вот должно было поступить от маршала Василевского, прикомандированного приказом Ставки к более активно продвигающимся частям Черняховского. Но в таком случае опять– таки был риск того, что боевой пыл и запал солдат, активно включившихся в вопрос отмщения мирному населению, остынет, и они уже не так рьяно примутся за наступление. Генерал решил действовать имеющимися в его распоряжении средствами – на свой страх и риск.
Два полка – 15 и 42– й – стали обходить линию фронта в круговую, еще затемно решив взять две из десяти стратегических высот на подходах к Мемелю. В соответствии с планом Ивана Даниловича, немцы, осознав потерю двух холмов, набитых артиллерией, попытаются их уничтожить, бросив на непродолжительное время туда основной массив имеющихся тактических вооружений. В это время два оставшихся полка – 29 и 17– й – форсируют основную часть поляны и выйдут к противнику в положение лицом к лицу. Конечно, такая диспозиция весьма рискованна, если занимается долгое время, но генерал планировал провести на подступах к городу своеобразный блицкриг. Внимание противника должно было переключаться то на основную, то на резервную группу, обходящую позиции врага с тыла. Таким образом, очень скоро основные высоты должны были находиться под контролем Черняховского.
Поначалу все шло в полном соответствии с его планом. Но потом противник раскусил его хитрость и начал без перерыва лупить в двух направлениях. К семи часам утра генерал практически потерял связь с резервной группой, которая, вместо продвижения по окружной, была целиком занята теперь только отражением атак противника. Причем разведка регулярно сообщала генералу, что удары наносятся им с обеих сторон – как со стороны резервной, так и основной группы. В таких условиях медлить было нельзя, и Черняховский принял очередное очень смелое и тактически верное решение. Он скомандовал 29– му полку, с которым еще была связь, выйти из основной группы и двигаться навстречу резервникам с другой стороны, продвигаясь вдоль русла Куршской косы. При этом команды захватывать высоты он не давал – основной задачей выделенного полка была помощь резервной группе и взятие стратегических объектов противника в кольцо. Конечно, тем самым время проведения операции затягивалось, но и выбора у генерала не было – отступление никак не входило в его планы.
Пока 29 полк стал двигаться через укрытия, 17– й вызвал огонь на себя. Мощными артиллерийскими залпами стали наши основные части бомбить немцев, и уже очень скоро всему составу удалось выдвинуться вперед. Бой за боем, высота за высотой пополняли копилку военных побед молодого образованного генерала, в то время как его арьергард двигался в тыл врага. К вечеру того же дня остатки резервной группы соединились с 29 полком под командованием майора Давыдова и ударили по немцам с тыла. В этот же момент основные части Черняховского снова ударили прицельным шквалистым огнем в лоб войскам вермахта. Обескураженный немец стал отступать – а резервной группе, уже порядочно истощенной, только того и надо было. Солдаты образовали брешь в тыловом кольце, дав основным частям вермахта уйти в сторону германской границы. Бой за Мемель можно было считать оконченным, а солдатам, выполнявшим все последние дни наступательные приказы, пришло время немного отдохнуть…
Во время этого отдыха в предместье Мемеля Черняховский видел немцев, как будто испытывающих радость от долгожданного освобождения. Встретили их как встречали, бывало, болгары и чехи, с хлебом– солью, с объятиями. Ну полковые командиры и "растаяли", приняв, как любил говаривать генерал, звериный оскал за улыбку счастья. Стали наши солдатики, уставшие от войны, обниматься да целоваться с не менее уставшими немцами. Стали бойцы улыбаться в ответ лучезарным улыбкам молоденьких крестьянок, а видавшие виды командиры – с солдатками, чьи мужья точно так же, как и они, вот уж не один год пропадают на фронтах никому не нужной войны одного усатого тирана с другим. Увидел это генерал. Не обрадовался.
Конечно, судьба и три года войны научили его никому и ничему не верить. Мог он ошибаться в такой ситуации? Мог. Могло быть так, что изнуренные режимом, одинаково отвратительно относившимся не только к врагу внешнему, но и врагу внутреннему, за которого принимались люди с чуть нестандартным размером черепа и не вполне обычной родословной, немцы тоже устали и потому рады были переменам, что нес на своих штыках воин– освободитель Красной Армии? Могло. Но чего никак нельзя проявлять на войне – учит вся мировая военная история, которую генерал знал чуть ли не на зубок – так это слабости. Враг хитер, вотрется в доверие и поминай потом тебя как звали. Так что тут уж лучше было бы перестраховаться, подумал генерал, памятуя легендарного Троянского коня. Война– то как– никак еще не кончилась…
Увидел Черняховский, как, разбившись по парам, миловались наши молоденькие солдатики, истосковавшиеся по женской ласке да и просто по улыбке прекрасных представительниц человечества, с встречавшими их немками. Подозвал одного из них к своей машине. Молоденький, "желторотый" лейтенант поспешил вытянуться во фрунт перед сановным генералом, с ног до головы увешанным боевыми наградами, о котором по всему фронту ходили легенды.
– Ты что это, лейтенант? С врагом обжиматься?
