– Как вы думаете, почему немцы не захватят город?
– А вам, конечно, этого бы хотелось?
– Дело в другом. Знание – сила, как говорил Фрэнсис Бэкон. А знания по этой теме у нас нет, значит, и перед врагом мы бессильны. Не согласны?
– Нет. Достаточно того, что наши войска ведут ожесточенные бои…
– Бросьте. Вы же знаете, что это не так.
– Ну тогда другое предположение. Думаю, что решили поглумиться над великим городом, измором взять. Эдакое нравственное превосходство – ждут, когда мы тут начнем друг друга живьем жрать и сами белый флаг выкинем. Как поляки под Смоленском! Только дудки!..
– Слушайте, вы же не глупый человек, – Хармс еле выговаривал слова, но все же звучали они куда острее и громче, чем внятная речь сравнительно сытого надзирателя. – Ну что, Гитлеру больше войска нечем занять, кроме как какие– то показательные демонстрации устраивать?! Нет, дело в другом. Город под защитой посильнее, чем может предоставить вся РККА вместе взятая.
– О чем вы?
– Вы в Бога верите?
– Нет.
– А если честно?
– Иногда. Когда на фронте был, верил. Страшно уж очень было. И вроде бы даже пронесло – ранило и комиссовали, прислали сюда. А тут вера опять отступила.
– Да это неважно. Главное, что не считаете человека вершителем собственной судьбы. Раз есть Бог, то есть и дьявол.
– Значит, от Гитлера город защищает Бог?
– Не думаю. Он все же милостив, и не допустил бы такого ужаса, что творится нынче на улицах некогда великого Града Петрова. Мне иногда кажется невероятным благом, что я сам этого не вижу, а узнаю от вас, от жены в редкие минуты свиданий, слышу с улицы только отдельные далекие окрики. Если бы видел, то уж точно окончательно свихнулся бы.
– Что же получается? Правы надписи на их знаменах и штандартах – с ними Бог? А с нами дьявол?
– Сам ли это дьявол или кто из его окружения, этого я не знаю. А за то, что к Богу этот кошмар не имеет никакого отношения, могу поручиться чем хотите. Но меня беспокоит один вопрос – зачем мы ему? Если верить «Фаусту» и всему, что когда– то до нас было написано на эту тему, обычно слуга Князя Тьмы забирает за покровительство душу. А тут, хорошо или плохо, он стоит на страже целого города. Что же он, все наши души заберет? Но ведь ни вы, ни я никакой сделки с ним не заключали, и потому на нас лукавство его не распространяется. Да и зачем мы ему?
– Верно, – задумчиво, глядя в зарешеченное окно, протянул охранник, которому за время общения с мистиком уже передалась некая толика его знания. – Ни мы, ни те, кто за этими стенами, ему не нужны. Ему нужен город. Великий, непобедимый. Город Петра и Радищева, Кирова и Герцена, Пушкина и Екатерины. И потому он заберет не наши души, а душу всего города.
– Заберет? Или уже забирает?
***
Жертвы приносились в подвале одного из заброшенных с началом войны купеческих домов. Раньше тут была какая– то непонятная контора, а с войной ее то ли закрыли, то ли успели эвакуировать в тыл, и потому старинный памятник архитектуры, еще крепкий и надежный, в отличие от новых сталинских построек, пустовал, наводя на проходящих мимо него днем горожан ужас – вид его вкупе с бомбежками словно бы говорил им: «Конец настал вашей жизни! Скоро вернутся старые времена, а вы вернетесь в подворотни – туда, откуда пришли, заняв Смольный и Зимний!» Нет, этого допустить нельзя было – и ради граждан великой страны, и ради себя самих, уже привыкших к благам партийной верхушки. «Ишак, полежавший в тени, на солнце работать не будет». Время выбиралось специально перед закатом – когда точно не бомбили. Тогда, в назначенный час стягивались к дому автомобили горкома, и выходили из них хозяева Ленинграда. Никто уже не обращал на них внимания – настолько устали жители города от блокады и голода, что ничего не ждали от городского начальства; те же, кто знал, зачем они здесь собираются, и подавно предпочитал помалкивать.
Собравшись, проходили в подвал, где были размещены специальные столы для вскрытия и ванны для сбора крови. Там их уже ждала заранее заготовленная жертва. Как правило, перед процедурой она помещалась целиком в мешок, а рот затыкался кляпом – ленинградцы хоть и не помнили себя от голода, на крик могли слететься как чайки на тухлую рыбу. Дело в том, что трупы в городе были на вес золота, и вся горкомовская верхушка запросто могла стать жертвами обезумевшей от голода толпы. Потому и прятали будущую жертву в мешок, и связывали по рукам и ногам. А может, чтобы в глаза не смотреть – все же остаткам морали, что сохранились в их, истлевших от коммунизма, душах претило все происходящее…
Потому, наверное, старались все быстрее прекратить, хотя длился этот недолгий ритуал, как им казалось, целую вечность. Сначала жертву помещали на специальный стол– алтарь и начинали сечь ножами, кинжалами и старинными мечами, привезенными по такому случаю из Эрмитажа. Знавший заклинание Жданов начинал читать кровавую молитву, обращенную к олицетворению зла всей языческой мифологии – богу Хорсу. Он принимал жертвы и он же отвечал за то, чтобы город оставался свободным от гитлеровцев – настолько, насколько можно понимать слово «свобода».
