о.
Фалько понял, что смерть Зори, как думал Рагинский, и как начинал думать уже он сам, связана с приданием огласки пакту и его последствиям, выразившимся в расстреле несчастных поляков. Вот только, кому невыгодно обнародовать отчет и какой из них является до конца верным, он пока не догадывался.
«Итак, накануне Зоря допрашивал Риббентропа, который говорил о пакте 1939 года, – думал судья. – Сам факт его подписания проливает свет на печальную судьбу польских военнопленных, не внося окончательной ясности в этот вопрос. Если предположить, что Зорю убили, чтобы он не касался немецкой версии о казни поляков русскими, то поздно – вопрос этот после показаний Риббентропа живет уже сам по себе. Если предположить обратное, то непонятно, чего боялся Рагинский и почему советская делегация не стала орать во все горло о том, что гитлеровские приспешники и сейчас не дают им говорить правду?! Одним словом, какая– то невидимая сила действует в Нюрнберге, она и унесла жизнь Николая. Вот только найти ее…»
Март 1940 года, Западная Белоруссия, СССР
Побудка в смоленском лагере для военнопленных произошла необычайно рано – около четырех утра. Содержавшихся там офицеров польской Армии Крайовой вывели в коридоры лагеря и выстроили возле камерных дверей. На вопросы о причине такого мероприятия охранники только недоуменно пожимали плечами – они действительно не знали, куда и зачем обитателей гауптвахты решено транспортировать. Сержант Якубицкий обратился к своему бывшему полковому командиру, майору Грожеку:
– Что бы это значило? Нас, что, будут перевозить? Куда? В Москву? На Лубянку?
– Нужен ты на Лубянке, – улыбаясь и зевая, бросил Грожек. – На Лубянке они со своими разбираются, а иностранцам такую жуть не показывают. Они вообще вежливы с иностранцами, куда вежливее, чем со своими, разве не заметил?
– Заметил, – напряженно ответил Якубицкий. – И еще заметил, что им везде шпионы мерещатся, а со шпионами разговор короткий…
– Еще раз тебе говорю – со своими шпионами. Иностранцев они просто высылают. Был у них такой шпион Локкарт. Украл секретных сведений чуть ли не половину Генштаба, а они его на поезд и на родину, в Англию. А про Сиднея Рейли слышал что– нибудь?
– Читал в газетах. Это тот, которого звали королем шпионов?
– Он самый. Та же история. Всех пособников из числа русских к стенке, а его под зад коленом и вслед поленом… Не дрейфь, нас, должно быть, тоже к высылке готовят – не век же здесь на казенных харчах высиживать…
Несмотря на то, что истинная судьба Сиднея Рейли еще много лет останется тайной за семью печатями, в целом майор Грожек был прав – в характере русских было уважение к иностранцам значительно больше, чем к соотечественникам, которых, казалось, они и вовсе за людей не считали. Его мнение основывалось на его же опыте – целый год в лагере для военнопленных в не самой гостеприимной, по мнению Лиги Наций, стране не был отмечен ни единым случаем хамства со стороны охраны лагеря. В то время как подчиненных по службе здешние офицеры втаптывали буквально в грязь. На таком фоне дурной мысли не могло и в голову закрасться. Интересно, знал ли Грожек о том, что такими же подчеркнуто вежливыми были эти же люди двадцать лет назад, когда вели на расстрел царскую семью?..
Скорый просчет – и вот уже всех узников лагеря погрузили в товарные вагоны, похожие на те, в которых год назад они приехали сюда с польских земель. Стоило Якубицкому оказаться в большом коллективе, где все свои, как страх его немного отступил.
– Куда? Стрелять? – расхохотался старый Янек, бывший денщик генерала Межевецкого. – Надо оно им тебя тащить черт знает куда! Ежели б надумали к стенке приставить, то, поверь, сделали бы это прямо здесь. А так – тратить уголь, время, человеческие ресурсы. Нет, не такой они народ. Кто мы тут такие, чтобы с нами церемониться?! Мы солдаты той страны, которую русские по договоренности с Гитлером раздербанили и признали своей частью. Значит, отщепенцы мы конченые, нет никто и звать никак. И зачем с такой сволочью выдерживать какие– то церемонии и цацкаться как с дамами? Даже из камеры бы выводить не стали…
– Это верно, – поддержал его Грожек. – Когда стоит задача уничтожить, скопления допускать не выгодно. Можно спровоцировать инцидент. Куда проще избавиться от каждого поодиночке.
– Ну что вы там молотите? – подал голос старый и изможденный полковник Найденек. – Вы разве ничего не слышали про формирование польской Красной Армии?
– Нет. А что это такое?
– Будут из желающих формировать резервные подразделения РККА. Со мной разговаривал сам Меркулов, их нарком. Сказал, что объявляется набор добровольцев, и чтобы я провел, по возможности, работу среди пленных своего полка. Теперь, видимо, будут то же самое говорить всем и беседу проводить с каждым. Потому и тащат туда весь лагерь и, скорее всего, пару– тройку других таких же.
– А куда?
– Черт его знает. Только начальство в лагерях такие беседы вести не станет – нет смысла объезжать десять становищ с одним и тем же разговором. Соберут всех в одном месте, расскажут, что к чему, что– то предложат. Потом кто– то согласится…
– …а кто– то откажется. И куда его девать?
