е дни в Кремоне видели толпу детей, пришедших сюда из Кёльна.
Добравшись до Марселя, участники похода ежедневно молились о том, чтобы перед ними расступилось море. Наконец, два местных купца «смилостивились» над ними и предоставили в их распоряжение 7 кораблей, каждый из которых вмещал около 700 рыцарей, чтобы плыть в Святую Землю. Затем их след был утерян, и только 18 лет спустя, в 1230 году в Европе объявился монах, сопровождавший детей (и немецких, и французских детей, по всей вероятности, сопровождали церковники, хотя это никак и не доказано), и рассказал, что корабли с юными крестоносцами прибыли к берегам Алжира, где их уже поджидали. Оказалось, купцы предоставили им корабли не из милости, а сговорившись с мусульманскими работорговцами…»11
«Как я сразу не догадался, конечно, – хлопнул себя по лбу ошарашенный следователь. – План по поиску секретного протокола сорвался, и достать его больше негде – Молотов не даст, а, если и даст, расскажет Сталину. Этот протокол был нужен кому– то, кто стоял за «Четвертым рейхом» и обещал ему защиту и протекцию от всего и вся. За тем, кто знал действительную обстановку на рубежах. За тем, кто информировал их о прослушках и опасностях и в то же время отдавал приказы устранять неугодных. В чьей власти были такие полномочия? Только одного человека. Там ведь состоял его сын, а это глаза и уши! Вот только приказы выполнять… это ведь не твой наркомат. Здесь придется потрудиться. А как? Как принудить выполнить приказ? Припугнуть преследованием отца, которое началось как раз в те дни. Володя был связан по рукам и ногам, убивая любимую, и понимая, что нет смысла жить без нее. Однако, уходя решил всему миру прокричать о том, кто является действительным виновником этого преступления и другого, еще более тяжкого – измены. Конечно, Берия. Он член Ставки, ему известно положение на фронтах. Известно, что под ним шатается стул, а на шее все сильнее стягивается веревка. Надо готовиться к сдаче Москвы, а как? Кто будет разговаривать с ним, подручным Сталина, которого весь мир считает палачом? А вот с его сыном будут – сын за отца не отвечает. И с детьми других тоже будут – это ведь дети элиты. Напомнить Гитлеру про имевший место в немецкой истории «Крестовый поход детей» – и все, задача по формированию целиком подконтрольного теневого правительства выполнена. Гитлер будет в приятном шоке, узнав, что все это время в Москве зрела и развивалась эта идея, и тогда опыт Локотского самоуправления получит вторую жизнь. А кто во главе? Кто у руля? Берия!»
Следователь отскочил от стола и ринулся к выходу, когда в дверях возник Берия.
– Ты что– то хотел?
– Да… я… хотел сказать, что решено дело Уманской передать вам, а дело наркома Шахурина принять к моему производству… если есть какие– то новые материалы, вы тогда их сразу… мне…
Он лепетал что– то невнятное, но Берия уже все понял – смятые бумаги на столе и неаккуратно захлопнутая папка говорили сами за себя.
17 июня 1943 года, следственный изолятор «Лефортово»
Шейнина арестовали через два дня. Иного и быть не могло – Берия ни за что бы не простил пронырливому следователю обладания его тайной, которая должна была остаться в его кабинете. Собирался ли тот раскрывать перед кем– либо столь компрометирующую информацию или нет – а само посвящение в святая святых влиятельнейшего человека в Союзе есть преступление. В том, что Шейнин все понял и во всем разобрался у наркома также не было сомнений. Потому выход был только один…
Сидя в камере, бывший следователь решил рассказать всю правду. В конце концов, если он и Шахурин сделают это одновременно, это привлечет внимание Сталина. Видимо, о том же самом подумал и Берия, приказавший приостановить дело в отношении наркома авиации. Об этом Лев Романович узнал на допросе. А минуту спустя услышал, как докладывавший о ходе дела Берии следователь проговорился в трубку:
– Да, рейхсфюрер…
Он сразу осекся, но Шейнин понял – все гораздо глубже, чем ему казалось. Ему вспомнился 1937– й год и расследование по делу наркома здравоохранения Григория Каминского. Тогда он обвинил Берия в шпионаже в пользу Англии и Германии, привел данные о том, что он был завербован еще в 1920 году, когда в Баку ликвидировал мусаватистские организации. После этого обвинения Каминского (а не Берия) арестовали и расстреляли. Быстро и почти без разбирательств. Только теперь Шейнин понял всю глубину сказанных тогда слов!
