А уже следующим утром, исполняя указание вождя, Маленков вызвал к себе Прокурора СССР Романа Руденко и лучшего его следователя Льва Шейнина.
– Товарищи, – с порога начал занятой глава правительства, не желая тратить время на долгие вступления. – Я вчера прибыл из рабочей поездки в Ленинград. Признаться, не только выполнял поручение товарища Сталина осмотреть вновь открытый музей блокады – давно хотел проверить слух, который дошел до меня еще в годы войны.
– Что за слух?
– Должен сказать, я был шокирован и не верил. Думаю, поначалу не поверите и вы. Но вчера своими глазами убедился в реальности сообщений ленинградских товарищей. Дело в том, что на всем протяжении блокады в городе орудовала секта сумасшедших религиозных фанатиков, приносивших жертвы Сатане.
Руденко и Шейнин переглянулись – услышать такое из уст главы правительства они никак не ожидали. А вот Маленков такой реакции с их стороны явно ожидал. Он бросил на стол фотографии и сказал:
– Вот доказательство моих слов. Это то самое здание, в котором ныне открыт музей блокады…
Увиденное на фотографиях шокировало видавших виды работников прокуратуры. Здесь были изображены страшные помещения – наподобие убойных цехов на бойнях и мясокомбинатах, – сплошь устланные костями. Грязная и местами битая кафельная плитка вся была в подтеках серого вещества – на черно– белой фотографии нельзя было различить цвета крови, но суть субстанции становилась более или менее очевидной, исходя из того, что тянулась она к ваннам, расположенным в специальных нишах полов этих цехов. Казалось, они специально встроены в него, чтобы собирать кровь жертв перед тем, как отправлять мясо в переработку, и ничего необычного нет в том, что до начала производственного процесса из туши удаляют жидкость, которая еще вчера была двигателем жизни внутри нее. Но тогда почему возле этих ванн стоят страшные скульптуры каких– то химер, сошедших с самых мрачных страниц Библии и самых жутких полотен Босха? Что– то среднее между Вавилонской блудницей и Медузой Горгоной, с несколькими руками и отвратительными, торчащими из голов, шипами и рогами. Четче разобрать нельзя – эти статуи возле ванн тоже забрызганы кровью почти до основания. Правда, есть тут и другие статуи – невесть откуда взявшиеся пионеры с горнами, прямо на постаментах, наполовину разбитые и тоже выпачканные в той самой непонятной субстанции. Вернее, понятной, только верить не хочется в правдивость фотографии.
А все же – это фотография, а не рисунок больного воображения какого– нибудь средневекового мастера. Правда, нечеткая – помещение темное, наверное, подвальное, окон нигде не видно. Виднеются в этих лужах темного вещества только белые ошметки – где– то мельче, где– то крупнее. Это кости. Поначалу, когда только взяли в руки фотографии, казалось, что это убойный цех, так что же необычного в этих костях? А потом словно дунуло с этих изображений атмосферой ада, и стало понятно, что кости это человеческие. И кровь человеческая. Животных с таким антуражем в жертву не приносят. Они умирают тихо и повседневно… а здесь? Здесь статуи обитательниц Преисподней соседствуют со статуями пионеров, да еще и – о, ужас! – советский флаг виднеется в дальнем углу цеха, и цвет его – что тоже страшно – не отличается от цвета стен и полов, буквально залитых кровью.
– Вы думаете, жертвы?
– Вы Данте не читали? – вопросом на вопрос ответил Маленков. – Тогда сопоставьте увиденное с иллюстрациями Босха и поймете, что ничего другого тут происходить не могло.
– Но кто мог додуматься до такого? – недоумевал Шейнин.
– Местная партийная верхушка. Происходило это на всем протяжении блокады. Фотографии тогдашних времен. Но, уверяю вас, во время своей поездки я своими глазами видел те же самые интерьеры в подвале здания. Конечно, кровь выветрилась – но остался цвет на стенах. Кости не сгнили – их просто раздуло ветром по углам. Статуи те же. Словом, как будто свидетелем стал… Сами понимаете, сфотографировать я не мог, но, когда сопоставил увиденное и присланное нашими верными товарищами, то все понял…
– Почему раньше не обратили на это внимание?
– Не верилось, да и… Знаете, город сначала был в блокаде, потом с грехом пополам из войны выкарабкались. На ноги еще не встали, и тут же самих себя начинать бить? Надо было время, чтобы как следует во всем разобраться. Да и потом – вы же понимаете, откуда дул ветер в военном Ленинграде. От Жданова. А он – сват Иосифа Виссарионовича. Теперь Жданов умер, можно смело проводить следствие. Да и повод формальный снова появился…
– Что вы имеете в виду?
– Опять они за старое взялись. Говорят, жертвы снова начали приносить. И не просто жертвы, а детей…
– Но зачем им это было надо? И зачем надо сейчас?
