– Не уведомили. Да и зачем мне? Я ведь в ЦК не состою.
– А ты не думаешь, почему не уведомили?
– Понятия не имею.
– Сразу видно, не политик ты, Георгий.
– Вы политик, Никита Сергеевич. Растолкуйте.
– Если не сообщил, значит, своим близким тебя не считает. Значит, приди он к власти – так и будешь ты по гарнизонам слоняться без флага и родины. А на место министра обороны он назначит Василевского.
– К чему клоните?
– К тому, что, если примешь нашу сторону, пост министра получишь гарантированно.
– А в чем это должно выражаться? Мне что, прийти и в морду ему плюнуть со словами «Я теперь с Никитой»?
– Зачем? Помоги нам арестовать его, и все.
– И все? – рассмеялся Жуков. – В его подчинении Таманская, Кантемировская дивизии, дивизия Дзержинского, вся милиция страны. Как вы это себе представляете?
– А он кто такой?! Он министр внутренних дел. А председатель правительства, товарищ Маленков – с нами. Так что все, нужные тебе, части, в твое подчинение переведем. И командуй!
– Тоже вариант… А что, если он узнает раньше времени?
– Не узнает, – хитро прищурился Хрущев. – Его в Москве пока нету. А как прилетит – сразу надо брать.
– А где он?..
…В этот день Берия прилетел из Германии, где после смерти Сталина, до сих пор внушавшего ужас не только собственному народу, но и всему населению Восточной Европы, начинались разброд и шатание. Сильной руки больше не будет, поняли немцы, и решили последовать за своими более обеспеченными братьями из ФРГ, выйдя из– под крыла СССР. Решено было послать туда Берию, который более всех из верхушки ЦК был приближен к Сталину и наводил ужас – в силу должности и авторитета – на несогласных любого масштаба. Расчет оказался верен, появление всесильного и некогда ужасного министра внутренних дел произвело должный эффект, но сам Бери я, как казалось, не был доволен итогами командировки, о чем и решил сообщить на Пленуме.
– Понимаете вы, что без экономических реформ нам соцлагерь не удержать? – прозорливо сетовал Лаврентий Павлович. – Наши люди едва терпели лишения после войны, обоснованно не понимая, куда уходят миллионы народных денег и зачем снова строить армию, когда агрессор повержен. А европейцы не будут терпеть ни дня. К какой войне и с кем надо готовиться тем же немцам? Со своими братьями за Берлинской стеной? Но, даже если рассуждать таким образом, все равно непонятно, почему их завтрашние враги и оппоненты сегодня живут лучше них? Значит, они ни к какой войне не готовятся? Одним словом, военной демагогией мира больше не сохранить. Нужны реформы. Нужны послабления, иначе завтра заполыхает весь континент. Начнется с ГДР, потом Венгрия, потом Чехословакия. Вам это надо?!
– Ты, Лаврентий, куда– то не туда уводишь, – напрягся Маленков. – Что ты понимаешь под «экономическими реформами»? НЭП предлагаешь вернуть? А может, сразу разрешим им к капитализму примкнуть?! Это же экономическая контрреволюция, Лаврентий! Слышать это от тебя, старого партийца, мне…
– Хорошо, – прервал его Берия, понимая, куда тот клонит. – В противном случае, мы должны будем содержать их всех за счет дотаций из Госплана. Есть у нас на это средства? Нет. Так о чем говорить?
Маленков и Хрущев недоуменно переглянулись. Последний перенял эстафету, встал и начал:
– А нам с вами, Лаврентий Павлович, давно говорить не о чем. Власть узурпировали – нас не спрашивали, а мы и промолчали. Когда сажали наших родственников по своему усмотрению, без суда и следствия – мы молчали, да нас и не спрашивали. А теперь и нас всех задумали под арест, а самому – туда переметнуться?! К врагам? Капиталистам отдать наши кровные завоевания, которые мы в войну такой ценой добывали?! А потом что? Россию– матушку под нож ради вашего друга Черчилля пустим?
– Никита, да ты что?.. – побелел Берия.
– Знамо чего. Ваши планы нас арестовать, Лаврентий Павлович, всему Пленуму хорошо известны. И потому Пленум хочет задать вам вопрос – кто дал вам право, без санкции ЦК, покушаться на его главный орган?!
Берия по взгляду Хрущева понял – если срочно не предпринять мер, все будет кончено. Он взял листок бумаги и карандаш и неистово начал писать, «ТРЕВОГА! ТРЕВОГА!». Он рассчитывал передать листок охране, проинструктированной на этот случай – но не знал, что Жуков час назад всю охрану в Кремле, в том числе бериевскую, сменил на подконтрольные ему части дивизии Дзержинского. Правда, и передать бумажку случая не представилось – видя, что тот пытается подать тревожный сигнал, Маленков подскочил с места, в два прыжка, несмотря на грузность своего тела, оказался за плечом Берии и вырвал у него и листок, и портфель.
– Да что это такое происходит, товарищи?! Вы права не имеете! Без санкции ЦК меня никто…
– Ладно, хватит, – махнул рукой Хрущев. – Товарищи, ставлю на голосование вопрос об исключении товарища Берия из числа членов ЦК и лишении его всех государственных постов в правительстве! Кто за?!
