делает?.. Хотя, вопрос глупый. Понятно. А почему они считают, что победит именно Гитлер?
– Не знаю, Лаврентий Павлович. Видимо, неокрепшие юношеские умы поддались упадническим разговорчикам, которые и в Москве, и в самом Доме на набережной еще имеют место…
– Да, ты прав. Мало и плохо мы еще работаем с вредителями внутри государства. Но – сам видишь – война, времени на все не хватает.
– Вы работаете самоотверженно, Лаврентий Павлович. Потому я к вам и пришел…
– Спасибо за похвалу, – отмахнулся Берия. – А что по самому убийству, какие факты тебе удалось нарыть?
– Пока основную версию озвучил Анастас Иванович Микоян. Он считает, что Шахурин и Уманская совершили какой– то поступок, который вступил в противоречие с основами деятельности «Четвертого рейха», и за это внутренний трибунал приговорил их к смерти. Именно поэтому я считаю, что просто необходимо срочно пресечь его деятельность!
– Они уже общественные приговоры начали выносить?! Да еще и смертные?! Так за это судить надо!
– Но как судить детей, Лаврентий Павлович?.. Тем более – таких детей.
– Что до моего Серго, то я ему хоть сам пулю в лоб пущу. Но ты сказал, там и другие есть?..
– Да, дети Микояна, Бакулева, Кирпичникова, Хмельницкого, Реденса… Ведь если судить – это такой компромат на партию, на товарища Сталина. Как могли враги затесаться в ближний круг? А для нас сейчас это будет как эффект разорвавшейся бомбы. В такое время, да еще внутри страны…
– А это тоже верно! Нельзя судить, нельзя миловать. И что делать?.. Надо подумать! Спасибо, что проинформировал. Изложи доклад в письменной форме и представь мне. Следствие пока приостанови – я подумаю, как нам дальше из этой ситуации выходить. И готовься к награждению – большое дело сделал!..
29 мая 1943 года, квартира наркома внутренних дел СССР Л.П. Берия
После визита на ближнюю дачу в Кунцево Лаврентий Павлович вернулся домой около 23 часов. Отказавшись от ужина, он заперся в кабинете и вызвал туда сына, чтобы перекинуться парой слов. Жена наркома Нина Теймуразовна видела расстроенного мужа, знала его скверный характер, а потому предпочла до утра не показываться ему на глаза. Однако, Серго деваться было некуда.
– Ты знаешь, что протоколы уплыли? Что эту дуру папаша за руку схватил, когда она пыталась их стащить?!
– Ну и что?
– А то, что этот дурак Уманский сразу настрочил на нее донос Меркулову, а тот ляпнул Абакумову. Теперь греха не оберешься!
– А разве нельзя получить копии у Молотова?
– Чтобы он Сталину раззвонил? Нет уж, спасибо. Я в 37– ом еле– еле отмылся от обвинения в шпионаже. Второй раз на те же грабли я не встану. Нет протоколов. И не будет до лучших времен. И все – из– за тупой бабы! Наказать ее надо!
– Как?!– вскинул брови сын.
– А как наказывают за такие проступки? Как наказывают за нарушение партийной дисциплины, особенно в военное время, а?
– Ну не так же…
– Именно так.
– А кто?
– Ну уж не ты. Скандалов нам только не хватало. Надо, чтобы эта казнь была нарицательной для других, но очень похожей на обычную бытовуху. Этот ее, сын Шахурина. Они же вроде ругаются иногда из– за ревности, ты мне говорил, так?
– Ну так.
– Вот ему и флаг в руки. Пусть исполняет приговор!
– Но он откажется…
– Тогда скажи ему, что отца посадим. Он и Новиков давно у нас в разработке. И мы намерены ее активизировать. Пусть решает, кто ему дороже – чужая баба или родной отец. А ты сам, этим временем, займись прикрытием. Всем скажи, чтобы рты на замках держали и отвечали, что причиной убийства была ревность.
– Хорошо, отец.
– А сейчас иди. Мне надо отдохнуть…
15 июня 1943 года, кабинет заместителя Генерального прокурора СССР Р.А. Руденко на Большой Дмитровке
Неделю спустя после разговора с Берия Шейнина вызвал к себе заместитель генпрокурора Руденко.
– Слушай, для тебя новое задание.
– Новое? А как же дело Шахурина? Я должен его закончить…
– А что там заканчивать? Итак все ясно. Объединившиеся в профашистский кружок дети заигрались и убили свою соучастницу. Скверно все это, конечно, но что делать… Напиши краткий отчет и представь мне – их судьбу теперь будет решать товарищ Сталин. Уманского от греха переведут послом в Мексику, а что касается Шахурина… Сын за отца не отвечает, а вот отец, видимо… В общем, новое твое поручение касается именно его. Есть сведения о том, что они с маршалом Новиковым поставляют на фронт бракованные авиационные моторы.
– Да вы что?! Как такое возможно?
– Да я и сам понимаю, что маловероятно, – понизив голос, отвечал Руденко. – Но ты же знаешь, как у нас бывает – судят за одно, а подразумевают за другое. Натворил сынок дел, что папане теперь головы не сносить…
– Думаете, из– за этого?
– А из– за чего? Ты почитай материалы – наружное наблюдение, прослушка, вся разработка началась в те же дни, что и это злосчастное убийство и, соответственно, следствие по нему. На тормозах все равно спустить теперь не дадут, а ты все– таки следователь опытный, сможешь хоть как– то сгладить острые углы…
– Понял, Роман Андреевич. Тогда я сегодня закончу отчет по Уманской и завтра приступлю к расследованию.
– Хорошо. Для составления проекта обвинительного заключения дело передашь в НКВД, Влодзимирскому. Можешь идти.
Шейнин вернулся в кабинет, сел за стол и обнял голову руками.
«Итак, предположим, убийство Уманской как– то связано с тем, что она пыталась, но не смогла выкрасть секретный протокол из отцовского сейфа, – думал следователь. – Боясь огласки, основатель кружка Шахурин решает ее убить. Но почему именно так – публично, открыто? Под влиянием эмоций, что в дальнейшем побуждает его покончить с собой? Или тоже, выполняя чей– то приказ? Протоколы были нужны «Четвертому рейху», и за невыполнение задания они решили устранить Уманскую. Но, если бы решение принимал один влюбленный в нее Шахурин, оно наверняка было бы другим. Выходит, кто– то за ним стоял… К стенке меня ставь, а я не верю, что дети могли принимать такие решения самостоятельно. Ну поигрались, поговорили о Гитлере, оценили своим детским взглядом итоги войны, но чтобы кровь проливать?! Значит, его заставили. И он выполнил приказ. Но чей? Кто знает? Кого об этом расспросить? Отца? Который не сегодня– завтра сам окажется под следствием… Уж он точно знает, потому и велено его посадить. Какое доверие к словам арестованного? Велено посадить… а кем велено?»
Разум говорил, что надо сидеть на месте, а чутье подсказывало, что самое время наведаться к Лаврентию Павловичу. Не знал он еще, что говорить и что спрашивать, а ноги словно бы сами уже несли его к выходу из кабинета и к служебной машине.
На месте хозяина кабинета Лев Романович не застал. Однако, адъютант на свой риск пустил его – знал, что тот принес нечто важное по делу, которое очень интересовало наркома, так как было впрямую связано с его сыном. В кабинете же внимание посетителя вдруг особенно привлек письменный стол. Шейнин обычно не шарил по документам в отсутствие их владельца, но сегодня чрезвычайные обстоятельства заставили его изменить давнему правилу порядочности. Он увидел на столе у Берия раскрытую настежь папку – даже если там и было что– то секретное и важное, то сам виноват. А чутье подсказывало Шейнину, что было…
Сначала лежало несколько листков с донесениями с фронтов, из которых следовало, что авторитет Сталина неумолимо падает, в войсках его уже ни во что не ставят. Что ж, не секрет, если учитывать уровень командования и подготовки военачальников. Сталинградская битва была, скорее, чудом, чем закономерностью, и дальше без второго фронта на победы рассчитывать не приходилось… Что ж, как нарком внутренних дел Берия обязан был собирать и изучать такую информацию.
Стоп! А это что? Вырезка из какой– то журнальной статьи.
«…По состоянию на 1212 год Иерусалим принадлежал Египту, что заставляло крестоносцев предпринимать попытки по его возвращению Римско– католической церкви. Силы египетского султана Салах ад– Дина превосходили силы крестоносцев. В начале 1212 года тысячи крестьян (в том числе детей и подростков) из Германии и Франции собрались в войско для завоевания Гроба Господня в Иерусалиме.
В мае 1212 года, когда немецкое народное войско прошло через Кёльн, в его рядах насчитывалось около 25 000 детей и подростков, направляющихся в Италию, чтобы оттуда морем достигнуть Палестины. В хрониках XIII века более пятидесяти раз упоминается этот поход, который получил название «Крестового похода детей».
Во Франции в мае того же года у пастушка Стефана из Клуа произошло видение: ему явился Иисус в образе белого монаха, велев встать во главе нового Крестового похода, в котором приняли бы участие лишь дети, дабы без оружия с именем Божьим на устах освободить Иерусалим. Возможно, идея крестового похода детей была связана со «святостью» и «непорочностью» юных душ, а также суждением, что им не может быть причинён физический вред оружием. Пастух начал так страстно проповедовать, что дети убегали из дома вслед за ним. Местом сбора «святого войска» был объявлен Вандом, в котором к середине лета по оценкам собрались более 30 000 подростков. Стефан почитался чудотворцем. В июле они с пением псалмов и хоругвями отправились в Марсель, чтобы отплыть на Святую землю, но о кораблях никто заранее не думал. К воинству часто присоединялись преступники; играя роль участников, они живились за счёт подаяний благочестивых католиков.
Крестовый поход был поддержан орденом францисканцев.
25 июля 1212 года немецкие крестоносцы прибыли в Шпайер. 20 августа войско достигло Пьяченцы. Местный хронист отметил, что они спрашивали дорогу к морю: ещё в Германии они двинулись в поход, уверяемые, что «море расступится перед ними», так как Господь поможет им в достижении их священной цели. В те ж