– Посуди сам. Человек только вышел из тюрьмы. У него все отобрали. Он гол, как сокол. Конечно, свободу вернули, а одной– то свободой сыт не будешь. И от нас с тобой, Георгий, зависит, как их с мужем жизнь сложится на воле. Квартира, например. Она же конфискована. Отпустили– то их не по реабилитирующим основаниям, а ввиду переквалификации преступления на менее значительное. Значит, все конфискованное останется в собственности государства. А взамен мы им пока ничего не дадим – они же только– только с обществом за свои преступления рассчитались, а значит, жизнь с чистого листа начинают. Все одно – комсомольцы. А где ты видел, чтобы каждому комсомольцу квартиру давали?..
– Не совсем понимаю, к чему ведешь?
– А к тому, что на голодном пайке долго они оба не протянут. И тогда и тебе нечего будет бояться, и руки твои останутся чистыми.
Жуков улыбнулся. Разговор с другом воодушевил его, он мысленно поблагодарил судьбу за такое знакомство и поднял тост в его честь. А уже две недели спустя жена сообщила ему о том, что Русланова предприняла попытку самоубийства. В предсмертной записке написала, что довели ее до этого бытовые трудности, с коими бороться она – пожилая женщина – больше не в силах. Ее спасли, а записку Александра Диевна спрятала у себя.
– Жора, она же подруга твоя?! – вопрошала супруга, потрясая перед маршалом затертым куском бумажки, привезенным из Института Склифосовского. – Почему не хочешь ей помочь? Почему довел до такого? Разве не в твоих силах дать ей квартиру, вернуть на работу в Москонцерт? Ведь прозябает где– то в Черемушках в съемной комнате как бездомная! И кто – великая певица!
– Да понимаю я все, – отмахнулся маршал. – Только и ты пойми, что, если все ей вернуть, я сразу останусь виноватым. У меня ничего не отобрали из награбленного там, а у нее все. Сразу поползут слухи по Москве о том, что Берия меня тогда спас и состояние мне помог сохранить, что выделял он меня. Значит, смогут меня на одну скамью с ним посадить и отправить туда же, куда и его отправили. Она же баба, деньги и золото любит, а значит, боталом своим может меня туда же свести, откуда сама пришла.
– Ну и дурак же ты, Жора. Что же ты думаешь, если она за столько лет на тебя ни одного протокола, ни одного доноса не подписала, то теперь возьмет вдруг и изменит всем своим принципам?
– Кто ее знает?
– Тогда включи логику. Голый человек – опасный человек, разве не так тебя Сталин учил? Дай ей краюху, толику малую от того, что было, и она тебе век благодарна будет. Ей надо рот заткнуть. Сам же говоришь, блага материальные она любит. Правильно говоришь. Так дай. И на всю оставшуюся жизнь для нее героем станешь, и слова худого она про тебя под пытками не скажет.
Жуков задумался – пожалуй, это был тот редкий случай, когда женщина была права. Он вышел в соседнюю комнату, поднял трубку телефона и заговорил:
– Это Жуков. Москонцерт дайте… Здравствуйте, маршал Жуков беспокоит. Я по поводу певицы Руслановой. Вы разве не в курсе, что ее освободили?.. Значит, приходила? Почему не приняли, не восстановили на работе? Вас бы туда засунуть на 8 лет, как ее, посмотрел бы я, как вы запели… Ладно, хватит. В общем, так. Русланову в штат вернуть, дать гастроли. Причем, желательно, подальше от Москвы. Поставить в очередь на квартиру. И чтобы, пока она по гастролям ездит, эта очередь подошла. Поняла меня? Разберешься, как, не то сама вылетишь. Привет.
… Прошел год. Теперь перед маршалом стояла новая ответственная задача – ядерные испытания. Почти десятилетие готовился СССР к новому витку отечественной истории. Еще Берия начинал заниматься курированием проекта, в котором значительных успехов добились академики Курчатов и Ландау и который только сейчас подошел к своей завершающей, стратегической стадии. Проведение испытаний решено было поручить маршалу Жукову – масштаб мероприятия не позволял размениваться по мелочам.
Сам же маршал сразу рассудил – опыта в проведении подобных мероприятий у него нет. Кто будет давать советы по правильной постройке полигона? Тогда академик Курчатов предложил ему посмотреть секретные кадры американского ядерного испытания на полигоне в Лос– Аламосе – их недавно удалось выкрасть ведомству Серова. Маршал согласился.
На кадрах было видно, что полигон обустроен как настоящая деревня. Кругом виднелись хозяйственные и жилые постройки, детские карусели, была даже дорога с потертым асфальтом, по которому становилось понятно – недавно по ней ездили машины.
– А это и есть деревня, – разъяснил Курчатов. – Только людей эвакуировали, а вместо них в домах посадили манекенов.
– Зачем? Разве нельзя бомбу сбросить в пустыню?
– В том– то и дело, что нет. Нам надо исследовать влияние радиации на организм человека как в эпицентре взрыва в момент распада атома, так и после него. Ну после понятно – ветром разнесет на десятки километров вокруг, потом хоть всю жизнь измеряй. А в эпицентре как? Кого туда загонишь? Разве что собак да кошек они привязали, будут вот на них проверять, если конечно от таких тушек вообще что останется в результате распада. От человека могло бы больше остаться, да кто ж разрешит такие опыты на людях ставить?..
