– От жены военного атташе Германии в Токио, товарищ Сталин.
– Ну вот, от жены. Вы о многом со своей женой беседуете, товарищ Меркулов?
– О многом, товарищ Сталин,– улыбнулся нарком без задней мысли. Уже секунду спустя он поймет, как поторопился.
– А я вот ни о чем. У меня вообще жены нет. Знаете, почему? Потому что жена – находка для шпиона, как это показал товарищ Зорге. Это значит, что завтра ваша жена переспит с нашим врагом и все, пропали все секреты страны и товарища Сталина. А я от этого гарантирован. И Адольф тоже – у него тоже жены нету. Так, может, и вам стоит?
Нарком похолодел – совсем недавно были арестованы жены первых лиц государства, Молотова и Калинина, и ему совсем не хотелось повторить участь этих "холостяков поневоле". Он понял, куда клонит вождь, и перехватил инициативу:
– Я понимаю, Иосиф Виссарионович. Вы правы… Донесение, конечно, дезинформация, но я обязан был доложить…
– Это правильно. Идите и работайте, товарищ Меркулов…
Работать. Работал Меркулов много, но без конца корил себя за то, что не так много, как тот же Берия. Вернее, не так продуктивно. Берия чуть ли не ежедневно и людей сажает, и перед Сталиным отчитывается, и культмассовые мероприятия инспектирует и курирует. А у Меркулова, как верно подметил товарищ Сталин, не всегда получается с агентурными кадрами правильную работу проводить. То ли дело те же его германские коллеги.
Скажем, в 40– м году встречался он с Гиммлером. Так уж повелось, что раньше наши крупные военспецы обучали их военачальников тонкостям ведения войны. Потом выяснилось, что эти же самые военспецы наглым образом шпионили на немцев – взять хотя бы того же Тухачевского. А теперь, после 38– го года уже наши командармы стали ездить в Берлин, чтобы учиться у их деятелей тому, чему русские кадровые царские офицеры обучили их в свое время. Неизвестно, как там насчет войны, а вот то, что разведка у них была организована на уровне, в этом сомнений не было. Начальник СС Генрих Гиммлер Меркулову, помнится, целую лекцию прочел о том, как правильно организовывать заброски агентов в глубокий тыл противника, на чем прокалываются все, кто занимается подделкой документов и как организовывать диверсии таким образом, чтобы никто ничего не смог потом определить и ни к чему подкопаться. Что– то он запомнил, что– то начисто выветрилось из его, и без того загруженной головы, но образ Гиммлера навсегда отпечатался в его памяти. С виду не примечательный, он так умел расположить к себе и так очаровать, что через 5 минут обычному слушателю уже неважно было, что именно он говорит – важно было только, чтобы этот сладостный поток речи лился, не останавливаясь. Умение втереться в доверие – вот главная черта разведчика, понял в те дни Меркулов. На мгновение тогда пропустил он мысль о том, что когда– нибудь начнется война между нашими странами, и тогда на разведывательном фронте мы с треском проиграем с первых же ее дней. Конечно, этого быть не могло – секретные протоколы, подписанные в августе 1939 года между правительствами двух стран, исключали какое бы то ни было военное вмешательство в сферу стратегических интересов друг друга, но ведь, как верно подметил товарищ Сталин: "хочешь мира – готовься к войне"!
Нет, нет, войны не будет, успокаивал себя Меркулов на обратном пути.
"Этому Зорге действительно нельзя доверять. Кто он такой? Я лично его в глаза не видел за все те годы, что он с нами сотрудничает. Забросили еще в 20– х, при Дзержинском, и с тех пор он спит с женами высокопоставленных чиновников и сливает нам информацию. Но всегда ли ей можно верить? Тут с 20– х годов столько воды утекло, что дух захватывает. Может, он скрытый троцкист, которого ввиду удаленности от центра не удалось вычистить? Или выкормыш Тухачевского, с которым много раз встречался на Западе и который тоже был не прочь чужих баб пощупать? Да и потом Гитлер… Товарищ Сталин ему доверяет, если не сказать больше…"
На этой мысли Меркулов себя остановил – не так давно довелось ему допрашивать с пристрастием одного начальника отдела Наркоминдела, который попался на анекдоте про то, что Сталин и Гитлер – педерасты. Помнил нарком, в каком виде несчастного доставили к нему на допрос. И – то ли от страха пребывания в точно таком же виде, то ли от кипящей внутри ненависти ко всем, даже ничтожным, врагам Советской власти, – поморщился и отогнал эти мрачные думы от себя подальше.
Он к ним еще вернется – когда неделю спустя, точно день в день, предсказанный Зорге, Адольф все– таки развяжет вероломную войну против СССР, перейдя рубежи и застав государство в фактически небоеспособном государстве. Сталин впадет в размышления, на долгих две недели закрывшись даже от ближайшего своего окружения и ни с кем не разговаривая, а войска в это время будут отступать и отступать до самой Москвы, оставляя в лапах фашистского захватчика наши родные города и села. Разведчики будут упорно молчать, а Меркулов будет все писать свои пьесы… И еще раз – когда в 44– ом, на закате войны Сталин снова вызовет его на беседу и припомнит их разговор 3– летней давности.
