раться.
И, закинув на плечо пулемет, жестом остановил Терцева, который, будто очнувшись, тряхнул головой и сделал шаг в сторону старого солдата.
– Я сам с ними разберусь. А ты должен выбраться.
Хищно сощурился, перехватил поудобнее снаряженные диски.
– Там позиция неплохая на взгорке. Заранее заприметил. Посмотрим еще, кто кого.
Терцев все молчал.
– Да черт с ним, с танком – пошли пешком! – хрипло проронил наконец.
– Нет. Так не оторвемся.
– Тогда давай через реку вплавь! Вместе! – совсем уже от отчаяния выпалил капитан.
– Не выгребем, – отрицательно покачал головой старшина. И спокойно добавил: – А если и выгребем, то среди бела дня подстрелят и утопят. Не немцы, так свои.
Терцев стоял, только сжимая и разжимая кулаки.
– Так надо! – уже уверенно направляясь в сторону холмов, на ходу повернул голову Епифанов. – Каждый должен делать то, что должен…
Говорят, что, уходя, лучше не оборачиваться. Все-таки украдкой он быстро обернулся еще раз и довольно улыбнулся в усы, увидев, как фигура танкиста метнулась к машине. Громыхнул вскрываемый ящик с принадлежностями.
«Он выберется. Потому что так надо, так должно быть».
Епифанову вдруг стало легко и спокойно. Широким шагом он добрался до взгорка. Их танк отсюда видно не было. Не торопясь, спокойно установил пулемет. Проселочная дорога просматривалась отлично. В сектор обстрела сверху также попадали приличные части поля слева и справа от нее. Все, кто пойдет ему навстречу, будут как на ладони.
«В польской земле останешься», – сказала тогда ему, молоденькому солдату пулеметной команды гренадерского полка, пожилая цыганка в цветастом платье. Дело было в варшавском лазарете в 1915 году. Помнится, накинув шинель, Епифанов прогуливался по двору, баюкая на перевязи забинтованную простреленную левую руку. Русские войска готовились Варшаву тогда оставить. Видя, как расстроился солдатик, цыганка уточнила: «Не скоро. Еще долго поживешь. Но ляжешь здесь».
Вспоминая ту цыганку, он всегда недоумевал. Из Царства Польского он тогда благополучно отступил вместе со своим полком. А пять лет спустя, весной 1920-го, спарывал со своей шинели такой же наугольник, что нарисовал по какому-то наитию, что ли, на своем танке этот славный русский парень-танкист. Вот уж чего Епифанов совершенно не ожидал увидеть четверть века спустя, так это добровольческий наугольник! Но он ничего не забыл. Тогда от промозглой набережной Новочеркасска в суматохе эвакуации полк – уже другой, из состава Белой армии генерала Деникина, – ушел на транспортах в Крым без них. Он их не судил – они на тот момент сделали все, что могли. Просто на войне так бывает. У них полностью закончились патроны. Город будто притих перед приходом красных. В мартовском воздухе прозвучала команда их последнего начальника не успевшей на погрузку пулеметной команды, штабс-капитана с нашивками за ранения на рукаве:
– Пулеметы и винтовки в воду, кокарды и погоны снять, шевроны спороть!
Убедившись, что все в точности исполнено, командир отдал последнее распоряжение:
– Разойдись!
Никто не двинулся с места. Повернувшись, штабс-капитан первым отошел за угол. Через три секунды треснул одинокий револьверный выстрел… Сколько ему было, тому штабс-капитану? Да, наверное, лет тридцать. Как и этому танкисту. А нашивок за ранения было штук десять, от кисти до локтя. За Великую войну и уже за Гражданскую. Епифанов это отчетливо тогда запомнил. На всю жизнь. Как и то, что выбор они свой делали добровольно. И от этого почти уже не могло стать страшным что-то еще в жизни. Да и в смерти, пожалуй, тоже…
В Польшу второй раз его занесло в том же 1920 году. Уже в составе наступавших на Вислу войск Рабоче-Крестьянской Красной армии. Он вспоминал цыганку, подсознательно, видимо, ожидая исполнения предсказания. Хоть и гнал прочь подобные мысли. Но и в тот раз он сумел выбраться. А сейчас… сейчас будет то, что должно быть. Теперь это он уже знал совершенно точно. И страха не было…
До деревеньки, которую они так лихо, с грохотом, лязгом и стрельбой, проскочили четверть часа назад, было километра полтора. Все сходилось с его расчетами – через пару минут он услышал гулкий топот солдатских сапог по скошенному жнивью. А еще через полминуты увидал бегущих трусцой немецких солдат.
«Отъездились на своей технике, – ухмыльнулся про себя Епифанов, – не сорок первый год. Походите и вы теперь пешком».
Топот приближался. Прищурившись, из своего укрытия Епифанов уже различал потные, перекошенные и оскаленные лица солдат. Сдвинутые на затылок каски, расстегнутые короткие мундиры с закатанными рукавами, схваченные ремнями в талии. Широкие штаны, заправленные у кого в сапоги, у кого в ботинки с гамашами. Колыхалось в такт движениям единообразно пригнанное снаряжение. Большинство вооружены винтовками. Кое у кого автоматы. Двое с фаустпатронами. И офицер с «парабеллумом» в одной руке и снятой фуражкой в другой. Этих надо убирать первыми. Бегут по двум сторонам дорожной колеи, на которой явственно отпечатались следы гусениц их недавно проехавшей здесь «тридцатьчетверки». Охранение вперед не послали – торопятся. Видать, здорово мы их зацепили за самолюбие. Что ж, на нем и погорят.
Продолжая внимательно изучать противника, Епифанов машинально четкими отработанными движениями выкладывал перед собой все необходимое для боя: три дополнительных снаряженных диска, пару «лимонок» для ближнего боя. Старую погнутую отвертку с треснувшей деревянной ручкой воткнул в землю рядом, под правую руку. В уже установленном на сошки пулемете он был уверен (все было вычищено, смазано и отрегулировано собственноручно), но бывает всякое – вдруг патрон заклинит или гильзу перекосит во время стрельбы. Негромко защелкнул первый диск, легонько прихлопнув по нему рукой. Приник к прицелу, определяя цели и порядок их уничтожения. Приближающихся противников насчиталось десять. Нет, одиннадцать. Пехотное отделение, усиленное ручными противотанковыми средствами. Дальше в поле за ними вроде никого. Против них – один русский пулемет. Что ж, встретим. В убийственную западню они ломились сами. Если отработать четко, короткими очередями, патронов хватит с лихвой. Еще и на салют останется. Правда, вот над чьей могилой, раньше времени судить не стоит. Ладно, всему свое время. И всем…
Германцы были уже совсем близко. Выжидая, Епифанов разглядывал их лица. В основном мальчишки, включая лейтенанта в высоких щегольских сапогах и с залипшей от пота белобрысой шевелюрой, выстриженной на затылке и висках. Охоту затеял явно он. Опрометчиво. Самым последним размеренной трусцой двигался автоматчик в грязно-коричневой камуфляжной куртке. Из-под куртки торчал ворот обшитого галуном мундира – фельдфебель или унтер-офицер. Он единственный из запарившихся и глядевших себе под ноги своих товарищей вертел на бегу головой, осматривая окрестности. Чутье подсказало Епифанову – вот с ним придется повозиться. Начать с него? Нет, первыми надо валить фаустников, а не то наделают они бед капитану Терцеву…
Расстояние стремительно сокращалось. Сколько прошло времени, как он ушел от танка? Минут десять или чуть более того. Капитан говорил, у него работы на четверть часа. Ну еще как минимум пять минут огневого боя Епифанов мог гарантировать танкисту при любом раскладе. Почти пора…
Каски у них мало изменились с 1916 года. По таким каскам вел огонь пулеметчик гренадерского полка Епифанов аж до самого трижды клятого Брестского мира. Даже когда уже почти все бросили фронт. Потому что Родина всегда за спиной, по твою сторону линии фронта. Теперь вот опять на него бежали гренадеры, правда чужие. А еще бегали красные, поляки… Господи, сколько же он стрелял!.. Так что, все как в 1916-м? Конечно, нет – все совершенно по-другому. Но с этими, в касках, все равно не было и не может быть другого разговора, что бы ни происходило у нас. С ними за четверть века ничего не изменилось. Да и за сотни лет тоже, с чудского льда древнего побоища ничего не изменилось. Впрочем, каждый должен делать то, что он должен. Все, пора. Он потер переносицу и сосредоточился, в очередной раз превращаясь с пулеметом в единое целое.
