"товарищи маузеры" использовались только как средство дисциплины. 20– 30 голов разлетелось по стенам на глазах остальных членов семей, взывающих на непонятном языке к своему Аллаху и одновременно посылающих бойцам проклятья – и вот уже все остальные как миленькие встали под автоматы НКГБ, загрузились в товарные вагоны (не в пассажирских же перевозить будущих врагов народа) и отправились в холодные края.
Хуже всех обстояло дело в деревушке Хайбах – там Всеволод Николаевич вернулся мысленно к Катыни, сделав в дневнике такую запись:
"Поразительно, как жители Хайбаха не хотели переселяться. И главное– необъяснимо. Ну что им, жалко что ли? Какая разница, где жить – здесь или на Сахалине; везде же Советская власть?! А встали стеной, так, словно враг подступил к их воротам и нет у них выбора, кроме как защищать родную землю… Нет, все– таки был прав товарищ Сталин – нельзя им доверять. Советская власть обратилась к ним с пустяковой, казалось бы, просьбой, которую люди, ничего от партии не скрывающие и не вынашивающие никаких коварных замыслов, выполнили бы, глазом не моргнув. А они в ружье!
Что ж, как правильно писал товарищ Горький, нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики. Они в ружье, а мы не хуже! Всю деревню поставили у большого ущелья и последний раз спросили: пойдете добром или нет? Возможности насильно тащить каждого у нас не было – нет столько людей, война все– таки, а потому основные силы Абакумова задействованы на фронтах. Да и желания, после тех сил, что потрачены в других районах и тейпах. Они отказались. И скомандовал я огонь!..
Подумал про Катынь – нечто похожее в моей биографии уже когда– то было. Но, если тогда я еще метался и терзался, то тут нечего было и раздумывать. Всех выкосили – от мала до велика, – потому что, как опять– таки верно подметил наш мудрый вождь если останется хоть один, не будет сладу с этой нацией, для которой каждый русский – что коммунист, что беспартийный – априори враг.
Sic transit gloria mundi – и вот уже тела покоятся в ущельях, и предстала нашему глаза одна только пустая деревня, которую, по понятным причинам, приказано было сжечь. К чему оставлять эти памятники? Для кого? Уж явно не для того, чтобы годы спустя эти холмы были местом паломничества несогласных и инакомыслящих, которые, как я уже сейчас понимаю, будут всегда даже при нашем справедливом строе…"
Все это время товарищ Меркулов продолжал выполнять основную работу – курировать деятельность секретных разведывательных подразделений за рубежом. Видя, что у него мало успехов на этом поприще, и все воинские успехи доблестной Советской армии являются исключительно заслугой ее командования да контрразведки СМЕРШ, возглавляемой заместителем Меркулова Абакумовым, Сталин готовил его смещение. Может поэтому, а может – потому что надо было кого– то публично обвинить в игнорировании донесения Зорге, который к тому моменту уже поплатился за свое донесение жизнью. Не может же мудрейший вождь дать такого маху, чтобы слепо не поверить советскому разведчику в угоду сладкоголосых обещаний Гитлера – потому таковым субъектом должен был статьи Меркулов. Зная же, что натура писателя довольно хрупка и потому может не выдержать сильной опалы, он планировал объединить НКГБ и НКВД под началом Берия, а самого Меркулова сделать каким– нибудь второстепенным заместителем во вновь созданном наркомате. Но сейчас это было не время – война все еще шла, а коней, как известно, на переправе не меняют. Как только она закончилась, Сталин сразу принял решение и отправил Меркулова начальником управления советского имущества за границей (в Германии), хоть формально и оставив его в подчинении Берия, но фактически откомандировав к его любимому Жукову, командовавшему в ту пору Советской оккупационной администрацией в Берлине, с чьими словами нарком всю жизнь связывал свое восхождение…
***
"Ну надо же, видимо, опять прав оказался товарищ Сталин. Записался я своих пьес, никому не нужных. Пока наркомом был – ставили во всех театрах, как только за кордон услали так ни копейки авторских отчислений, ни одной постановки ни на одних, самой захудалых, подмостках… Пока ерундой занимался, этот прохиндей Абакумов обскакал меня как донской скакун ишака. И ведь подумать только – такой исполнительный был зам, всегда все поручения выполнял, под козырек брал вперед всех, отчитывался за каждый шаг. А как только случай подвернулся, так первый же подсидел меня, хоть в верности клялся. Вот уж действительно, в тихом омуте черти водятся… Ведь это же я должен был у Берии стать первым замом по госбезопасности, а не он! Конечно, доля справедливости в этом есть – пока война шла, мои разведчики промах за промахом допускали, а его контрразведчики, СМЕРШевцы, потрудились на славу. Но ведь это же не повод прыгать через голову! Из полковника в генерал– полковника превратился за полгода! А я?! Я ведь все ступени как положено, одна за другой, безо всякой протекции. А этот – только лизанием известного места товарищу Сталину за такой смехотворный срок себе место под солнцем пробил. Ведь успехи его подчиненных – еще не повод меня задвигать на второстепенную работу, а его возносить до небес… Ну да, ничего, пусть поработает, там, глядишь, узнает, что такое работа в верхах. Он ведь еще главного закона бюрократа не знает – не в качестве работы дело, в другом. Это сегодня ты товарищу Сталину понравился, а завтра ведь все может измениться, и сам станешь жертвой такого же ушлого выжиги, как сам…"
С такими мыслями начальник контрольного управления советского имущества за границей Всеволод Меркулов входил в кабинет маршала Жукова – командующего Советской оккупационной администрацией в Германии. Прошло всего полгода с того момента, как он вместо ожидаемой должности заместителя главы объединенного НКВД– НКГБ Берия по вопросам госбезопасности был задвинут на второстепенную должность "завхоза" в разгромленном рейхе, а предназначавшуюся ему – по его разумению – должность занял бывший руководитель контрразведки Виктор Абакумов. Тот самый Абакумов, вместе с которым они расстреливали поляков в Катыни и переселяли чеченцев и ингушей во время войны, обскакал своего шефа и занял место под солнцем. Да ладно бы просто занял – начал активно сажать друзей бывшего руководителя, очевидно, доказывая товарищу Сталину свою нужность и желая как можно больше приблизиться к кремлевской верхушке. Неровен час и сам отставной нарком окажется в числе… тьфу, даже мысленно произносить это словосочетание Всеволод Николаевич не рисковал. Меж тем, жизнь научила его хорошему правилу: проблему легче предупредить, чем решить. Именно за этим он сегодня и пришел в кабинет всесильного маршала.
