За время, проведенное в человеческих телах, драконы неумолимо теряли многие из своих природных способностей. Способность разговаривать на больших расстояниях угасала быстрее всего, и теперь ни Гефор, ни Гхорн, ни Каррагон не могли бы с уверенностью сказать друг про друга больше того, что они живы. Теперь они были вынуждены общаться друг с другом при помощи шифрованных радиограмм и писем. Серапионов и Вальтер встроили свои переговоры в систему разведывательной игры воюющих Германии и Советского Союза, пользуясь бесконтрольным положением и неограниченным доступом к секретным каналам. Теперь Серапионов ехал в специальное хранилище на Малой Ордынке, где в бронированной ячейке могла лежать депеша от Вальтера. По расчетам Седого, операция должна была завершиться на днях, и молчание «австрийского кузена» заставляло его нервничать. Седой сделал свою часть работы еще в тридцать девятом, вынудив подземного хранителя засыпать перекресток в Гоби.
Удивительно, что Федору удалось выжить: все видели, как его утащило в воронку водяного дракона. Канунникова нашли на Карельском перешейке, в самом сердце укреплений, возводимых маршалом Маннергеймом почти в пригородах Ленинграда. Финны проявили обыкновенную для них лояльность и дружелюбие, разрешив русским забрать заблудившегося и потерявшего память офицера. Седой лично принял Канунникова из рук финских пограничников на нейтральной полосе, определил его под наблюдение лучших советских нейрохирургов, еженедельно навещал и внимательно читал историю болезни. Память возвращалась частями, и восстановилась в полном объеме за полгода. Федор не смог вспомнить одного: как он очутился в Карелии. Последнее, что он помнил, был незрячий белый глаз подземного дракона и шорох песка, стекавшего в пасть с раздвоенным языком.
Гуитака невысокими одноэтажными уступами наползала на склон потухшего давным-давно вулкана. Квадратные поля и квадратные крыши одноэтажных плоских домов составляли искаженный геометрический узор, как если бы шахматным платком накрыли коническую шапочку клоуна. В Гуитаке было жарко. Воздух дрожал над хорошо прогретой землей и камнями, и если бы не ветерок, было бы совсем тяжко.
Храм Света стоял особняком на южном склоне вулкана, занимая самую крупную террасу. К нему вели несколько сотен ступеней, причем ступени были разной ширины и высота их тоже менялась по какому-то любопытному гармоническому закону. Марис долго хмурился, вспоминая, где он мог видеть такие странные соотношения высот, но так и не вспомнил. Впрочем, даже самые высокие ступени без большого напряжения мог одолеть самый маленький из даялов.
Даялы были относительно невысоким народом: вождь Тиу, Голос Ветра, был едва ли выше коренастого Суворина с поправкой на головной убор из перьев, при этом Тиу считался одним из самых рослых воинов племени.
Возле огромной секвойи толпились молодые индейцы. Они вежливо касались пальцами прохладной брони танка и спрашивали, что написано на башне. Марис с высоты своего гвардейского роста объяснял, что это — «Великий Дракон Т-34», могучий воин, что сейчас он отдыхает, а когда будет нужно, отправится в поход. Даялы кивали, переглядывались и усаживались, скрестив ноги, созерцать спящего дракона. Девушки держались поодаль. Было заметно, что Марис интересовал их куда больше, чем танк. Марис тоже косился на точеные фигурки миниатюрных бронзовых даялок. Прелестницы были одеты просто и незатейливо, да так, что Мариса бросало в пот. Короткие юбки из жесткого полотна позволяли любоваться стройными ножками гораздо выше середины бедра, а широкие полосы из того же полотна поддерживали полновесные груди в самом высоком и дразнящем положении. Вдобавок ко всему, у местных женщин были красивые, правильные лица, и Марис выхватывал взглядом художника то профиль Афродиты, то игривую вакханку, то Медею. Распущенные по смуглым плечам густые волосы в редких случаях были собраны в простые хвосты и украшены лентами с перьями. Косы вообще встречались только у маленьких девочек.
Мучения Мариса на некоторое время прекратились: он завидел Ковалева, Чаликова и Суворина, спускавшихся от Храма Света в компании вождя и верховного жреца. Когда процессия подошла к танку, толпа молодых даялов расступилась. Все почтительно поднялись на ноги и склонили головы перед старейшинами и гостями, затем, повинуясь знаку вождя, племя бесшумно разошлось.
Чаликов быстро прошел мимо Мариса и нырнул в палатку. Он был в бешенстве и вряд ли мог это скрыть. Вождь сочувственно глядел вслед бледнолицему, а верховный жрец бесстрастно что-то объяснял капитану Ковалеву. Суворин отчего-то выглядел виновато, хотя и старался держаться как ни в чем не бывало. Марис с любопытством ждал объяснений. Когда вождь и жрец откланялись, оставив экипаж отдыхать, Ковалев попросил всех зайти в палатку и на всякий случай выключить коммуникаторы.
По чертикам в глазах Ковалева Марис понял, что предстоит интересный разговор. Чаликов, очевидно, его предчувствий не разделял. Стрелок-радист сидел, надувшись, в дальнем углу палатки. Ковалев налил в глиняную чашку прохладного травяного чая и долго пил, смакуя.
— Похоже на зверобой и чабрец, а вот что еще — ума не приложу. Что-то знакомое, — Ковалев налил себе еще. — Витя, будешь чай? Холодненький! Давайте, налетайте, ребята! В такую жару лучше нет.
