— Отставить словоблудие.
— Есть отставить. Пленных восемьдесят два человека, из них немцев семьдесят, полицаев двенадцать. Офицеров двое, оба лейтенанты. Командовал группой майор Зельц, но его разорвало снарядом в клочья, только по погону и опознали…
— Не грузи подробностями, продолжай.
— Слушаюсь. Захвачено танков — три, две «единички» и «двойка», один бронетранспортер. Семь грузовиков, все «опели», одна легковая. Парни говорят, «хорьх». Это что, кстати?
— В будущем это назовут «Ауди».
— Понятно… В принципе, все. Трофейное оружие пересчитывают еще, там все стрелковое, в основном винтовки. Патронов тоже хватает, но точно… — Сергей лишь пожал плечами.
— Ясно. А как твой…
Фамилию он не назвал, однако и без того стало ясно, о чем речь. Хромов пожал плечами:
— Отделался синяками. Правда, во все тело. Оторвались на нем качественно, но аккуратно.
— Как же он, герой-любовник, в плен-то попал? — усмехнулся Мартынов. Очевидно, доклад вернул ему благодушное расположение духа. — Ты ж говорил, он у тебя вроде как лучший.
— Лучший — Громов, остальным до Васильича как до Луны задним ходом. Ну а парня баба сдала. Как говорится, все зло от них.
— А подробнее? — Мартынов уселся поудобнее и с интересом посмотрел на Сергея.
Тот пожал плечами:
— Да чего там подробнее. Он ее как раз на сеновале то ли окучивал уже, то ли еще склонял к разврату, я не уточнял. А тут немцы. Опять заложников брать. Ну и, когда ее отца потащили, она из дома выскочила и заорала, что знает, где русский, только и всего.
— Где русский… А она сама что, не русская?
— Нет, будешь смеяться — еврейка.
— Идиотка?
— Да нет… Понимаешь, Александр Павлович, репрессии сюда еще не докатились, и они, такое чувство, не верят, что их скоро будут убивать.
— Ну-ну… И как тебе это чудо?
Хромов задумался. Что сказать, он, откровенно говоря, не знал, подивившись вкусу подчиненного. Более всего, пожалуй, напоминала девушка какую-нибудь звезду гламура из родного времени. Разве что волосы в блондинку не окрасила, а так — один в один. Личико ровненькое, взгляд пустой. Губы… Да, губы шикарные. Можно сказать, трудовые мозоли, а не губы. А задница… Могучий плацдарм для приключений, любая еврейка позавидует. Хотя она и так еврейка… В общем, черт знает что, даже Альберт малость охренел, когда увидел.
Выслушав его комментарии, Мартынов лишь хмыкнул:
— Любовь зла — полюбишь и сам знаешь кого.
— Но она ж дура!
— Бывает. Не она одна, кстати. Я слыхал, кое-кто из них фрицев хлебом-солью встречал.
— Да ну!
— Ну да, — передразнил его командир. — Не все и даже не многие, однако же — было.
— В России две беды, — задумчиво прокомментировал Сергей, — дураки и дороги. Я знаю, что делать с одной — побольше асфальта, щебня, песка, тяжелой техники и бригаду профессионалов. Но с дорогами-то что делать?
Мартынов, окончательно переставший хандрить, расхохотался, но тут же посерьезнел:
— Ты лучше на эти рожи посмотри. И скажи, что с ними делать.
Хромов посмотрел. Да уж, рожи были что надо. Широкие такие, добротные. Хорошо наетые, как и положено представителям внутренних органов. Интересно, где фрицы таких уродов в помощь набрали. Зевнув, он махнул рукой:
— Да расстрелять их на хрен.
— Думаешь?
— А чего церемониться? — удивился Сергей. — Толку от них никакого, один лишний геморрой. Да и по законам военного времени положено. Вон, сам посмотри, — он ткнул пальцем в ближайшего, толстого мужика поперек себя шире, — у этого задохлика вполне себе призывной возраст. А значит, какой вывод делаем? Перед нами дезертир, а их положено в расход…
— Я не дезертир, — как-то по-бабьи тонко взвизгнул полицай, хотя его никто, в общем-то, не спрашивал.
Однако Мартынов с удивлением приподнял бровь:
— Слышь, ты, утконос-недоносок! Хорош врать-то.
— Товарищи, дорогие…
— Тамбовский волк тебе товарищ, — на автопилоте отозвался Сергей.
Однако Мартынов остановил его:
— Не дезертир, говоришь?
— Нет! — полицай, видимо, решил, что имеет шанс отбрехаться, и говорил часто-часто. — Меня не призывали.
Мартынов встал, подошел к полицаю, некоторое время смотрел на него сверху вниз, а затем ласково-ласково (у знающих полковника чуть получше от этого тона по спине побежали мурашки) спросил:
— А теперь объясни, дятел, почему тебя не призвали? И не вздумай мне врать, что не было времени — точно знаю, ваш район немцы только через три недели заняли, мобилизация там пройти успела. Ну!
— Я… Это… Грудная жаба у меня.
— Грудная жаба — это что? — повернулся Мартынов к Игнатьеву.
Не то чтобы он ожидал ответа, но второй представитель старшего поколения в их группе был, как выяснилось, человеком начитанным. Повертел в пальцах результат работы — фигурку русалки, очень… гм… реалистично выполненную, с внушающими уважение формами. Свистнул какого-то пацана из крутившихся вокруг, торжественно вручил ему произведение искусства, вызвавшее у неизбалованного подобными игрушками представителя юного поколения восхищенный вздох, после чего соизволил ответить:
— Стенокардия, — лениво отозвался он. — Сердце.