– Этого я не знаю, я не следователь. Тут на вас вся надежда. Только я твердо убежден в том, что подобные бесчеловечные и даже, если вдуматься, антирелигиозные предрассудки не должны быть свойственны членам партии! Это дико и противоестественно. Потому я и призываю вас открыть отдельное дело по этому вопросу. Назовем его условно «Ленинградское дело», и следствие будем проводить закрыто. Для всех – вы расследуете деятельность некоей антипартийной группировки. Мало ли их ежедневно вскрывается? Так спокойнее и вам, и мне, и всем. Дело должно быть на первый взгляд обычным, внимания не привлекать. Чтобы не спугнуть тех, против которых оно возбуждено, да и ваши жизни, товарищи дорогие, опасности лишней не подвергать. Не знаю и боюсь предполагать, что может твориться в головах людей, сотворивших такое…
На выходе из кабинета Маленкова Руденко и Шейнин разговорились:
– Слушай, – сказал прокурор своему подчиненному. – Так шашкой наголо здесь рубить нельзя. Ленинградская публика – сложная, да и память Жданова в глазах Генсека особо марать не следует. Так что сначала надо провести агентурную работу. Ты ведь уже работал в Ленинграде в 34– ом, по делу об убийстве Кирова, так?
– Так.
– Остались у тебя там надежные люди, чтобы смогли сориентировать тебя в обстановке неофициально, до возбуждения уголовного дела?
– Найдем.
– Отлично. Оформляй командировку и завтра же выезжай в Ленинград. Действуй по обстоятельствам.
Лев Романович Шейнин был не простым человеком. Начав путь следователя в 20– х годах, он параллельно занимался литературным творчеством, да так успешно, что уже в 1944 году вышел первый фильм по его роману. Надо ли говорить, что интеллект этого человека создал ему в глазах различного начальства такой авторитет, что стали ему поручать особо важные и сложные дела – дело об убийстве Кирова, дело Зиновьева и Каменева, участие в разработке «детектора лжи». Правда, успел он к 1949 году уже и в тюрьме посидеть, но был оправдан и возвращен в органы. И вот этот самый авторитет, нисколько не подорванный, а только укрепленный тюремным заключением, не сломившим мудрого следователя, и обеспечил ему информаторов во всех сферах общественной жизни. Не был исключением и Ленинградский горком, где он беседовал со своим другом, вторым секретарем, Петром Семеновичем Попковым уже спустя день после выхода из кабинета Маленкова. Был риск, что и этот человек имеет отношение к случившемуся, но на этот случай у Шейнина был заготовлен хитрый прием – взамен на признательные показания он сторгует ему самый меньший срок или вообще позволит уйти от преследования. Ради большого дела можно пойти на маленькое беззаконие, думал Лев Романович, беседуя со старым товарищем.
– Слушай, Маленкову тут донесли, что ваш Кузнецов какой– то бесовщиной занимается. Якобы во время блокады они вместе со Ждановым занимались принесением человеческих жертв каким– то божествам, и сейчас снова взялись за старое. Это так?
Попков сразу занервничал и сказал:
– Через полчаса в «Астории».
Когда следователь пришел туда, Попков продолжил:
– Сам понимаешь, там и у стен уши, так что беседовать там нельзя. Скажи, ты официально занимаешься расследованием? Оно уже началось?
– Еще пока нет, но скоро начнется. Я очень надеюсь на твою помощь в этом деле.
– Разумеется. Ты человек с крепкими нервами, так что, думаю, выдержишь. Только как будешь с этим жить – решай сам. Думаю, ты уже понял, что здесь все очень жутко и подчас необъяснимо, и потому спрашиваю тебя в последний раз: хочешь услышать правду?
Шейнин не был бы Шейниным, если бы ответил отказом…
***
Осень 1941 года, в районе Ленинграда
У Выборгской дороги уже несколько дней шли бои группы армий «Север» с армией Ворошилова. Первые дни сопротивление защитников Ленинграда было ожесточенным настолько, что продвижение солдат фельдмаршала Кюхлера практически остановилось. Да еще и холода значительно ослабили стремительную аннексию на северо– западном направлении. Но несколько дней спустя недостаток продовольствия и боеприпасов – связь командующего со Ставкой прерывалась удачным расположением немецких войск, которым они были обязаны прежнему командующему фон Леебу – сделали свое дело. Бои стали менее продолжительными, а советские войска потихоньку начали уходить в тыл – вермахт специально создал для них «зеленый коридор». Логика немцев была понятна – нельзя загонять их в котел, иначе, обреченные на смерть, они будут яростно сражаться, защищая город от наступления войск Кюхлера. Если же дать им спокойно уйти, то и сопротивление будет номинальным. Расчеты оправдались – спустя неделю войска группы армий «Север» практически вплотную подошли к Ленинграду. Можно было взять его одним марш– броском, но Гитлер настоял, чтобы финские войска одновременно начали наступление на город с другой стороны. Это было, как считал Кюхлер, излишним, справились бы и без помощи финнов, однако, приказ есть приказ. Расквартировавшись невдалеке от Выборгской дороги, Кюхлер стал ждать дополнительных приказаний. В глубине души его не оставляла мысль о том, что не только готовность финских войск сдерживает Гитлера в его порыве; есть нечто, не известное до конца и самому фельдмаршалу, о чем знает только фюрер и что является действительной причиной промедления, которое, как считал Кюхлер, смерти подобно.