Несколько минут спустя канадец и его друзья увидели фуру, покинутую накануне Черным Орлом. Фуру конвоировало человек двенадцать нготаков, которые, въехав во двор фермы, торжественнейшим образом заявили, что у них и в мыслях не было грабить своих «белых дедов». При этом они вручили Дику сложенный вчетверо лист бумаги, на котором было что-то написано.
Канадец, очень смутно помнивший грамоту, которой он когда-то обучался в народной школе в Квебеке, передал письмо Оливье, который прочел вслух следующее:
Поселение нготаков, 25 июня 18…
Gentlemen and friends,
Messieurs et amis,
Милостивые государи и друзья!
Почтенные австралийские джентльмены, которые вручат вам это рекомендательное письмо, мною им выданное, были так добры, что взяли на себя труд доставить к вам от меня фургоне военными и съестными припасами, включая ящик с оружием, найденный в одной роще, но исключая вещи, принадлежащие лично мне. Это та самая фура, которую благородный Виллиго потерял вместе с упряжью на большой дороге во время своего слишком поспешного бегства.
Достопочтенные австралийские джентльмены пригласили меня провести у них в деревне несколько дней. Я принял их любезное предложение, надеясь отыскать у них в стране знаменитую ящерицу с хоботом, которой до сих пор еще нет в моей коллекции. Не беспокойтесь обо мне; я в скором времени увижусь с вами в стране нагарнуков, куда мои новые друзья обещали меня проводить.
Это тяжеловесное послание было подписано: «Джон Джильпинг, эсквайр, будущий лорд Воанго из Воанго-Холла».
Чтецом овладел неудержимый хохот, который быстро сообщился его друзьям, потом Кэрби, потом нирбоа, которые захохотали из учтивости, сами не зная чему; чудовищный смех, точно мощный взрыв, сотрясал окрестности в течение по крайней мере пяти минут.
— Не переводите письмо Черному Орлу со всеми подробностями, — сказал канадец графу, когда смех несколько утих. — Он никогда не простит его Джильпингу.
— Почему же?
— А потому, что Джильпинг позволил себе выразиться непочтительно о великом вожде.
— Ну?
— Поверьте мне: у Черного Орла обостренное самолюбие.
— Хорошо, будь по-вашему!
Возвращение фуры и весточка от почтенного Воанго донельзя упрощали вопрос об отъезде. Времени и так было потрачено много, нужно было спешить на Лебяжий прииск, чтобы прибыть туда по крайней мере в одно время с Коллинзом и его отрядом, которые теперь наверняка успели далеко уйти вперед.
К счастью, мустанги, быстроте которых обязано было своим спасением семейство Кэрби, отдохнули в конюшнях фермы и снова были годны к службе. Однако, чтобы дать благородным животным время хорошенько оправиться после бешеной скачки, друзья решили в первый день не садиться на них, а вести их за собой на поводу.
После трогательного прощания с Кэрби и его домашними канадец, Оливье и Лоран поместились в фуре, чтобы отдохнуть после ночных треволнений. Что касается Виллиго, то его железное тело не нуждалось в отдыхе. Он встал во главе каравана, который под его предводительством снова двинулся в путь.
Мог ли спать Виллиго, когда для него наконец настал желанный, великий, давно ожидавшийся им день? Пятнадцать лет ждал он его с тех пор, как, возвратившись с охоты, нашел у себя дома мертвую молодую жену и сожженную хижину. Мог ли он спать, когда он готов был плясать, петь, предаваться всевозможным дурачествам, когда ему казалось, будто вся природа сочувствует его торжеству? Нет, это для него было совершенно невозможно.
Пятнадцать лет кряду он то надеялся, то впадал в отчаяние, то снова надеялся и опять отчаивался. Он дал себе страшную клятву остаться без погребения, остаться блуждающим каракулом до тех пор, пока смерть его жены не будет жестоко отомщена.
И теперь, когда наконец наступил этот великий день, неужели Виллиго был способен хотя бы на миг забыться сном, хотя бы на миг отрешиться от радости, охватившей все его существо?.. Нет, это было немыслимо. Сердце его билось от восторга, голова кружилась от радостных мыслей, в ушах раздавался милый голос его покойной жены.
Образы прошлого, образы быстро промелькнувшего недолгого счастья вновь возникали в душе дикаря, и он мысленно и чувствами вступил в беседу с мертвой подругой. Долго беседовал он с ней среди степного безмолвия, и под конец ему стало казаться, что солнце слишком медленно двигается по синему своду.
На привале для завтрака Черный Орел отказался от еды; радость заменяет пищу, а мщение может насытиться только мщением.
— Да что это сегодня с Черным Орлом? — спросил Оливье у канадца. — Не находите ли вы его каким-то странным и таинственным? Он все время что-то бормочет… Точно говорит с каким-то невидимым лицом. Посмотрите, как он бьет себя в грудь и обращается к солнцу с какими-то заклинаниями. Он положительно в экстазе.
— Сидя нынче ночью на веранде Кэрби, я припомнил многое из прошлых лет. Сегодня для Виллиго очень грустный день… Бедняга, мне жалко его!