Неожиданно раздавшийся гортанный окрик фельдфебеля заставил немцев перейти на шаг, а кого-то и вовсе остановиться. Лейтенант тревожно заозирался по сторонам. А фельдфебель указывал рукой прямо на взгорок, за которым затаился русский пулемет. У Епифанова, который видел все, не дрогнул ни один мускул. Он точно знал – его они видеть не могли. Просто опытный противник вполне логично предположил, а скорее просто почуял, где может быть засада.
Из-за облака за спиной выглянуло солнце и ударило остановившимся немцам в глаза. Ничего лучшего нельзя было и пожелать. Все, что могло, сложилось в его пользу. Может, все-таки ошиблась цыганка?.. Епифанов спокойно взвел затвор и плавно нажал на спусковую скобу…
Он расстрелял их, как мишени на учебном полигоне. Три диска ушли, наверное, за пару минут. Свинцовый шквал со взгорка лишь на секунды сменяли четкие щелчки – летели на бруствер опорожненные магазины. И тут же шли в работу новые. Первыми, раскидывая по земле свое оружие, повалились на землю фаустники. Еще добрая половина немцев вряд ли успела толком сообразить, что происходит, – упали, как подрубленные снопы. Нелепо запрокинув голову назад, подпрыгнул, высоко задирая сапоги, с пистолетом в скрюченной руке белобрысый лейтенант и замертво рухнул в пыль проселка. Бахнуло в ответ несколько разрозненных винтовочных выстрелов, явно наугад. Остальных залегших на поле немцев Епифанов хладнокровно выкосил короткими очередями на второй минуте боя. Пригнуться от пуль, выбивших рядом с ним фонтанчики пыли, пришлось только раз – перекатываясь и отползая, бил из автомата в его сторону немецкий фельдфебель. Епифанов выждал, когда фельдфебель снова зашевелится среди мертвых тел своих товарищей, которыми тот грамотно прикрывался. Короткая очередь из пулемета, заливистый треск автомата в ответ. Ага, остался последний диск. Бросок «лимонки», разрыв впереди. Это так, для отвода глаз. Вроде тишина. Обжигаясь о раскаленное железо, Епифанов отполз немного в сторону и стал перезаряжать пулемет. Граната на длинной ручке плюхнулась точно в то место, где он только что лежал. Спокойно, штука известная – можно успеть. И он успел – откинутая за бруствер, граната взорвалась за камнем перед ним, когда сам Епифанов вжался в землю, прикрывая своим телом пулемет. Гимнастерку прожгло, зашипела кожа на руках и груди, но пулемета он не выпустил. Теперь быстро вставить диск. Щелчок, затвор взведен. И осторожно выглянуть с другой стороны от своей старой огневой позиции. Так и есть – пригибаясь и петляя, фельдфебель убегал вдоль проселка назад. Епифанов быстро оглядел поле боя – нигде никакого шевеленья. Ну уж нет, не уйдешь. Затяжная очередь из поставленного уже в открытую на бруствер пулемета оборвала бег последнего немца из столь неудачно пустившейся в погоню за русским танком боевой группы…