ам. Причем, иной раз женщина– шпион куда опаснее своего коллеги– мужчины. Однако же, природная порядочность Берии заставила его поначалу обвешать маршала орденами и медалями, наградить всеми возможными премиями и точно таким же табельным пистолетом, какой хранил Жуков в своем дачном комоде. При этом, маршал не особо– то и горевал по своей убиенной женушке – уже год спустя он женился на дочери своего одноклассника, которая была младше его на 32 года.
Однако, со временем товарищ Кулик уже «не хотел быть столбовой дворянкой, а хотел стать вольною царицей». Этого Берия уже не стерпел. Он обратил внимание Жукова на явные промахи и недоработки Кулика в первые дни войны, которые в ряде случаев приводили к сокрушительным разгромам и отступлениям регулярных частей Красной Армии. Жуков разделил его точку зрения и написал обо всем этом доклад в Ставку. Берия и сам бы мог написать нечто подобное, грамотности ему было не занимать, но в его исполнении такая бумага звучала и выглядела бы как месть маршалу за его подколы, суть которых понимало все больше людей, присутствовавших на правительственных приемах. А вот Жуков идеально подходил на роль писателя…
Позже по его докладу Кулика несколько раз пропесочили, что не повлекло для него особых последствий. Выводы для себя он сделал, да и военачальники на фронте были нужны хорошие и разные, так что в общем как– то улеглось. Жукову было приятно, что он помог Берии, тем более, что тот все дни войны отвечал ему своей благосклонностью. Но стоило войне закончиться – как Кулик снова стал припоминать Лаврентию Павловичу пропавшую жену. Тогда снова выкопали из анналов доклад Жукова, да проанализировали как следует всю остальную деятельность Кулика на фронтах. Разобрались. На сей раз обещаниям не поверили – расстреляли…
Ох, как же надоели маршалу воспоминания о войне, слов нет! Сейчас ведь опять садиться за корректуру воспоминаний. Лучше вспомнить, что после нее было…
А после была Победа! Та самая, которую ждали и за которую воевали!..
После Победы маршала назначили командующим Советской оккупационной администрацией в Германии. Об этом напоминают ему редкие и антикварные вещи, до сих пор еще хранящиеся на даче и украшающие ее. Здесь и картины, и старинные гобелены, и резная мебель 18– 19 веков, и фарфор, и хрусталь, какого не видели в СССР даже жены министров и дипломатов по сей день… Откуда? Долги. Мало ли немцы вывезли из СССР народа, угнали в рабство и посажали в концлагеря? Мало ли художественных ценностей незаконно покинуло территорию страны в ходе варварской войны и навсегда осело в частных коллекциях немецких банкиров и промышленников? Мало ли крови сам маршал пролил на полях сражений – и своей, и солдатской? Имеет он при таких обстоятельствах право на маленькую компенсацию? И это – притом, что его войска, в отличие от войск того же Черняховского, не убивали и не насиловали немцев на финальной стадии берлинской драмы, они всего лишь брали небольшое возмещение понесенных на фронте лишений и издержек…
Брал не он один, многие генералы тогда разжились и обогатились. Отличие в том, что Жуков умел прятать, не афишировать, зная, как не любит показной роскоши товарищ Сталин. Иные не умели, за что и платили – кто жизнями, а кто свободой. Чтобы не ошибиться в этом – щепетильном, с юридической, в том числе, точки зрения, вопросе – был у него советник, Вышинский. Как сейчас помнит маршал тот день, когда он в очередной раз явился к нему с докладом…
Андрей Януарьевич Вышинский был знаком с Жуковым еще с того самого, кажущегося далеким, 38– го года, когда Георгий Константинович – конечно, не по своей инициативе, а по негласному указанию Сталина, – отправил под суд маршала Блюхера. Обвинение на том процессе поддерживал Вышинский – тогда прокурор СССР. Жуков присутствовал на заседаниях и слышал, какие речевые обороты подбирал этот образованный и острый на язык человек в описаниях злодеяний Блюхера, еще вчера казавшегося Жукову просто заблудившимся человеком. На деле выяснялось – по ходу речи Вышинского – что Блюхер был отъявленным негодяем в быту, истязал жену и детей (кстати, состоявших вместе с ним на службе в японской разведке), сам в годы Первой мировой служил немцам, а после по поддельному паспорту оказался в СССР, что планы и замыслы его шли куда дальше простого неповиновения приказу товарища Сталина начать бомбардировки Японии.
«Надо же, – думал в те дни Жуков, – как все– таки далеко видят представители юридической профессии, какие они все умные и образованные. До них мне, ученику скорняка и сыну сапожника, расти и расти…»
Восхищение, которое в те дни поселилось в душе Жукова относительно Вышинского, омрачилось только тем, что маршал Блюхер до приговора не дожил – в тюрьме его забили до смерти люди Меркулова. Сам замнаркома внутренних дел, отвозя тело Блюхера для кремации в Донской монастырь, чуть ли не ревел в силу своей впечатлительности. Жуков, еще исполненный впечатлений от напора и уверенности Вышинского, от изрекаемой им правды, тогда строго отчитал Меркулова, приобретя еще одного друга…
Образованности этому потомку польских дворян было не занимать – одно время он, будучи одним из самых молодых профессоров в Союзе, даже возглавлял МГУ! После сошелся с Молотовым, который, в силу как должности, так и природной дипломатичности, сразу отсеивал человеческие зерна от плевел – и по окончании войны пригласил его на дипломатическую работу, выделив из великого множества соискателей. Думается, что Сталин принял такое решение перед лицом предстоящего Нюрнбергского процесса из жалости к военным преступникам – будь Вышинский в кресле главного обвинителя, их ждало бы настоящее аутодафе в лучших традициях Торквемады.