— Что же это такое?
— Тяжело рассказывать, дорогой Оливье!
— Все-таки расскажите!
— Трудно! Легко ли изложить в нескольких словах драму, тяжелую, кровавую драму, воспоминание о которой до сих пор волнует кровь моего названого брата?!
— Дорогой Дик, вы начинаете говорить загадками!
— Вовсе нет!
— Но я ничего не понимаю!..
— Поймете, когда я скажу вам, что пятнадцать лет тому назад Виллиго потерял свою молодую жену, павшую жертвой мести лесовиков.
— Ах, что вы говорите!.. Как же это произошло?
Но канадец не мог продолжать. Черный Орел остановил фуру под сенью фиговой рощи и подошел к беседующим.
В эту минуту солнце готовилось зайти за Красные горы, голые склоны которых, изборожденные потоками лавы, возвышались в полумиле от наших путников. Уже стали заметны красноватые пары Чертова пика, бороздившие огненными чертами темнеющий горизонт. Гора погружалась в постоянно сгущавшийся мрак, понемногу окутывавший и лес, и долины.
— Взгляните! — сказал вдруг Виллиго в каком-то самозабвении. — Взгляните туда, на подножие большого пика. Вы увидите мщение темнокожего человека.
— Что такое? — в один голос обратились к нему наши друзья.
— О, темнокожий никогда не забывает оказанного ему добра, но твердо помнит и нанесенное ему зло! — продолжал туземец в диком исступлении.
— Успокойся, брат мой! — ласково обратился к нему Дик, кладя свою руку на его плечо.
— Тидана скоро увидит своего брата спокойным, но прежде тот утолит жажду мести! — и глаза Виллиго вспыхнули мрачным огнем.
— Что же это будет такое? — невольно подумал граф, вслушиваясь в зловещий тон Черного Орла, и хотел обратиться к нему за разъяснением, но Дик остановил его.
— Молчите, граф!.. Не надо тревожить старые раны!..
Оливье невольно согласился.
— Но скажите же хотя бы вы, Дик, на что рассчитывает Черный Орел!..
— Увидите сами!..
— Это будет что-нибудь ужасное?
— Я сам еще не знаю.
Друзья смолкли.
Наступила ночь.
Вдруг в том направлении, куда указывал Виллиго, мелькнул белый свет. Вслед за тем прогремел ужаснейший взрыв, от которого задрожала земля под ногами у путников. Огромный огненный сноп поднялся над горизонтом и тотчас же потух, как зарница.
Газы, скопившиеся в пещере Чертова пика, воспламенились от соприкосновения с порохом, который мистер Боб поджег по коварному совету Виллиго, и часть горы, приподнятая взрывом, обрушилась на лесовиков.
— Что это? — вскричал Дик дрожащим от волнения голосом. — Что это значит?
— Это тризна по жене Виллиго, — отвечал Черный Орел в диком исступлении. — Триста лесовиков спят теперь вечным сном под обрушившейся горой.
— Да, вот она, месть дикаря! — прошептал канадец, печально потупив голову.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯКорабль-призрак
I
ЧАСЫ НА ВЫСОКОЙ БАШНЕ СУДЕБНОЙ ПАЛАТЫ в Сан-Франциско били полдень. Это были замечательные часы: они не только отбивали каждый час, как всякие другие башенные часы, но еще каждые четверть часа играли прелестные вальсы и польки, увеселяя прохожих обоего пола и всех жителей Калифорнии, так что «Восточная Компания» еженедельно по воскресеньям устраивала специальные поезда для того, чтобы окрестные фермеры и их семейства могли приехать полюбоваться этим чудом искусства.
Так как творец этого диковинного механизма был большой патриот, то часы каждый час исполняли еще и один из национальных гимнов различных североамериканских штатов; в то же время в маленькой будочке появлялось изображение одного из президентов. А в полдень каждый раз сам великий Вашингтон выезжал на своем боевом коне, с мечом в одной руке и конституционной хартией в другой, и трижды провозглашал «ура», на что первое время толпа отвечала восторженными криками. Но мало-помалу энтузиазм толпы остыл, и тогда муниципалитет города стал нанимать пять-шесть пропойц, которые ежедневно ровно к полудню являлись сюда за вознаграждение в один шиллинг и в ответ на автоматическое «ура» великого Вашингтона разражались патриотическими криками.
В тот день, о котором теперь идет речь, муниципальным наемникам не пришлось, однако, исполнять свою обычную обязанность, потому что едва только великий герой войны за Независимость появился на башне, как крики «виват!», издаваемые двадцатью тысячами голосов с неподдельным энтузиазмом, огласили воздух и подобно урагану пронеслись над площадью.
Вся Вашингтонская площадь и прилегающие к ней улицы, вплоть до Дюпон-стрит в Китайском городе, до такой степени были переполнены людьми, что всякое движение по ним прекратилось; но пригородные трамваи продолжали подвозить все новых и новых любопытствующих граждан, которые заполняли не только зал суда, но и все здание и даже его двор. Судя по такому громадному стечению публики, можно было подумать, что здесь происходит какой-нибудь колоссальный пол