Взмах рукой, который нарочито перед лицом Берии сделал Хрущев, был знаком Маленкову, после которого он нажал на кнопку под столом. Сигнал от кнопки услышали в соседнем кабинете, где в это время сидели Жуков и несколько вызванных им из штаба Московского военного округа генералов и полковников, чьи кандидатуры он включил в состав специальной оперативной группы для ареста Берии. Тот еще не успел опомниться, как дверь сзади него распахнулась, и на пороге появились Жуков со– товарищи. Увидев старого приятеля, Берия сразу заулыбался:
– А, Георгий. Слава Богу. Ты посмотри, что они тут…
Маршал не дал ему договорить:
– Лаврентий Павлович, вы арестованы.
Слова товарища прозвучали для всесильного министра как гром среди ясного неба. Он даже не смог ничего сказать, только молча открывал рот и хватал воздух, как рыба. Через мгновение на его запястьях защелкнулись наручники, и Лаврентий Берия навсегда покинул Кремль. Спустя полгода заключения на гауптвахте московского гарнизона он будет расстрелян.
А еще несколько месяцев спустя между Жуковым и Серовым, который тогда был заместителем Берии, а ныне стал председателем вновь образованного Комитета государственной безопасности, состоялся задушевный разговор за рюмкой водки на той самой даче в Пахре, где легендарный маршал будет потом писать свои мемуары.
– Слушай, Георгий, – после очередной рюмки заговорил вдруг Серов. – Я давно тебя спросить хочу, да все на трезвую голову не решаюсь. Пьяному– то море по колено, так что не обессудь…
– Что хочешь спросит? Давай напрямую, ты же знаешь, я не люблю, когда юлят.
– Как же так вышло с Лаврентием? Он ведь другом твоим был. Если бы не его прикрытие, Абакумов бы тебя после войны съел вместе с потрохами за шмотки твои, что ты из Германии вагонами таскал. Он все– таки, в свете таких обстоятельств, надеялся на твою поддержку, а ты…
– А что я? Я исполнял указание ЦК! По своей ли инициативе я туда поперся? Если бы не я, так другой. Сам понимаешь…
– Понимаю…
– Ну вот.
– Понимаю, что Никита без твоей поддержки никогда бы не решился такое сотворить. Кишка у него против Лаврентия была тонка. И ты это знаешь не хуже моего.
Контраргумент Серов привел действительно сильный – крыть было нечем. Без Жукова и генералов, в глазах которых именно он – маршал Победы, – а не Хрущев и его сомнительное окружение, имел непререкаемый авторитет, операция по аресту Берии, конечно бы, провалилась.
– Ну а ты, что, не согласен с тем, что он враг? – парировал Жуков «из другой оперы».
– Да брось. Мы же не на партсобрании. И потом – ты ведь так не думал, когда он и Меркулов тебе помогали цацки из Германии переть, а потом отмазывали тебя перед Абакумовым и Сталиным, а?
– Ну с кем не бывает, – сдавался маршал. – Ну не повезло ему, не фортануло, как выражались в местах, откуда я родом. Что поделать – еще усатый завел такой порядок, что сегодня ты, а завтра я. Ну отказал бы я Никите, а что потом? Где гарантия, что через этот отказ не нажил бы я себе врагов в лицах все тех же Маленкова и Хрущева? Надо оно мне было?.. Понимаю, что помог мне Берия, и очень помог, спасибо ему за это, но все эти шмотки, что я вывез при его непосредственном участии, не идут ни в какое сравнение с тем, что могло меня ожидать, встань я против линии партии. Шмотки шмотками, а линия партии – это для коммуниста святое, сам понимаешь.
– Понимаю, – вздохнул Серов. Маршал явно оправдывался, не хотел терять друга в его лице, и тот это понимал, но все же гнал от себя дурные мысли, принимая за чистую монету все, что говорил ему сейчас Георгий Константинович. – Кстати, о шмотках. Ты знаешь, что Русланова вышла из тюрьмы?
– Да, слышал.
– И так спокойно об этом говоришь?
– А что мне, до потолка прыгать? Ну подруга, ну освободили, разобрались – здорово. Что дальше?
– Ты и правда ничего не понимаешь. Дело не в этом, а в том, что она и Крюков теперь про тебя говорить станут. Это ведь они помогали тебе ценности вывозить. Конечно, и сами обогатились, но ведь у них– то все отняли, а у тебя много чего осталось. А, Георгий? Да и потом – если делали вы в Германии после войны одно и то же шкурное дело, то почему их посадили, а ты на свободе остался?
– Ты ведь знаешь…
– Знаю, что Берия тебя спас. А их нет. Потому они теперь героями будут, а ты запросто можешь оказаться пристегнутым к лику Лаврентия Павловича, упокой Господь его душу. Тогда и арест его тебе припомнят – скажут, что подозрение от себя отводил, потому и выпрыгивал из штанов, когда его обструкция началась. Может такое быть?
Маршал побледнел:
– Может.
– Вот и я о том.
– А что делать? Обратно их, того?..
– Э, нет. Такое больше не пройдет, да и я на такое не пойду. Тут надо что– то поумнее выдумать.
– Может, несчастный случай?
– Тоже нельзя. Слишком фигуры значимые – сразу пойдут разговоры, кому их смерть оказалась выгодной. И твоя фамилия там в первых рядах замаячит. Надо оно тебе?
– А как поступить?