– В таком случае, позвольте уточнить: о чем вы хотите меня предупредить?
– О, тут все просто. Надо, чтобы вы знали. В целом решение передать властям СССР информацию о войне и последующем мироустройстве одобрено. Да-да, не удивляйтесь, мы стараемся за вами наблюдать, и такой процесс, как визит представителя командования, без внимания не остался. Это будет интересный эксперимент. И еще. Геройствуете вы качественно, вот только рано или поздно вам могут сесть на хвост. Немцы – отнюдь не дураки. Имейте в виду. Если потребуется, обратный перенос в наш мир практически неограничен по массе. Вы сможете увести с собой тех людей, которых сочтете нужным. У нас это не слишком приветствуют, однако и не препятствуют. Немалое число должностей в нашей организации занимают беглецы из сопредельных миров.
– Вот как? – это прозвучало обнадеживающе. Бросать своих людей не хотелось категорически, погибать – тоже. – Но почему не сказали об этом сразу же?
– Потому что тогда вы рванули бы назад еще при первом контакте и людей своих потащили. И еще. Запомните: трофеи не только не возбраняются, но и приветствуются. То есть золото, камни… Впрочем, антикварная техника ныне тоже в цене. И со всего этого вы будете иметь свой процент. Конечно, об этом стоило бы говорить сразу, но тогда появилась бы иная опасность.
– Какая же?
– А что вы бросили бы все, наплевали на эксперимент и занялись банальным стяжательством, – безмятежно пояснила Анастасия. И, не обращая внимания на возмущенное лицо Сергея, усмехнулась: – Прецеденты случались, и не раз. Поверьте, Сергей, у нас имеются определенные планы, и нарушать их нет ни малейшего желания…
– И что же изменилось теперь?
– Теперь? А теперь как в фигурном катании. Обязательную программу вы уже оттанцевали, а произвольная хоть и важна, однако можно обойтись и без нее. Технически можно эвакуировать вас прямо сейчас. В общем, думайте. Решать за вас никто не станет. Возьми, – на ладонь Сергея легли четыре пластиковые коробочки, размерами и видом более всего напоминающие брелки дешевой автомобильной сигнализации. Разве что кнопка всего одна. – Это вызов. Жмешь кнопку – и в течение трех-четырех минут откроется портал. Если все нормально, конечно.
– А если ненормально?
– Повторите попытку чуть позже. Все же аппаратура имеет свои загибы. Но, думаю, серьезных проблем с ней возникнуть не должно. Ладно, все, я пошла, а то Саша и впрямь будет ругаться.
Уже засыпая, Хромов подумал, что в свете открывшихся раскладов потуги Ольги уже не выглядят столь бесперспективными. Но это сейчас было не столь важно, а потому он закрыл глаза и провалился в объятия Морфея. Завтра будет тяжелый день – впрочем, как и всегда.
Неделю спустя они лежали в снегу, разглядывая в бинокли аэродром. Тот самый, который не так давно Хромов не рискнул уничтожить. К слову, на нем мало что изменилось. Самолетов разве что поменьше стало, а так все как в прошлый раз. Только вот под рукой сейчас была не крохотная разведгруппа, а почти сотня человек. С такими силами можно замахнуться и на большее, чем заштатный аэродром.
– Что там? – Игнатьев подполз бесшумно. Так ему, во всяком случае, казалось. На самом же деле, скрип приминаемого снега буквально резанул уши Хромова и в очередной раз заставил его задуматься о том, насколько он успел измениться за это время. – Отдыхают фрицы?
– Отдыхают…
– Ничего, уже недолго. Люди на позициях.
– Это радует. Все, я пошел. Начнешь, как договаривались.
С этими словами Хромов ловко, как ящерица, скользнул в темноту. Конечно, у него не было выучки, как у легендарного спецназа. Но его учила война, очень быстро решающая, кто достойный ученик, а кто мертвая бездарность. Хромов был все еще жив, а это само по себе о многом говорило.
Через полчаса к шлагбауму, перекрывающему въезд на территорию аэродрома, фырча двигателями, подъехала небольшая колонна автомобилей. Впереди штабной «хорьх», с трудом пробивающийся по зимней дороге, следом грузовик с изрядно потрепанным брезентовым тентом. Замыкал колонну гробоподобный полугусеничный бронетранспортер с нелепо торчащим вверх стволом пулемета над кабиной. Сверху над кузовом натянут слегка припорошенный снегом брезент, иначе зимняя езда превратится в пытку.
Подсвечивая дорогу узкими полосками света из фар, на три четверти заклеенных для маскировки и без того подслеповатых, «хорьх» остановился перед шлагбаумом. Здесь светомаскировка соблюдалась куда хуже. Неудивительно, в общем-то: часть тыловая, а в них разгильдяйство всегда процветает. Даже в самой дисциплинированной армии мира. К слову, ничего смертельного в этом не было – до линии фронта далеко, а русских ночных бомбардировщиков после разгрома летом сорок первого осталось совсем мало. Правда, если верить слухам, у самой линии фронта сейчас ночами свирепствуют «этажерки», способные практически бесшумно подобраться и положить бомбу едва ли не в печную трубу. Но, во-первых, их бомбовая нагрузка ничтожна, и эффект получается, скорее, беспокоящий, а во-вторых, сюда они точно не дотянутся.
В свете этого, неудивительно, что фонарь рядом с будкой часового светил, причем достаточно ярко. В желтом электрическом свете было неплохо видно лицо сидящего рядом с водителем молодого гауптмана, брезгливо рассматривающего корявый, сделанный из жерди и кое-как окрашенный шлагбаум. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего и вызвало у часовых приступ острой неприязни. Этот паркетный хлыщ – а капитанский чин для столь юного возраста можно получить, лишь подлизывая задницы в штабах – наверняка может нажаловаться куда надо. И наверняка он сможет найти, к чему придраться. Хотя бы к тому же шлагбауму, позорящему доблестную германскую армию. Докопаться можно и до столба – истина, справедливая для любой армии любой эпохи. А этот придурок, судя по взгляду, хорошо умеет выносить мозги. В общем, неприятности приехали.
Но пока что гауптман молчал. Выждал несколько секунд, вылез из машины и, все так же не произнеся ни слова, затянутой в перчатку рукой сделал часовому жест, который трактовать можно однозначно – подойти. Что-то в этом офицере было странное, но дисциплина взяла свое. И лишь на последнем шаге солдат понял – одет гауптман не по погоде. Сравнительно легкая кожаная куртка хороша в осенние дожди, но не русской зимой. Только вот прежде, чем осознание странной морозостойкости офицера вылилось в какие-то выводы, летчик сделал короткое, неуловимо быстрое движение рукой, и что-то острое ударило часового в незащищенную шею. Он еще успел открыть рот, но вместо вопля раздался тихий, почти беззвучный хрип…
Сергей без интереса поглядел, как оседает на снег тело и как чуть в стороне напарник часового разделяет участь товарища. Воистину прав был уже полузабытый книжный персонаж, сказавший, что милосердие определяется остротой лезвия. Напарник, похоже, и вовсе не успел ничего почувствовать. Положивший часового Селиверстов показал командиру большой палец – все, мол, порядок. Хромов кивнул, аккуратно, чтобы не испачкаться, извлек из шеи «своего» убитого трофейный кортик. Поморщился – на перчатку таки попали мелкие брызги, и клинок весь темный от крови. Вытер их о многострадальный снег, оттащил в сторону тело и поднял шлагбаум. Все, путь к аэродрому был свободен.
Нет, тут еще ходили часовые, имелась пара вышек с пулеметами, но это были уже мелочи. Патрули умерли почти мгновенно, даже не поняв, что их убивает. Пулеметчики угрозу проспали самым позорным образом, и буквально через пару минут их места уже осваивались совсем другими людьми. А затем пришла очередь казарм.
В окна полетели бутылки с бензином, и дома, слепленные «из дерьма и палок», разом полыхнули чуть ли не до крыш. А потом раздался многоголосый вопль, и из окон во все стороны начали выпрыгивать немцы…
Это было в Краснодоне, двадцать пятого числа, немцы прыгали в кальсонах со второго этажа. Такую песенку напевал, бывало, один из приятелей Сергея по той, прошлой, жизни. Фанат СССР, правда, теоретически – на самом деле, возвращения тех времен он не хотел и боялся, зато прочитал кучу книг, в том числе и «Молодую гвардию» Фадеева, которую аполитичный Хромов попросту не осилил. И эти же слова пришли ему в голову сейчас, когда он, спокойно и неторопливо, всаживал пулю за пулей в ошалевших немцев. Те и впрямь выпрыгивали кто в нижнем белье, кто полуодетые. Одежда на многих горела. Оружие… У некоторых оно было, конечно, вот только пустить его в ход никто толком не успевал. Снизу били автоматы, с вышек работали пулеметчики, война на уничтожение шла полным ходом. А из здания, где квартировали летчики, тем временем тащили постояльцев. Именно тащили – тем, кто сопротивлялся, простреливали ноги, остальным давали профилактический удар под дых и уже в согнутом виде, скрутив руки за спиной, выволакивали на свежий воздух. Там руководил Игнатьев – по мнению Мартынова, у него такое получалось лучше. Сергей, правда, думал чуточку иначе, однако принцип единоначалия никто не отменял. Единственно, Хромов передал в помощь товарищу Ильвеса и половину разведгруппы – лишними они в любом случае не будут, да и подстрахуют, если что.
Все завершилось очень быстро. Через полчаса в свете огня от догорающих казарм на снегу сидела небольшая группа ошарашенных изменением статуса, испуганных людей – все, что осталось от недавно гордых «сверхчеловеков», решивших завоевать Россию. Они пришли сюда в точном соответствии с заветами предков, чтобы грабить и убивать. И так же, как предки, обнаружили вдруг, что перед ними не плюшевый мишка, а свирепый хищник. Много завоевателей навсегда осталось в русской земле. И эти были прямыми кандидатами на такую же судьбу.
Они чувствовали это, а потому смотрели по-разному и в то же время одинаково. Кто-то злобно, кто-то удивленно, кто-то пребывал в шоке. Но, так или иначе, у всех в глубине зрачков светился страх. Группа испуганных людей. Только и исключительно летчики, остальных просто не брали в плен за ненадобностью. Возле развалин бродили тут и там бойцы, и время от времени доносились сухие щелчки одиночных выстрелов. Пленных сверх необходимого минимума брать никто не собирался. Даже денщики этих самых летчиков, хотя они не сопротивлялись, отправились в свой немецкий рай. Те, кто пришел мстить, плевать хотели на их жизни, уже давно расставшись с иллюзиями о равенстве и братстве.