– Положительно, товарищ Сталин. Готов работать всюду, куда бы меня ни направила партия.
Выбор Рокоссовского был не случаен, и генерал сразу почувствовал это. Помимо того, что с первых дней войны Черняховского с ним связывала исключительно крепкая дружба (они даже планы отдельных операций совместно обсуждали, бывало), так еще и Константин Константинович был ярым противником жестокости в любой его форме. Дело в том, что до войны Рокоссовский прошел горнило репрессий, чудом избежав расстрела. Он был в заключении не один год и потому можно было смело сказать, что не понаслышке знал все «прелести» порядков, царивших в застенках, в которых почили в свое время Блюхер и Тухачевский, Корк и Путна, Якир и Уборевич. Только такой человек, по здравому разумению Сталина, мог убедить Черняховского остановиться.
После, когда Рокоссовский и Сталин остались вдвоем, глава государства более откровенно посвятил его в свои планы:
– Понимаете, товарищ генерал, наши союзники не такие уж и дураки и уж, во всяком случае, не слепые. Им отлично известно, в том числе из средств немецкой пропаганды, что в действительности творится на занятых нами территориях Восточной Пруссии. Конец войны близок, сейчас это ясно даже слепому, и теперь особую актуальность приобретает вопрос о послевоенном разделе всех бывших гитлеровских территорий. Лично я претендую на Восточную Пруссию не только потому, что там ныне находятся наши советские войска, но и потому, что она должна была нам принадлежать еще по секретным протоколам 1939 года, которые немцы грубо нарушили. Когда после войны мы будем обсуждать эти вопросы, как наши договоры с Гитлером до войны, так и бесчинства Черняховского явно придутся Черчиллю и Рузвельту не по нраву. Так что вопрос, для урегулирования которого вы командируетесь в Кенигсберг, носит стратегический и – я бы больше сказал – политический характер…
Уж неизвестно, правы ли были боевые генералы, принижавшие армейские качества Сталина, как– никак все же прошедшего Гражданскую войну и сумевшего организовать достаточно грамотную и сложную оборону Царицына, а только расчет его в данном случае оказался парадоксально верен. Командировка Рокоссовского в Восточную Пруссию и долгие ночи бесед с Черняховским сделали свое дело. Это было видно по операции в Метгетене. Не менее важный в стратегическом отношении для гитлеровцев город избежал столь жуткой расправы, какой было взятие Неммерсдорфа. Здесь уже не насиловали мужчин; им предложили даже вступить в советские штрафные батальоны, и причем почти все согласились. Законы военного времени никто не отменял – отказавшихся, конечно, пришлось расстрелять как потенциальных врагов, но во всяком случае эта казнь уже соответствовала международным конвенциям и не была столь чудовищной как знаменитые неммерсдорфские распятия. При этом в случившемся Черняховский был практически не виноват – гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох накануне вторжения в Метгетен получил приказ от Гитлера организовать эвакуацию всего мирного населения, но то ли не захотел выполнять его должным образом, то ли не смог. А кто, кроме государства, тем более развязавшего мировую войну, должен заботиться о своих подданных?!
С женщинами также стали обращаться очень гуманно по сравнению с тем, что творилось тут раньше. Конечно, случаи изнасилования были – случалось даже, что одну и ту же фрау брали до 70 раз за день, – но не было убийств. Что же касается половых преступлений, то, сам ставший в свое время их жертвой Черняховский не придавал им особого значения, видя в этом даже плюс для здоровья немецких женщин.
Однажды, правда, Черняховский и Рокоссовский стали свидетелями того, как пьяные солдаты привязали к двум машинам двух женщин за ноги и растащили их по сторонам – но сразу же отдали приказ заключить их на месяц на гауптвахту. Беспорядкам, очевидно, пришел конец. Свою миссию Рокоссовский мог считать выполненной.
Но вскоре случилась беда. Раненый осколком снаряда и не получивший вовремя квалифицированной медицинской помощи, генерал Черняховский погиб. Генерал Александр Горбатов в своей книге так будет вспоминать момент трагической гибели героя, свидетелем которой он поневоле стал: «… Проехав город, я, чтобы не опоздать, поспешил к развилке шоссе в семистах метрах восточное городской окраины. Не доехав туда метров полтораста, я увидел подъезжавший «виллис» и услыхал один выстрел со стороны противника. Как только «виллис» командующего очутился на развилке, раздался единственный разрыв снаряда. Но он был роковым.
Ещё не рассеялись дым и пыль после разрыва, как я уже был около остановившейся машины. В ней сидело пять человек: командующий фронтом, его адъютант, шофёр и два солдата. Генерал сидел рядом с шофёром, он склонился к стеклу и несколько раз повторил: «Ранен смертельно, умираю».
Я знал, что в трёх километрах находится медсанбат. Через пять минут генерала смотрели врачи. Он был ещё жив и, когда приходил в себя, повторял: «Умираю, умираю». Рана от осколка в груди была действительно смертельной. Вскоре он скончался. Его тело увезли в деревню Хаинрикау. Никто из четверых не был ранен, не была повреждена и машина.