– Ясноликий всадник ХОРС,
Ты опять Весну Принес
Загорелся твой Алтарь,
Пробуждая кровь и ярь.
Ты согрел и накормил
Корни всех зелёных Сил,
РОДОМ– батюшкой ведомый,
Ты надежды оживил!
ХОРСУ слава, ХОРСУ честь
Всех его заслуг не счесть:
Он и город Пробуждает
И врагов всех отгоняет.
Светит летом и зимой,
Крутит– вертит Шар земной
Божий свет и конь– огонь
Нам даруются Тобой,
Мы же это применяя,
Проявляем ДУХ СВЯТОЙ
ХОРС могучий, защити-
Освяти и Просвети
ОТ напасти, от Незнанья
Где и как себя вести.
Мы Тебе преподнесем
То, чем дышим и живём,
Ибо ТЫ – Наместник РОДА
В Доме, где мы все живём, – вещал Жданов так, будто выступал с трибуны Мавзолея.
Все это время жертву, не видящую своих мучителей, терзали собравшиеся здесь же ее невольные палачи. Она билась в конвульсиях, сотрясалась от истязаний, но, будучи связанной, сделать ничего не могла. С окончанием же его речи оканчивались и ее муки – назначенный палачом комендант Смольного Сидоров наносил четкий и сильный удар топором по самой веревке, которой была слегка перехвачена шея в мешке. Голова отлетала, остатки крови стекали в ванну, оборудованную под столом, свечи, тускло освещавшие обесточенный подвал во все время экзекуции, гасились. В ужасе разъезжались «элитные» гости некогда элитного дома – кто по квартирам, а кто в Смольный, – чтобы водкой и шампанским с устрицами залить жуткое впечатление от того «великого», как они считали, дела, что покамест оседало на их руках несмываемыми кровавыми пятнами. Трупы же отдавали голодающим – согласно ритуалу, высшее существо больше в них не нуждалось, а люди на улицах устраивали настоящие драки за свежие тела; так отчего не пойти им навстречу хотя бы в такой мелочи?..
Время шло. Это помогало ленинградцам держать оборону. Но Жданов не дремал – с фронта то и дело прилетали все новые и новые сводки, носящие, в отличие от официальной левитановской пропаганды, противоречивый характер. Немцы то наступали, то отодвигались. Спокойствие сохранять было тяжело, да и ни к чему – владеющий информацией владеет миром, и это дает ему прерогативу принимать решения. И Жданов их принимал. Приносилась жертва за жертвой. Снова сводки – все шло лучше, но все– таки с переменным успехом. И снова, в минуты особой опасности для города и близлежащих местностей, Ленинградский горком собирался на бюро. Только протекало оно не в обычных интерьерах красноскатертного и белокаменного Смольного, а в темных подвалах заброшенного дома купца с забытой фамилией.
Так шло почти три года. Вскоре те, кто вчера готов был принести в жертву по имя спасения города самое дорогое, разочаровались в сказках начальства – конечно, гитлеровцы не решались прорвать оборону, но и сдвигов в сторону улучшения не наблюдалось. Между тем, сводки, получаемые Ждановым, становились все более и более тревожными – части Кюхлера вот– вот должны были пополнить части атамана Краснова, а казачьи войска Императорской Армии издревле считались богоносцами. И тут бюро горкома попало впросак. Как говорится, единожды солгав, кто тебе поверит? Еще неизвестно, как бы сложилась боевая обстановка у ворот города, если бы не решение Жданова. Надо было принести последнюю жертву, и она была принесена. В самый ответственный момент он потребовал сознательности не у рядовых граждан, к которым, если вдуматься, вообще не имел права обращаться с подобными просьбами, а у своих же сотрудников. Выбор пал на Петра Семеновича Попкова – старого большевика, давно стоявшего у истоков управления городом… Жена тогда едва не сошла с ума, да и сам Попков долго мучился, отдавая сына на заклание, но делать было нечего – им надо было спасти Ленинград!
Не знали они о состоявшемся в те дни разговоре фельдмаршала Кюхлера и прибывшего ему на подмогу атамана Петра Краснова.
– Когда вы планируете взятие города? – старику– атаману грезилась Гражданская, и не терпелось взять реванш, разметав оборону Ленинграда как карточный домик.
– Никогда, – отрезал Кюхлер.
– Но почему?! По– моему, наших общих сил с испанцами хватит, чтобы разбить русских наголову. Да и «Аненербе» теперь не против…
– Теперь я против.
– И все же – почему?!
– Во– первых, обстановка на фронте изменилась – наше участие теперь нужно в ряде других, более важных, операций. А во– вторых, здесь же все– таки врата в ад. Я понимаю, что на ваших войсках лежит печать Господа, и потому, возможно, нам удастся взять город. Но на мне– то печати никакой не лежит, равно как и на моих солдатах. Поэтому еще неизвестно, что будет с нами после этой атаки. Знаете, береженого Бог бережет. Пусть вам помогает кто– нибудь другой. Я сегодня же пишу докладную фюреру и прошу своего перевода. А войска тем временем начинают планомерное отступление, нравится это вам или нет.