Виктор хмуро выполз из дальнего угла палатки, подсел к Ковалеву и начал пить чай мелкими частыми глотками, хмуро глядя в земляной пол.
— Чтобы прояснить ситуацию, изложу все по порядку, — начал Александр Степанович Ковалев голосом политрука на политинформации…
Верховный жрец ходил внутри храма, пронизанного солнечными лучами. Лучи попадали в храм через тысячи отверстий разной формы, зажигая на стенах и полу сложные огненные узоры. Таинственные столбики и резные фигурки, расставленные по полу в причудливом порядке, отбрасывали четкие тени, от сочетания которых с пятнами света на рельефных стенах рябило в глазах. Вождь и танкисты остались в затемненной нише, куда не падал ни один луч света, и наблюдали за священнодействиями жреца.
Тот ловко ходил по узорчатому полу и ждал. Так продолжалось достаточно долго, примерно с полчаса. Когда танкисты с вождем уже почти дремали, утомленные переливами света и тени, жрец издал торжествующий крик. В центре пола вспыхнуло кольцо, выложенное из крупных кристаллов, а на северной затененной стене храма возник поясной портрет госпожи Принципал.
— Селена! — ахнул Витя Чаликов.
Ковалев и Иван уставились на портрет. Госпожа Принципал была изображена абсолютно нагой, с тонкой диадемой в распущенных волнистых волосах. Указательные пальцы обеих рук госпожи находились чуть выше ключиц, указывая вверх и несколько в стороны.
— Селена? — переспросил простодушный Иван, но у Виктора уже что-то замкнуло, как потом ворчал Суворин. — Да, хороша у нас госпожа, кожа светится, прямо зайчики пускает, ослепнуть можно.
Витька метнулся к Ивану и схватил воротник:
— Что ты сказал?! Что ты сказал про ее грудь?
— Да ничего я не говорил! — кряжистый Иван с натугой оторвал от себя тонкого в кости Виктора, но совладать с ним не мог. Ковалев был так удивлен, что не сразу пришел на помощь Ивану. Можно было поручиться, что Чаликов ничего и никого не видел — только портрет, освещенный жарким солнцем. Он боролся, как тигр, и Ковалев порадовался, что они не взяли с собой в храм оружия, оставив все, включая любимый Витькин кинжал, в танке.
Вождь невозмутимо наблюдал за борьбой белокожих богов. Когда они прекратили возню и сели на каменную скамью, тяжело дыша и отдуваясь, а Виктор начал осмысленно смотреть по сторонам, портрет уже исчез. Верховный жрец Аулот вошел в каменную нишу.
— Богиня Луны указала нам срок: через три заката солнца мы должны исполнить все, что велят нам боги, спустившиеся с небес, особенно великий и могучий Александр, — жрец Аулот почтительно поклонился сидящим на скамейке. — И еще: богиня Селена просила передать привет своим братьям.
Услышав имя богини, Виктор вновь забился в руках товарищей, но сил почти не осталось. Торжественная процессия двинулась вниз. Витька шел за жрецами, а за ним, не спуская с буяна глаз, отправился Ковалев.
— Ну, что еще ты за шуточки шутишь? — спросил он, придержав Суворина за рукав. — Не видишь, он не в себе?
— Да клянусь, товарищ капитан! — Суворин округлил глаза. — Мне и ни к чему, что она голая была! Она и когда в своем комбинезоне в обтяжку — все равно как голяком! Что я, баб раздетых не видал?
На беду Витька запнулся, неловко спрыгнув с очередной ступеньки, и согнулся, схватившись за ногу, так что последнюю часть своей тирады Суворин произнес прямо над головой влюбленного Чаликова. На ступеньках разнимать боевых товарищей было сложнее, чем в каменной комнате, к тому же Ковалев наводил порядок в одиночку: вождь Тиу и жрец Аулот смиренно ждали, не собираясь вмешиваться в забавы небесных гостей.
Кое-как растащив подчиненных, Ковалев скомандовал Виктору идти впереди и не оглядываться, а Суворина определил в замыкающие. Так и пришли в лагерь.
Марис едва сдерживал смех, представляя себе эти картинки, но Виктор был так зол, а Иван так скорбно добродетелен, что заряжающий предпочел пить чай, низко опустив голову.
— Да хватит ржать, Марис! — взорвался Чаликов. — У тебя же уши по затылку гуляют, как у коня!
Марис рухнул как подкошенный, хохоча во все горло. Ковалев фыркнул в глиняную чашку, изрядно облившись. Чаликов и Суворин долго крепились, но тоже начали ухмыляться.
— Отставить смех. — Ковалев собрался с силами и продолжил политинформацию. — Верховный жрец Аулот спросил меня о причине гнева бога Виктора. Я объяснил Аулоту, что изображение богини несколько отличается от взглядов Виктора на культовую живопись. В ответ верховный жрец доложил мне, что такое изображение богини Селены находится в полном соответствии древним обычаям племени. В племени даялов обнаженная девушка олицетворяет чистоту души и тела, порождает невинность помыслов и поступков и считается одетой в повседневную одежду. Наличие юбочки или нагрудной ленты, а тем более всего сразу, считается откровенным заигрыванием. Чем большая часть тела скрыта под одеждами, тем более вызывающим считается наряд, тем большую похоть вызывает женщина у мужчин племени, и тем более решительных и откровенных поступков ждет она от воина. Вот и все, собственно, что сказал жрец. Да, жрец добавил, что образ богини Луны появляется сам по себе, на северной, противоположной солнцу стороне храма, и является нерукотворной святыней.