Из штаба 41– го корпуса я донёс о случившейся беде в штаб фронта и в Москву. В тот же день к нам прибыл член Военного совета фронта, а на другой день приехали представители следственных властей. Потом тело генерала Черняховского увезли».28
Незадолго до своей смерти Черняховский получил приказ из Ставки о назначении его командующим 3 Белорусским фронтом. Такой приказ мог выйти из– под пера Сталина только после сообщения от Рокоссовского, убедившегося в том, что бесчинств на освобождаемых территориях уже не повторится – во всяком случае, в таком масштабе, какой существовал к моменту приезда генерала в Восточную Пруссию. Несмотря на свою дружбу с покойным, Рокоссовский никогда бы не стал лукавить Сталину – ибо помнил, каким суровым может быть его гнев. Однако, судьба внесла свои роковые коррективы как в судьбу генерала, так и в дальнейшее развитие событий…
На его место был назначен Василевский, который последние полгода сражался с Черняховским плечом к плечу. Боев впереди предстояло еще немало, и потому только такой опытный военачальник мог занять столь важное место. Приказа же об отзыве Рокоссовского не последовало – Сталин хотел, чтобы тот проверил на вшивость еще и нового командующего фронтом. И он проверил…
В первый же день после своего назначения Василевский выступил с речью перед солдатами:
– Товарищи бойцы! Мы подошли с вами к самому сердцу врага. Того самого врага, который еще вчера превращал в пустыни и степи наши родные города и села. Который не понял и не оценил того благородства, что проявлял к нему покойный ваш командир, наш добрый боевой товарищ Иван Данилович Черняховский. Стоило ему дать слабину проклятым гитлеровским мерзавцам, как они сразу отплатили ему снарядом из гаубицы. О чем это говорит? О том, что жалости и человечности они не понимают, и потому мы должны забыть об этих понятиях в их отношении. Пример Неммерсдорфа должен стоять не только у них, но и у нас перед глазами живым свидетельством героизма наших солдат, который должен быть проявлен вновь и вновь в боях и сражениях, предстоящих нам впереди до самого конца войны! Только непримиримой жестокостью мы можем завоевать нашу победу!..
Пока он выступал, Рокоссовский глядел в глаза солдат. Они наливались слезами и кровью в полной готовности вернуть дни Мемеля и Неммерсдорфа, и память не вовремя погибшего Черняховского говорила в пользу этих замыслов. Он хотел было написать об увиденном и услышанном в Ставку, но, сидя за столом в своей палатке, вдруг задумался. «А к чему это приведет? Ну, уберут отсюда Василевского, назначат другого, третьего, десятого. Видя глаза и лица этих солдат, каждый в борьбе за собственную популярность и значимость будет говорить и делать то же самое. А я, вместо того, чтобы войсками командовать, буду здесь сидеть и строчить на них донесения, пока не лопнет их терпение и сам я трагически не погибну от шальной пули в одном из боев. Нет, это бессмысленно…»
И написал на чистом листе: «Рапорт. Прошу отозвать меня в Ставку для перераспределения в состав действующих частей 1 Украинского фронта…»
Доктор Сигурд ЙоханссонПравда или миф? Историческое обоснование написанного
О сбежавшей «тридцатьчетверке»
История о сбежавшем с учебного полигона пленном экипаже советского танка «Т– 34» не впервые увидела свет с выходом на экраны одноименного фильма в 2019 году. Ранее она уже ложилась в основу сюжета художественных произведений и фильмов…
"……Первый снаряд попадает в броню, экипаж поджигает мазут. Танк замирает, из открытых башенных люков поднимается чёрный дым, немцы думают, что машина подбита, и прекращают огонь. Инженеры и высокопоставленные военные выбираются из своего бункера и неосмотрительно приближаются к танку. И тут «тридцатьчетвёрка» внезапно заводится, а чадящее ведро вылетает из башни и падает на землю. Механик– водитель направляет свою машину на комиссию и ближайший артиллерийский расчёт, гусеницы давят вражескую пушку, а немецкие артиллеристы, инженеры и офицеры в панике разбегаются. Затем танк давит вторую пушку (расчёт не успевает её развернуть), после чего вырывается за пределы полигона…»
Это строки сценария фильма, представленного в мае 1965 года на Каннском фестивале от СССР под названием «Жаворонок» режиссёров Ф. Н. Курихина и Л. И. Менакера. Жюри обошло киноленту призами, и «Золотую пальмовую ветвь» в тот год вручили легкомысленному английскому фильму «Сноровка… и как её приобрести» («The Knack… and How to Get It») режиссёра Ричарда Лестера, повествовавшему о приёмах пикапа середины 60– х. Зато в СССР, где «Жаворонок» вышел в прокат 1 мая 1965 года, фильм был принят «на ура» – его посмотрело 27,4 млн зрителей. Особый интерес к ленте вызывало то, что она, по утверждениям создателей, основывалась на реальных фактах. А события на экране разворачивались воисти