— Да? На этом кабане можно поле вспахать.
— А давай я ему сейчас с трех ударов рожу отпигментирую, — влез Хромов. — Будет синий-синий, и болячке начнет соответствовать.
— Не стоит мараться… Ладно. Предлагаю его повесить. Ильвес, возьми бойцов и вздерните это дерьмо.
Курсант появился словно из-под земли, вот его нет — а вот он уже тут как тут. Молча козырнул и, ухватив полицая за шиворот, поволок его прочь, но был остановлен командным голосом полковника:
— Стоять! Куда пошел?
— Дерьмо вешать… — недоуменно ответил Ильвес.
— Этих, — небрежный жест в сторону оставшихся полицаев, — тоже. Говорю же, возьми бойцов. И местных припаши, чтоб прочувствовали. Задача ясна?
Курсант вновь козырнул, и усмешка на его лице не предвещала для полицаев ничего хорошего.
— Жестко ты…
— Игорь, — Мартынов с силой хлопнул Игнатьева по плечу. — Я этих клопов намерен давить… У него грудная жаба… В моей семье на фронт ушло шестеро только по линии матери. Вернулся один. В груди три осколка, от чего он всего-то лет через пять и умер. А ведь они были крепкие, сильные, здоровые… Умерли, чтобы жили вот эти, с жабами? Не-ет, — он погрозил указательным пальцем куда-то в пространство, — не должно так быть…
А ведь он с трудом себя контролирует, сообразил Хромов. Не тот уже возраст для веселых прогулок. Устал, похоже, нервы сдают… Полковник же, несколько раз глубоко вздохнув, будто выплюнул:
— У немцев есть такое понятие — недочеловеки. Унтерменши. Так вот, немцы — правы. Только деление должно быть не по расовому признаку. А вот тот, кто предал свой народ — вот он недочеловек, и без разницы, какой у его рожи интерьер с экстерьером.
— Это ты прав, Александр Павлович, — Сергей проследил глазами за тем, как бойцы, словно того и ждали, в прямо-таки нереальном темпе весело накидывают веревки на подходящие по толщине и прочности ветки ближайших деревьев, и спешно перевел разговор на другую тему. — Сейчас почистим генофонд. Хрен с ними, не стоит обсуждать мертвецов. Ты мне скажи, что это? Я в «двойке» целую коробку нашел.
Мартынов повертел в пальцах круглый пластмассовый тубус вроде тех, в которых через полвека будут упаковывать таблетки быстрорастворимого аспирина, и непонятно хмыкнул:
— Первитин. Однако я всегда считал, что это больше по разряду легенд.
— Первитин — это что?
— Наркотик. Достаточно тяжелый, вызывает быстрое привыкание. Но взамен дает бодрость, подавляет необходимость во сне, работоспособность бешеная… Вроде бы еще подавляет страх, но этого точно не помню. Нажрешься — и несколько суток будешь переть в танке, не зная усталости. Кое-кто считал, что именно благодаря этому немцы и справились так легко с Францией, поддерживая темпы наступления, которые ни с какой теорией не согласовывались. В общем, сохрани — баловаться с ним не стоит, но как средство последнего шанса может и пригодиться.
— Гм, — Сергей подумал, кивнул. — Пару упаковок оставлю, остальное нашей медичке отдам.
— Добро, — кивнул полковник. Судя по виду, он практически успокоился, и, закрепляя успех, Хромов спросил:
— Скажи… А то, что ты про Фрунзе и армян говорил — правда?
— Откуда я знаю. Просто встречал эту версию и не нашел в ней особых противоречий.
— А как же интернационализм? Он вроде бы тогда был в почете.
— Ага. И верили в него в основном русские, — досадливо поморщился Мартынов. — Как оказалось, напрасно. А что?
— Просто интересно.
— Ну, раз интересуешься, приходи вечером. Я тебе такого понарассказываю — Рен-ТВ от зависти умрет. А главное, в отличие от звездунов, все будет правдой.
— Заметано, — Сергей встал. Похоже, нехитрый трюк удался. — Ладно, пойду, посмотрю, как там Альберт трофеи инвентаризирует. А то сам знаешь, не уследишь за ним — так он танк налево толкнет и скажет, что так и было.
— Давай, — рассмеялся полковник. — Вдруг что интересное найдешь…
— Товарищи командиры!
Вся троица дружно обернулась на голос и обнаружила быстро хромающего в их сторону человека, одетого так, как положено сельской интеллигенции. Небогато, но чистенько, и на лице полная адекватность — этим он отличался от современников Хромова, причем в лучшую сторону. Лет сорок пять или чуть более. Не дойдя до них, интеллигент остановился и вежливо поинтересовался:
— Товарищи командиры, я могу поговорить со старшим?
— Можете, — кивнул Мартынов. — Слушаю вас.
— А…
— Это мои заместители, у меня от них секретов нет. Капитан Игнатьев, лейтенант Хромов…
Оказавшись командирским произволом в офицерском чине, Сергей лишь усмехнулся мысленно. Игнатьев не выказал и намека на удивление, а гость и вовсе отнесся к происходящему как к должному. Вежливо кивнул и представился:
— Калмыков, здешний учитель.