– Дураки мы с тобой, Меркулов.
– Почему, товарищ Сталин?
– Потому что Зорге тогда не послушали.
– Но вы ведь тогда правильно сказали: случайный он человек в нашей системе, неизвестно толком, можно ему доверять или нет. А тут такое решение от его бумажки зависело, что мы не могли, не проверив, слепо на нее положиться…
– От бумажки, говоришь? Бумажки это списки на расстрел, которые вы мне с Берией таскаете, а Зорге важный документ прислал, который мог весь ход нашей истории изменить. Со мной все ясно, я не разведчик. Откуда я мог знать, кто и как работал среди нашей агентуры все эти годы?! А ты– то куда смотрел?!
– Я самостоятельно решения по докладу Зорге не принимал, я с товарищами посоветовался. Товарищи все авторитетные, опытные.
– Кто?
– Товарищ Шахурин, например.
– Шахурин. Сам– то знаешь, что он тут недавно натворил?
– Так то сын его натворил. Партия разобралась и решила, что выделенный ей кредит доверия товарищу Шахурину выдан не зря, оправдал он доверие партии нашей. Потому и оставила его в должности…
– Да, верно, сын, – отмахнулся Сталин. – Ладно, я тебе кое– что другое поручить хочу.
– Слушаю вас, товарищ Сталин.
– Ты как к чеченцам, ингушам относишься?
– Я должен весь наш многонациональный народ любить, товарищ Сталин. Я же его интересы защищаю, на страже стою, так сказать…
– Дурак. Это не наш народ. Этот народ силой к России присоединили, против их воли, и потому со времен Шамиля он только и ждет, чтобы у России проблемы начались на внешних границах. Сразу на сторону врага переметнутся. Потому надо их выселить с насиженных мест и по всей стране расселить. Уничтожить до единого все равно не получится – а пока хоть один останется, спокойным быть нельзя. А вот расселить – это действительно хорошая идея, которую Политбюро обсудило и решило претворить в жизнь вашими руками, товарищ Меркулов. Справитесь?
– Думаю, да. Разрешите вопрос?
– Давай.
– Почему сейчас – когда мы практически вышли из войны победителями? Разве сейчас существует опасность для нас со стороны тех же чеченцев?
– Конечно, есть. Выйдя из одной войны, мы рискуем сразу же влезть в другую. Вы же помните, как один союзник нас уже вероломно предал. Так вот, со дня на день еще парочка других таких "друзей" появится у Советского Союза и у товарища Сталина. И вот они– то и смогут договориться с чеченцами. Нам этого допустить нельзя. Потому партия и поручает вам разработать план переселения и приступить к его исполнению как можно скорее!..
Все пошло вопреки разработанному плану с первых же дней его осуществления. Переселение началось в нескольких районах республики одновременно. В крупные тейпы выехали спецотряды НКГБ, бойцы которых объявили всем, проживающим в них, лицам о скором переселении и установили 48– часовой срок для сбора "пожиток". Как и следовало ожидать, два дня спустя никто не явился в пункт сбора. Меркулов был обескуражен, а вместе с тем, удивляться– то было нечему: надо знать чеченский народ, чтобы понять их нежелание сниматься с тех мест, с которых ни они, ни их деды– прадеды не уходили отродясь. Бывали времена, когда праотцы их с оружием в руках воевали против царской армии за эти самые земли, такие благодатные и плодородные, гостеприимные к друзьям и воинственные к врагам, коих бывало в этих горах немало, и потому надежда заместителя Меркулова, генерала Абакумова на то, что они вот так просто, без боя сдадут свои позиции была, мягко говоря, преждевременной.
Видя полное игнорирование властного распоряжения, отряды Абакумова попросились в бой – мол, шелохнем эти ульи как следует, да и выкурим оттуда всех пчел, что навострили свои жала против Советской власти. Меркулов воспротивился – в Ножайюртовском районе сам приехал разговаривать с крестьянами. Говорил про мудрую политику партии, про решение товарища Сталина и Политбюро ЦК, взывал к порядку и немного даже угрожал. Все без толку – крестьяне смотрели на него как на слабоумного. Тогда спросил Всеволод Николаевич:
– Может быть, вам просто тяжело сниматься со своих мест? Я понимаю, что ту же скотину в вагон с собой не засунешь, а больным и старикам, что тоже являются членами ваших семей, тяжело транспортироваться с места на место. Может, в этом вам помочь?
Говорил он по– доброму, открыто, миролюбиво, и потому вскоре в глазах слушателей его заблестел огонек. По нему нарком понял – он попал в самую точку. Что ж, помочь так помочь; Советская власть еще никому не отказала в помощи за почти 30 лет своего существования. И тогда сначала открыли огонь по скотине, превратив с помощью старого доброго "Максима" в кровавое месиво огромные поголовья коней и коров, а уж потом и в домах, покосившихся лачугах горных крестьян уже без пулеметов, а с браунингами в руках лихо разбираясь с потенциальным перебежчиком. Ловко бойцы Абакумова принуждали основную массу к выполнению указов Советской власти – никто не хотел никого убивать, а