– А что толку от манекенов? Они ж не живые.
– А что делать– то, товарищ маршал?
– Людей насуем.
– Как?! – глаза Курчатова едва не выкатились из орбит.
– А как они собак и кошек привязывали? Силой.
– Людей? Силой? Оружием?
– Ну не только силой и оружием. Вотрем им в уши, что надо ради партии и родины жизнь положить – война не так давно кончилась, так что, думаю, найдутся еще отчаянные. Потом семьи их премируем, наградим по полной программе – думаю, Никита Сергеевич нас поддержит в этом вопросе, все– таки государственное дело делаем. Ну а тех, до кого не удастся достучаться, сам Бог велел туда отправить – значит, не патриоты, значит, предатели, и туда им и дорога.
Курчатов все еще не верил своим ушам:
– Вы думаете, кто– нибудь согласится добровольно?
– Игорь Васильевич, вы где в войну были?
– На Урале, в эвакуации.
– А я на фронтах. И людей наших знаю получше вашего. Не знал бы, не говорил. Согласятся. В крови это у нас.
– А где же живут такие люди? Где будем проводить испытания?
– А там же, на Урале. В Оренбургской области, Тоцкий полигон. И дату запишите – 14 сентября 1954 года…
…В назначенный час бомболюк самолета открылся, и бомба с едва различимым свистом опустилась на землю. Маршал и члены госкомиссии стояли на полевом стане и неотрывно смотрели в окуляры больших биноклей, вмонтированных в специальные штативы, позволявшие корректировать масштаб и угол обозрения. Несколько секунд – и перед их глазами предстало одновременно ужасающее и величественное зрелище, пробирающее до мурашек.
Как по команде, с земли в небо начал вздыматься огромный пылевой столб размером с тысячелетнее дерево. Только и деревья не растут так высоко – уже несколько секунд спустя он добрался до высоты пролета самолета, которую Жуков специально для себя зафиксировал в отдельном блокноте. При приближении окуляра бинокля стало видно, как вращаются в этом столбе, напоминающем огромное земляное торнадо, элементы стен домов, люди, деревья, заборы, вышка ЛЭП и многое другое, что еще минуту назад было поселком, населенным людьми. Все это летело к небу – казалось, к самому Богу, чье могущество переплюнул советский человек, изобретший и поставивший на вооружение такую махину. Наконец, когда столб достиг верхних слоев атмосферы, он стал разрастаться в ширину. Маршал увидел, как кольцо, которое образовал столб, стало расползаться и багроветь. Скоро оно приобрело диаметр, раз в пять превышающий диаметр самого столба, при этом столб не опал, а продолжал держать огненную вершину на своей земляной и пылевой основе – земля, что закружилась в его дьявольском вихре, была поднята бомбой с 5– 10 метровой глубины, и продолжала извергаться из недр коры каким– то непрерывным потоком. Купол тем временем рос и стал из красного уже огненно– желтым.
Вся эта конструкция замерла и повисла в воздухе на несколько секунд, после чего от купола отпочковался и со стремительной скоростью полетел вверх еще один купол – на этот раз более плоский и дугообразный, уже не связанный никакими нитями с «грибком», что вырос на месте оренбургского поселка. Как солнечный серп резанул верхний купол отблеском своего свечения по глазам членов комиссии и, подобно черной дыре, стал втягивать в себя это выросшее на их глазах дерево – дерево не жизни, но смерти. В эту минуту волна отдачи сотрясла воздух и все сущее вокруг поселка и докатилась даже до членов комиссии. Деревья на стане покачнулись, достав почти до земли, волной ветра сорвало с членов комиссии шапки и очки, едва устояли мощные танки и заградительные сооружение, расставленные здесь по приказу маршала на случай чрезвычайной ситуации. Вибрация воздуха была такой силы, что слегка подвинула даже стоящие за бетонным забором машины приехавших столичных гостей. Правда, была она недолгой – минуту спустя все закончилось здесь. А там, в эпицентре взрыва, драма была еще в самом разгаре.
«Красивая» конструкция постепенно превратилась в один огромный столб размером с верхний купол, который уже полыхал от земли до неба и клубился витками дыма и грязной пыли. Клочья его разносил ветер в разные стороны, делая его все шире, но, в то же время, успокаивая и нейтрализуя его. Высота становилась меньше, но в целом еще добрый час клубилось и горело все на некогда населенной земле. Он расширялся, но неуклонно падал – пока, наконец, 40 минут спустя не осталось от грандиозной иллюминации, сравнимой со светопреставлением, лишь большое догорающее пепелище. Страшными памятниками случившегося остались здесь крепкие металлические конструкции домов и сооружений, которые были построены советскими инженерами и потому оказались бомбе не по зубам.
Осматривая час спустя все так же в бинокль – ближе подойти не решались, радиация – место взрыва, Жуков сказал:
– Смотри– ка, стоят. Сразу видно, на совесть сделано. Если бы в какой Америке, то былинки бы остались, рожки да ножки, а тут – отремонтируй да живи, – говорил он спокойно, но в то же время кошки начинали скрести у него на душе от созерцания чудовищного театрального представления, по сравнению с которым «Божественная комедия» может показаться детской сказкой. При этом, гордясь русским оружием, маршал в глубине души начал понимать: в этом представлении участвовали не актеры. Только сейчас к нему пришло осознание случившегося, что называется, без купюр.