Встречались они и в 45– ом, когда вместе принимали у Кейтеля капитуляцию Германии. Жуков был на подписании акта как представитель Ставки, а Вышинский как юрисконсульт – допустить казуистическую ошибку в таком деле было смерти подобно. Тогда справились на ура – объегорить в правовых вопросах давящегося слезами старика Кейтеля не составило хитроумному Вышинскому особого труда. Но далее начиналось самое интересное – на Жукове теперь лежала организация всей послевоенной жизни в Германии, а в таких вопросах без юрисконсульта, да еще с глубоким знанием международного права, не обойтись. Потому на первых порах Андрея Януарьевича оставили при маршале как юриста. Жуков искренне верил в то, что его организаторских талантов хватит, чтобы осуществить послевоенное строительство на оккупированной территории, и юрист ему здесь явно ни к чему, но противиться назначению не стал – как– никак, человек, отлично разбирающийся в советских законах, был ему здесь нужен, чтобы правильно организовать вывоз ценностей, которые уже тогда маршал и его жена стали собирать по всей территории освобожденной Германии. В общем, предоставив Вышинскому пост возле себя, маршал, главным образом, действовал в своем же интересе – во– первых, человек с мозгами и связями в Прокуратуре СССР никогда не помешает, а во– вторых, тем самым он стал на одну ступень ближе к Сталину: все– таки Вышинский, исполнявший в течение многих лет на многих политических процессах роль обвинителя, обладал на Сталина огромным компроматом, который всегда можно было использовать в его, Жукова, интересах.
Сегодня Вышинский явился к Жукову с докладом. Он как всегда сиял подобно ласковому берлинскому солнцу, сжимая под мышкой папку с информацией, предназначающейся Георгию Константиновичу. Глядя на него, улыбнулся и маршал – значит, поручения его отставной прокурор выполнил на совесть.
– Здорово. Заходи. Что у тебя?
– Все, как вы велели, товарищ маршал.
– Давай по порядку.
– Сначала по Кузнецову.
Маршал поморщился– командующего ВМФ адмирала Николая Герасимовича Кузнецова он давно не любил. То ли потому, что тот не давал ему присваивать себе победы на море в годы войны, то ли потому что успехи адмирала шли почти в ногу с маршальскими, то ли потому что внешностью адмирал был не обделен, и потому баб вокруг него вилось не меньше, а порой даже и больше, чем вокруг самого маршала. А вот сложилась между ними такая нелюбовь. И поставил себе Жуков задачу – при помощи старых связей Вышинского в прокуратуре Союза если не посадить адмирала на скамью подсудимых, то, по всяком случае, форс с него сбить. И Вышинский взялся ему в этом способствовать.
– Попросил своих старых друзей, следователей из центрального аппарата Прокуратуры Союза, они кинули клич в прокуратуры военных округов и гарнизонов, где во время войны служил Кузнецов и нашли! Оказывается, в 1942—1944 годах Кузнецов и несколько его подчиненных адмиралов без разрешения Правительства СССР передали Великобритании и США секретные чертежи и описания высотной парашютной торпеды, дистанционной гранаты, нескольких корабельных артиллерийских систем, схемы управления стрельбой, а также большое количество секретных морских карт. Конечно, тогда все объяснялось ленд– лизом и братской взаимопомощью, которую он списывал на открытие второго фронта. А сегодня? Понимаете, чем это чревато? Товарищ Сталин только и говорит о том, что третью мировую вот– вот развяжут с нами наши вчерашние союзники. Черчилль ворчит, Эйзенхауэр к войне готовится. В свете такой внешнеполитической обстановки их поступок иначе, чем предательством, назвать нельзя. Думаю на этой же неделе обратиться к Руденко с соответствующим рапортом. Пусть возбуждают дело и маринуют наших голубчиков по полной программе.
– Абсолютно прав. А что по второму вопросу?
– Вот тут осложнения. Инициатива исходит лично от товарища Сталина или от кого– то из его ближнего круга. Ничего поделать по линии прокуратуры не могу. Мои только подтвердили, что действительно идет следствие и идут аресты… Видно, придется лично вам с товарищем Сталиным повидаться…
Вторая просьба Жукова состояла в том, чтобы прекратить начавшееся на Родине уголовное преследование его товарищей – генерала Крюкова, его жены, певицы Руслановой, главного маршала авиации Новикова, наркома авиации Шахурина и других. Накануне его помощник, бывший заместитель Берии Всеволод Меркулов явился к нему на прием и доложил: