"волной народного гнева". Нескольких убили, остальные отступили сами отошли и тихонько дрожали у главного городского здания. Одним глазом генерал не без удовольствия лицезрел, как толпа возбужденных озверевших солдат буквально разрывала первых, попавшихся за три года, женщин. Те кричали от боли и ужаса, которые начисто вытеснили малейшее возбуждение даже у тех, кто изначально был готов отдаться напористым русским воякам, а солдаты только пуще и задорнее даже не сношали – драли их. Другим он видел, как наблюдают за всем этим их мужчины. Деды и сыновья – вот будущее Германии, понимал образованный генерал. И доходил до него глубинный смысл слов товарища Сталина о том, что именно эта картина и станет завтра стимулом для этих немцев охотнее записываться в фольксштурмисты, чтобы отомстить русским солдатам. Допустить этого генерал не мог.
Вскоре по одному к нему стали подходить бойцы. Они бросали измочаленных женщин распластанными на сырой осенней траве и гордо рапортовали генералу: мол, мы закончили.
– Разве это закончили?! – вскипел Черняховский и, под недоуменные взгляды солдат, выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в одну из лежащих ближе к нему женщин. Потом во вторую. Солдаты, всегда понимавшие своего командира с полуслова, тоже было взялись за ружья, но были остановлены Иваном Даниловичем:
– А с этими что?! – спросил он, кивая в сторону мужчин, толпящихся и давящихся слезами.
– А что?
Пожурил генерал нерадивого и не сообразительного солдата. И вскоре все уже были собраны в сарае на окраине города, заперты там и сожжены вместе с нехитрой постройкой. Такая нерасторопность солдат утомляла генерала, заставляя его всякий раз выходить из себя.
В такие минуты все чаще вспоминался ему поистине замечательный во всех отношениях боец заградотряда его армии сержант Мухамед Зиангиров. Жаль, не дожил он до замечательных дней, когда их доблестная армия перешла границу вражеского логова, в самом сердце которого ковались кадры, которые превращали его родную землю в выжженную степь, уничтожая на ней все живое! Уж ему бы точно не потребовалось разжевывать и вкладывать в рот. Генерал помнил, как беспощаден был Мухамед к своим, которые разлагали армию изнутри своим упадничеством и попытками предательски повернуть с поля боя. Помнил, как своими руками кончал он тех, кого считал изменниками и дезертирами. Уж где– где, а тут бы сейчас разгулялся он во всю широту своей не русской, но все– таки большой души!..
Но вскоре – о, чудо! – врожденная русская смекалка так преобразила приказ генерала, как он и сам не мог предположить, причем, к его великой радости. Еще вчера охотно убивавшие больных и недееспособных немцев солдаты решили разнообразить этот кровавый аттракцион. Теперь они игрались и баловались с мужчинами как с женщинами – правда, не все, а наименее брезгливые и притязательные в плане внешних изображений, которые то и дело подбрасывала армейская жизнь. Но зато все принимали участие в убийствах – никто не мог простить ничего не понимающим немцам преступлений вермахта. "Ярость благородная" кипела в жилах русских бойцов и очень часто затмевала для них здравый смысл.
Генерал окончательно утвердился в мысли о том, что солдаты поняли его приказ, когда войска его армии подошли к Неммерсдорфу. Эта непримечательная, на первый взгляд, деревня располагалась в непосредственной близости от границы собственно Германии и Восточной Пруссии, не считавшейся исконно немецкой территорией. Это был последний оплот рейха, после преодоления которого начиналось логово зверя. Потому было понятно, что сражаться за этот район, укрепленный не хуже того самого Мелитопольского узла, что преодолевал Черняховский во время битвы за Днепр, в которой так отличился его солдат Мухамед Зиангиров, немцы будут ожесточенно. Иное дело, что одним лишь рывком войска Черняховского ловко оказались у его рубежей, а после нанесли хороший огневой удар, заставивший немцев временно оставить позиции и бросить деревню. Успех казался близким, но не был осязаем видавшим виды генералом.
– Они еще вернутся, – говорил он своему замполиту, видя не разрушенные объекты инфраструктуры. – Не для нас они тут дзоты и мосты оставили, а для себя. И потом народ…
– А что народ?
– Сколько тут населения?
– Ну тысячи две.
– А эвакуировалась только половина.
– Остальные не успели…
– Не думаю. Мы им такой жути нагнали, пока наступали, что они должны были впереди паровозов бежать, а тут… Специально остались.
– Зачем?
– На хозяйстве. От нашего грабежа охранять. И смотреть, ко на нашу сторону перейдет.
– Не понял…
– Ты, когда из дома уезжаешь, дом запираешь на замок?
– Конечно.
– А если замок сломан?
– Новый куплю.
– А если нет возможности купить?
– Тогда бабу свою дома оставлю, чтоб охраняла, – хохотнул долговязый полковник.
– Вот. То же самое и они сделали. Живые щиты… – произнес генерал, обводя рукой несколько сотен человек, собравшихся перед советскими танками, вошедшими утром в Неммерсдорф. – Жечь дома легче, чем людей, а, полковник?
– Так точно.
– И что мы будем делать?
– Ну, учитывая, что ушли они ненадолго и скоро вернутся, принимая во внимание нашу численность и их…
– Короче!
– Думаю, надо пополнить наши запасы и отступить.
– А вот и нет. Их надо напугать. Чтоб желание дальше воевать с нами отпало.
– А не переборщим?
– В каком смысле?
– Ну, может, разозлим их только еще больше.