– Да разве ж это враги, товарищ генерал? Они же без оружия, сами видите, как нас встречают…
– Слабость и легкомыслие проявляете, товарищ лейтенант. Не потому она тебя обнимает, что от гнета страдала, а потому, что сила на твоей стороне. Завтра враг голову поднимет – и она уже снова под ним ноги раздвигать будет.
– Да не поднимет, товарищ генерал! Мы уж почти у самого логова…
– Я гипотетически. Не верь этим басням! Это ведь тылы – жены и дети – тех, кто твою мать, твоего отца сжег. Кто Ленинград голодом морил, наших людей в концлагеря угонял, пытал! А ты растаял. Нехорошо.
Лейтенант понимающе и виновато смотрел на генерала:
– Соскучился по ласке, товарищ генерал. Давно бабы не было. У вас– то ППЖ есть, а у нас…
– А я разве против того, чтобы ты ей под хвост загнал?
– Так а в чем же дело?
– Но не так! Не с лаской да объятиями, а жестко, по– солдатски, грубо, резко. Чтоб вину свою осознавала.
– Понял, – заулыбался боец. – Разрешите выполнять?
– Погоди. Потом знаешь, что делать?
– Так точно, – с лукавым прищуром улыбнулся летёха.
– А теперь иди, сынок…
Приказ генерала был понят разу и буквально. Резким движением руки он буквально втащил ее в стоящий неподалеку сарай и, ни слова не говоря, принялся срывать с нее одежду. Поначалу его пыл ничего не понимающая немка приняла за тоску по женщине, которых на фронте его чину не полагалось, и стала ласково водить по его щекам теплыми ладонями. Его вмиг изменившееся – с доброго на звериное – выражение лица приняла она также за игру разбушевавшейся молодой кровушки горячего русского парня. Велико же было ее удивление, когда он оттолкнул ее и ударил что было сил по щеке, так, что она упала на овин. Одним движением сорвав с себя портупею, под ее недоумевающий взгляд оказался он сверху нее. Минута – и одним сильным толкательным движением он оказался внутри ее лона. Она вскрикнула – как от размеров его достоинства, так и от того напора, с которым он старался как можно скорее и больнее ею овладеть. Внутри нее боролись отвращение от того способа, которым он даже не овладевает – надругивается над ней – и горячее желание подарить всю себя синеглазому блондину покрасивее любого Ганса, что знала она за всю свою жизнь. Она готова была отдаться ему, если бы только он пальчиком ее поманил, и, не зная русского и не слыша его разговора с Черняховским, искренне недоумевала, что за дьявол в него вселился.
А он, меж тем, все более яростно насиловал ее. Она перестала испытывать то наслаждение, что в начале, и испытывала только боль – а его, казалось, осознание этого только заводило. Он активнее двигал бедрами, зловещая, дьявольская улыбка появилась на его лице, внезапно побагровевшему, по которому можно было понять, что конец близок. Щедро одаренный природой, он распахал ей все внутри так, что она буквально корчилась от боли и молилась о скорейшем окончании этой экзекуции, в которую превратился изначально намечавшийся акт любви с симпатичным молодым офицериком, наверняка убившим несколько дней назад ее брата или отца. Дикость первобытной природы была в этом чудовищном соитии, и потому долго продолжаться она не могла – через несколько мгновений, показавшихся несчастной фройляйн буквально вечностью, он обжег ее изнутри потоком своего нескончаемого семени. Гримаса удовольствия исказила его красивое лицо, но глаза от нее он отвел – боялся, видимо, посмотреть на свою жертву с нежностью. Дернувшись несколько раз он поднялся и стал застегивать брюки. Она боялась подойти к нему и проявить нежность, опасаясь, что все повторится сначала, и только тихо лежала в сторонке – там, где ненасытный и злой любовник ее оставил. Казалось, для нее все закончилось, как вдруг он остановился в дверях сарая, словно что– то забыл. Их взгляды встретились. В последний раз. Ничего не говоря, боец выхватил пистолет из кобуры и несколькими точными выстрелами убил ту, что только что служила ему отхожим местом – негоже оставлять грязь после себя.
Грязь – не кровь. Кровь – субстанция благородная, тем более в условиях войны. Вот только солдаты не всегда это понимают. Не будучи профессиональными военными, они иногда отдавали предпочтение своим инстинктам в ущерб государственной политике, которую Черняховский – человек с высшим военным образованием – знал как отче наш. Потому и приходилось время от времени вмешиваться в ход военных действий, а, вернее, в отношения солдат с местными жителями.
Неделю спустя, когда один за другим освобождались от коренных немцев немецкие же населенные пункты на территории подконтрольной генералу Восточной Пруссии, солдаты уже привыкли и стали более конкретно воспринимать его приказ по отношению к немецким женщинам. Но опять– таки слышали его не до конца. Однажды он стал свидетелем сцены, когда целая рота солдат набросилась на местных женщин в предместье Кенигсберга. Массовое изнасилование происходило прямо на поле под открытым небом, на ровной площадке невдалеке от городской ратуши. Инвалиды и подростки – единственные мужчины в городке – решили заступиться на своих дам, но были отброшены