– Не бойся, право выбора уже предполагает право на жизнь. А там уж на месте сориентируешься, голову включишь. Ниже земли не упадешь…
Они говорили разумные и правильные вещи, но за каждой из них крылась незначительная доля страха, который они то и дело пытались такими увещеваниями от себя отогнать. Впрочем, вскоре у них это получилось – поезд тронулся, и унылые разговоры сменились веселыми, навеваемыми лихим стуком колес, всегда – еще со времен далекого детства – предвещающим что– то хорошее.
Спустя несколько часов езды поезд остановился, и яркий солнечный свет ослепил вываливших из нескольких товарных вагонов поляков. Только сейчас, при свете дня они увидели, что здесь не только узники одного лагеря – солдат в польской форме, стоявших под ружьями охраны НКВД, здесь было под тысячу. Это не могло не радовать – на чужбине встретить земляков, да еще в таком количестве, положительно было хорошим предвестьем. Дурные мысли покинули солдат окончательно, и потому они охотно и быстро выполнили команду и выстроились в длинную и широкую шеренгу, которая вот– вот должна будет проделать путь вглубь растянувшегося вдоль горизонта леса. Некоторые стали брататься. Солдаты войск охраны особо этому не препятствовали, хоть формально это и было не положено.
– Куда мы приехали? Что за станция? – спросил Янек у командира охранной роты.
– Станция Катынь. Перевалочная.
– А куда дальше?
– Дальше через лес на другую станцию.
– Но зачем?
– Пересадят в другой поезд да повезут.
– Куда?
– Не знаю. В Польшу, скорее всего, куда ж вас еще девать…
– А почему отсюда нельзя уехать?
– Дальше дороги нет. Ближайшая станция в польском направлении – это Куропаты. Она как раз за лесом. Сейчас вас всех посчитают, учтут, проверят документы, раздадут личные вещи, и тронемся через чащу. Становись!
…При приближении к лесу солдаты увидели, что вход в него был устроен как туннель – с обеих сторон была огорожена забором узкая тропинка, ведущая в глубину леса, в которую явно не вместились бы все прибывшие. Потому у входа в него они разделялись на группу по 20– 50 человек, и только после этого продолжали путь дальше. Группа входила в лес, где, видимо, как думали солдаты, был расположен некий контрольно– пропускной пункт. Проходило полчаса, после чего заходила вторая группа, потом – через такой же промежуток времени – третья и так далее. У забора, по всему периметру, стояли вооруженные бойцы охраны с собаками, а над ним, закрепленный на растяжке между деревьями, красовался портрет Сталина. Также по узкому коридору время от времени ездила какая– то строительная техника типа бульдозеров – солдаты подумали, что внутри перелеска идет какая– то стройка. Тревожные мысли поневоле лезли кое– кому в голову, но их старались от себя отгонять, хотя, с каждой новой подобной картиной, это становилось делать все труднее…
Наконец выпала очередь группы, в которой были Грожек, Якубицкий и старый Янек. Решительно они зашагали по узкому лесному коридору, который на деле оказался еще длиннее. Слева и справа от них мелькали солдаты НКВД, которых с началом лесополосы становилось все больше. Спустя 5 или 10 минут маршевой ходьбы они вышли к огромной поляне, в центре которой красовалось искусственное возвышение, похожее на холм, только насыпанное вручную. Стало вдруг понятно, зачем ездила взад– вперед горная техника – вручную такую кучу набросать стоило бы нескольких дней упорной работы огромного количества народа. Перед возвышением группа остановилась, но вскоре была дана команда зачем– то подниматься наверх, где, на самой гряде, тоже стояли стрелки НКВД. Солдатам становилось все страшнее, но они старались не подавать виду, хотя от ужаса уже не могли переговариваться между собой. Ничего с виду не предвещало беды, но вся эта картина – мрачный лес, за сводами и кронами которого не видно было дневного света; сырость свежевспаханной земли, в которой вязли сапоги; молчание советских охранников и снующие туда– сюда трактора, похожие на те, которыми закапывали братские могилы – наводили на самые худшие подозрения.
Поднявшись на гряду, солдаты по команде выстроились в линейку. Прямо перед их лицами моментально образовался строй охранников. И только в эту минуту они сообразили опустить глаза вниз. Там, прямо у них под ногами, был ров, что разделял узников и их надзирателей – и ров этот был заполнен едва ли не до середины телами людей в польской форме. Приглядевшись, узники поняли: это их товарищи из числа тех, кто вошел в лес раньше, кто первым ринулся навстречу свободе и долгожданной Родине!..
Некоторые стали как вкопанные, кто– то сразу бросился вниз. Но не тут– то было – целая рота охраны из числа стоящих частоколом по периметру коридора уже столпилась внизу с ружьями наперевес. Впрочем, и наверху уже было не лучше – по приказу командира вскинули «голубые фуражки» стволы трехлинеек, прицелились и дали залп по обезумевшим от ужаса полякам. Не говоря ни слова, предательски, вероломно, подняв в воздух клубы пыли от падающих тел и ружейной копоти, их сбросили мертвым грузом в выкопанную яму. Тех, кто остался внизу – уложили у подножья. Живых – добили из «вальтеров». Пара минут – и два трактора с огромными стальными ковшами поднимут тела снизу вверх и вместе с теми, что остались наверху, сбросят в яму, которую уже через час зароют. Следующая партия поляков будет в безвестности толпиться у входа в страшный лабиринт, освященный ликом «отца народов», пока гиганты советской тракторной техники будут поднимать кровавый курган все выше и выше, засыпав братскую могилу и насыпав сверху нее гору новой, свежей земли из соседнего оврага. А уж потом в этой новой насыпи лопатами узники другого лагеря – близлежащего, в котором содержались уже простые зэка, – проделают новый ров, в который и уложат всех, до единого, военнопленных.