…Следователь осознал, что ляпнул в трубку лишнего. Понял это и Берия. Допрашивающий быстро выскочил в коридор, на смену ему пришел другой. Он не говорил Шейнину ни слова, только сидел и перекладывал бумаги на столе. Томительное ожидание продолжалось полчаса. Лев Романович устал и стал проситься в камеру, как вдруг дверь комнаты допросов отворилась и на пороге появился Берия. Разговор обещал быть долгим…
Спасти Ленинград
Лето 1949 года, ближняя дача Сталина в Кунцево
Председатель Совмина Георгий Максимилианович Маленков уже два часа как дожидался в приемной ближней дачи вождя в Кунцево, ожидая, когда вечно бодрствующий Коба проснется наконец и его примет. Право, он не рассчитывал попасть впросак, направившись с вокзала прямиком к главе государства – его бессонницы были обычным делом, давно всем известным и не дававшим спать практически никому из подчиненных. Сегодня старое правило допустило исключение. Премьеру пришлось топтаться в приемной два часа, измеряя ее шагами из угла в угол – уходить считалось дурным тоном, да и слишком серьезной была тема, которую тот хотел обсудить после своего визита в Ленинград. Хотя, может, оно было и к лучшему – у Маленкова хотя бы было время, чтобы обдумать свою речь перед вождем. Всей правды сказать было нельзя, но и оставить все как есть, уехать сегодня из Кунцево не солоно хлебавши тоже было недопустимо. Чай стакан за стаканом оседал в объемистом брюхе главы правительства, когда – после 5 или 6 стакана – секретарь вождя Поскребышев пригласил его, наконец, в кабинет. Сталин сидел в кресле заспанный и явно недовольный столь ранним пробуждением.
– Тебе чего не спится, Георгий?
– Да вот не до сна, Иосиф Виссарионович. Съездил по вашему поручению в Ленинград и такое там увидел, что, думаю, долго еще глаз сомкнуть не смогу.
– А что ты там увидел такого страшного?
– В том– то и дело, что страшного. До безумия страшного.
– О чем ты?
– О музее блокады.
– А что с ним не так?
– Да все не так! Любой иностранец и просто человек, приехавший в северную столицу, чтобы получше ознакомиться с ее историей, перешагнет его порог и в обморок упадет! Там же все эти фотографии, дневниковые страницы, архивные материалы. Все во всей красе! Натуральный Освенцим! Что подумает француз или испанец, приехавший в Ленинград? Что на протяжении всей блокады, почти всей войны, Иосиф Виссарионович и Ставка оставили город на съедение немцам, а жителей бросили на произвол судьбы и довели своим бездействием до такого состояния, что узники гитлеровских концлагерей могут сравнительно показаться отдыхающими в санаториях!
– А ты не преувеличиваешь?
– Ни в коем случае. Я, конечно, понимаю, что забывать и, тем более, замалчивать правду мы не имеем права перед потомками, но и вываливать ее в таком вот объеме и в таком вот ракурсе – это просто преступление.
– Преступление, говоришь? – медленно раскуривая трубку, заговорил Сталин, пока не очень разделявший позицию Маленкова. – Что ты имеешь в виду?
За много лет совместной работы Георгий Максимилианович тоже хорошо изучил повадки вождя, и потому не случайно пропустил в своей пламенной речи ключевое слово, призванное обратить на себя внимание товарища Сталина.
– Именно, – вполголоса уже отвечал он. – Некоторое время назад Кузнецов выступал перед товарищами в Смольном. Отмечали то ли Первомай, то ли годовщину Победы, я не помню. В общем, выпил и повел куда не следовало. Начал говорить о том, что чуть ли не он один вместе с городской парторганизацией на своих плечах вытащил Победу и блокаду, что фронт ему не помогал, что только принятые им мудрые решения сохранили город от гитлеровцев…
– Но ведь это и правда так!
– Да, но далее, когда он еще сильнее выпил, речь пошла о создании на базе ленинградского горкома отдельной компартии – Российской коммунистической партии, – которая не подчинялась бы ВКП (б). Мол, выиграли войну, блокаду отстояли без партии – так кому и зачем она в мирное время нужна? Никому, решительно. Так почему бы свою не организовать?
Сталин задумался.
– Я потому к вам и пришел, что…
– Я понял, – оборвал хозяин кабинета и страны своего собеседника. – Конечно, твою информацию надо как следует проверить. Если врешь, пожурить тебя как интригана и паникера. А если правду говоришь, то крепко задуматься о том, что происходит у нас в городе Ильича. Ты вот что. Завтра вызови к себе Руденко и кого– нибудь из его следователей. Только не этих костоломов, а толковых – чтобы разбирались как закон требует, а не согласно расстрельным спискам. Вызови и расскажи им все. А там пусть едут и проверяют твою информацию. Только особо пусть не тянут – вещи, которые ты мне здесь изложил, очень серьезные, и реакции требуют незамедлительной. Ты все понял?..
Маленков уходил из кабинета спокойным и удовлетворенным. Он помнил, как в 1934 году Сталин велел «уйти» из жизни прежнего хозяина Смольного – Кирова, который вот– вот должен был составить ему серьезную конкуренцию в управлении страной. То ли город такой, то ли климат там от общероссийского отличается, что еще со времен Рылеева и Радищева обитают там одни бунтари – а только Сталин это знает и с этим согласен. Вдали от центральной власти первый секретарь Ленинградского горкома силы имеет дай боже. И распорядиться ей может не так, как планирует старый и увядающий вождь. Во всяком случае, в этом его можно убедить, что и сделал сегодня председатель СМ СССР.