– Этого бы следовало бояться еще год– два назад, когда перевес был на их стороне. Сейчас ситуация изменилась стратегически. Тактика обязывает уходить, а стратегия обязывает победить. И для этой победы жизненно важна идеологическая составляющая – противника надо дестабилизировать интеллектуально. У них для этого Геббельс есть, а у нас один дураки в столичных радиорубках вещают. Значит, вопросы пропаганды предстоит каждому командиру решать самостоятельно, на месте. Согласен?
– Так точно! – четкие и выверенные слова образованного командира произвели впечатление на полковника, как производили впечатление на всех, кто был близко знаком с Черняховским. Приказ сложился в его голове без лишних пояснений…
На этот раз все было оригинально. Солдаты, утолявшие сексуальный голод в неограниченных количествах, даже уже пресыщенные подобными послаблениями с самого момента, как оказалась армия у границ Восточной Пруссии, исполняли свои "мужские обязанности" уже не с той охотой, что первое время. Это было даже неплохо – отсутствие насущных потребностей позволило им целиком сосредоточиться на злости, о которой в своем приказе говорил командующий и которую должно было проявлять в логове врага, доселе опустошавшего родные земли. И они сосредоточились. Здесь извращались они – необразованные люди – так, что сам маркиз де Сад им бы позавидовал. Членовредительство цвело буйным цветом, конечности отрубались не реже, чем во время Гражданской войны, когда брат ненавидел брата хуже любого лютого врага. Кровь пьянила солдат Ивана Даниловича как волков, а играющий с их душами сатана требовал все новых и новых жертвоприношений. И они были…
Нескольких человек даже распяли на крестах. Пораженный и удивленный такой жестокости генерал – нет, не отругал – поинтересовался у солдат, что двигало ими при обдумывании столь изуверской казни для тех, кто, конечно, жизни не заслуживал.
– Вы меня не помните, товарищ генерал? А мы с вами плечом к плечу с первого дня войны…
– Ну и что?
– А вы помните первые полковые штандарты немцев, которые мы захватывали при битве за Днепр?
– Ну помню. Штандарты как штандарты. Что в них особенного?
– Там буквы были. Я немецкого тогда совсем не понимал, и вы мне переводили. Там было написано: "С нами бог"…
– Ну, допустим.
– Если с ними бог, то пусть они и умирают, подобно богу…
С этими словами солдат воздел руки к нескольким крестам, куда им накануне собственноручно были прибиты пять местных жителей. Генерал оторопел – зрелище было одновременно ужасающим и завораживающим. Глаз от него оторвать было просто невозможно.
И, если генерала Черняховского подобные картины воодушевляли, то у товарища Сталина было на этот счет иное, отличное от его, мнение. Вот только мало кто старался его услышать. Александр Солженицын позже расскажет, что авторитет Сталина в армии к тому моменту упал ниже плинтуса. Задавая себе вопрос о причинах такого явления, Черняховский мысленно возвращался как к событиям 37– 39– го годов, когда с легкой руки «отца народов» была истреблена наиболее интеллектуальная армейская верхушка, чей дефицит в первые дни войны привел к шокирующим результатам, так и к стратегическим ошибкам, которые Ставка то и дело допускала под его руководством. А лето 41– го? Когда он на две недели заперся в кабинете и ни с кем не разговаривал, оставив полковников и генералов одних на фронтах, в совершенно не боеспособном состоянии, в сравнении с силами противника? Этот факт куда бы деть?.. Нет, с таким командиром ни войну не выиграть, ни страну не построить, иногда ночами думал генерал. Но вслух, конечно, таких мыслей не произносил – неровен час был впасть в опалу к полуграмотному азиату, как звали Сталина в кругах, близких к Жукову, а раньше, говорят, звал его сам маршал Тухачевский. И тогда не сносить образованному и умному генералу головы – ни ум, ни образование не спасут. Только не знал генерал, что всякая мысль, даже не произнесенная вслух, живет во Вселенной своей жизнью – и с легкой руки все того же азиата тучи над его головой начали сгущаться…
В тот самый день, когда войскам генерала пришлось все– таки оставить Неммерсдорф, Сталин созвал экстренное заседание Ставки.
– Меня беспокоит резко выросший уровень мародерства и насилия в отношении мирного населения Германии на освобождаемых территориях. Особенно это касается Черняховского в Восточной Пруссии. Имеют место такие случаи в отношении немецкого населения в Чехии и Болгарии, но не будем забывать – там они оправданы отсутствием какого бы то ни было логического обоснования присутствия немцев в местах оккупации. Что же касается Пруссии, то это территория этнически немецкая, и проявлять такую жестокость там, по– моему, неуместно и даже опасно. Не стоит забывать, что такая агрессия может привести к агрессии ответной – все– таки Германия еще нами не занята, там еще предстоят тяжелые и ожесточенные бои, и не стоит забывать, что облик советского солдата – освободителя – во время и в преддверии этих боев может существенно пострадать в глазах рядового немца, не имеющего отношения к Гитлеру и его клике. Нет ничего зазорного в том, чтобы советский солдат потешился с немецкой девушкой, но не убивать же ее после этого! Внимание Черняховского неоднократно на это обращалось Ставкой, и в свете такого игнорирования этим генералом нашего мнения, в иных условиях следовало бы его отозвать с фронта. Но мы не можем разбрасываться кадрами, да еще такими – и потому я еще раз решил призвать его к порядку мирным путем. Для этого в расположение 3 Белорусского фронта командируется генерал Рокоссовский. Как вы смотрите на это, Константин Константинович?