– Заходи, Всеволод Николаевич, – улыбнулся с порога Жуков. Еще бы ему было не улыбаться – буквально вчера Меркулов дал распоряжение пропустить через границу с биркой госимущества вагон с "наколядованным" маршалом в разгромленной Германии добром. Прибыв в Москву, этот вагон "исчезнет" из ведения Главного управления, а интерьеры маршальской дачи пополнятся несколькими десятками красивых гобеленов и ковров из самого Берлина. – Как дела?!
– Да все ничего, Георгий Константинович…
– Как– то странно ты выражаешься… Все ничего. Или хорошо, или плохо. А ничего – это что? Это ничего!
– Да нечему пока радоваться, товарищ маршал.
– Что так?
– Дурные вести из Москвы.
– А что там? Кажется, на твоем месте Абакумов теперь…
– Именно о нем и речь.
– Тут я с тобой согласен. Дерзкий и мерзкий тип. Явился давеча без доклада, попытался арестовать нескольких генералов и полковников без согласования со мной. Ну да я его отправил восвояси самого едва ли не под конвоем. Будет знать, как сюда соваться!
– Что ж, здесь вы его урезонили. А в Москве, видать, некому…
– А что такое?
– Шахурин арестован. Вы же знаете, что мы с ним давно были в приятельских отношениях…
– Шахурин?! – вскинулся маршал, для которого эта новость была сродни разорвавшейся бомбе.
– Именно. А кто его правая рука? Правильно, Новиков. Его арест готовится со дня на день. Он, кажется, друг ваш?..
– Правильно кажется. Но ведь Новиков…
– Дело не только в Новикове. Им уже подготовлены материалы на арест других ваших друзей – певицы Руслановой и ее мужа, генерала Крюкова.
– А они чем виноваты?
– Думаю, что близость к вам сейчас скорее недостаток, чем достоинство. Отец народов боится вашей власти, вашего авторитета, и потому жаждет как можно скорее избавиться от вас. Вас самого, быть может, и не рискнут арестовать, но дискредитировать с тем, чтобы сделать ручным – постараются. Берия через Серова дружит с вами давно, практически всю войну если не плечом к плечу, то всегда на прямом проводе. Значит, через него действовать не вариант. Остается Абакумов – он давно, еще со времен СМЕРШа, на вас зуб точит. Власть ваша и образованность ему – несостоявшемуся полководцу – покоя не дают. Меня он давно мечтал подсидеть, давно ненавидел, и потому наша с вами дружба, которой, как вы помните, скоро 10 лет, для него дополнительный фактор как против вас, так и против меня.
– И куда же это мы с тобой, друг ситный, пританцуем таким макаром?
– Даже и думать страшно.
– Думать надо не об этом. А о том, кто нам сейчас помочь может. Берии разве позвонить? Пусть урезонит зама своего.
– Не думаю, что это выход. Хотя он ближе, чем кажется.
– Где это?
– В вас.
– Во мне?! Я– то сейчас как, отсюда, всю эту катавасию остановлю?
– А я уже про это подумал. Для этого мы Берию используем, Лаврентия Павловича. Я ему как бы между делом расскажу, что здесь в вашем распоряжении десятки генералов, которые на совещаниях хватают каждое ваше слово и готовы в любую минуту двинуть по вашему приказу танки на Москву. Конечно, такой приказ невозможен, но если абстрагироваться, предположить… Они же все вам погонами обязаны! Лаврентий такие слухи любит – а если ваш друг и его подчиненный Серов ему их с вашей подачи подтвердит, то совсем хорошо. Тогда он вас точно в Москву отзовет. И на должность не ниже замминистра.